Но от нее надо подальше, нельзя предавать друга. Самое худшее было то, что, когда она так вот его соблазняла, когда глядела на него зелеными своими глазами, он забывал обо всем — и о Руфино, оказавшем ему столько услуг, и о беременной Ливии, и только одно существовало для него — гибкое тело мулатки, крепко торчащие груди, томно раскачивающиеся бедра, жаркое тело, зовущие его, зеленые глаза, зовущие его. Морские песни повествуют о людях, тонущих в зеленых морских волнах. Зеленых, как глаза Эсмералды… И он чувствовал, что тонет в этих зеленых глазах. Она желает его, она влечет его. Тело ее неотступно раскачивается перед глазами Гумы. А она вот назвала его тряпкой, решила, что он не в силах повалить ее, заставить ее стонать под его лаской. О, он ей покажет, на что способен! Она еще застонет в его руках! Зачем думать о Руфино, если она любит его, Гуму? А Ливия никогда не узнает… Но вот она, Ливия. Входит с чашкой кофе и испуганно смотрит на разгоряченное лицо Гумы:
— У тебя что-нибудь случилось?
Она беременна, живот ее округляется с каждым днем. Там, в этом круглом животе, уже существует их сын. Она не заслуживает быть обманутой, преданной. А бедный Руфино, такой добрый, всегда рядом, с самого детства? Из чашки кофе словно смотрят зеленые глаза Эсмералды. Груди ее, как крутые холмы, напоминают груди Розы Палмейрао. Надо написать Розе Палмейрао, думает Гума, сообщить, что скоро у него родится сын… Но мысль его неотступно возвращается к одному и тому же. Фигура Эсмералды стоит у него перед глазами. И Гума спасается бегством: спешит на пристань, где сразу же нанимается привезти груз табака из Марагожипе, хоть и придется идти туда порожняком.
Из Марагожипе Гума направился в Кашоэйру. Ливия напрасно ждала его в тот день. Долго оставалась она на пристани — весь день и всю ночь. Эсмералда тоже ждала. Она не сумела его забыть, слишком уж нравился ей этот моряк с почти белой кожей, о смелости которого рассказывали чудеса. Она еще более упорно желала его потому, что Ливия была так счастлива с ним, так трогательно заботилась о муже. Эсмералда почти ненавидела Ливию за то, что она так непохожа на нее, ей хотелось ранить Ливию в самое сердце. Эсмералда знала, что добьется своего, и готова была на все для этого. Она решила соблазнить его всеми правдами и неправдами…
Гума вернулся только через два дня. Эсмералда ждала его у окошка:
— Пропал совсем…
— Я уезжал. Табак возил.
— Твоя жена уж думала, что ты ее бросил…
Гума неловко засмеялся.
— А я думала, ты испугался…
— Испугался чего?
— Меня.
— Не пойму отчего.
— А ты уже забыл, как однажды меня обидел? — Мощные груди сильнее обнажились в вырезе платья.
— Там посмотрим…
— Что посмотрим-то?
Но Гума снова бежал. Еще мгновенье — и он вошел бы к ней и даже не дал бы открыть дверь в комнату, тут же, на пороге, все бы и произошло.
Ливия ждала его:
— Как ты задержался. Почти неделю ехал до Марагожипе и обратно.
— Ты думала, я сбежал?
— С ума сошел…
— Так мне сообщили.
— Кто ж это выдумал?
— Эсмералда сказала.
— А ты теперь раньше, чем идти домой, заводишь беседу с соседкой, а?
Хуже всего, что в голосе ее не было ни капли гнева. Только грусть. И вдруг он, сам не зная почему, принялся горячо защищать Эсмералду:
— Она шутила. Мы поздоровались, она так ласково о тебе говорила. Похоже, что она тебе настоящий друг. Это радует меня, потому что я очень люблю Руфино.
— Зато она его ни вот столечко не любит.
— Я заметил… — мрачно отозвался Гума. (Теперь он уже не помнил, что Эсмералда была почти что его любовницей. Он сердился на нее за то, что она не отвечает на чувство Руфино.) — Я заметил. Когда Руфино поймет это, случится что-нибудь страшное…
— Не надо говорить дурно о людях… — сказал старый Франсиско, входя в комнату. Он пришел пьяный, что случалось редко, и привел к обеду Филаделфио. Он встретил «доктора» в «Звездном маяке» без гроша в кармане и, пропив с ним вместе то немногое, что было у него самого, привел обедать.
— Найдется паек еще на одного? Едок-то что надо.
Филаделфио пожал руку Гуме:
— Что ни дашь, подойдет. Так что успокойся и воды в огонь, то бишь в бобы, не подливай. — И сам охотно засмеялся своей шутке. Другие тоже засмеялись.
Ливия подала обед. Вечная жареная рыба и бобы с сушеным мясом. За обедом Филаделфио рассказал историю с письмом, которое писал Ливии по поручению Гумы, и о ссоре из-за раковины и ларца. И спросил Ливию:
— Правда, ларец лучше?
Она приняла сторону Гумы:
— Раковина красивей, я нахожу…
Гума был смущен. Ливия не знала раньше, что письмо он писал в сотрудничестве с «доктором». Филаделфио настаивал:
— Но ведь ларец золотой. Ты видала когда-нибудь золотой ларец?
Когда старики ушли, Гума принялся объяснять Ливии историю с письмом.
Она бросилась ему на шею.
— Молчи, негодный. Ты никогда не любил меня…
Он схватил ее на руки и понес в комнату. Она запротестовала:
— После обеда нельзя.
Однако в полночь Ливии стало очень плохо. Что-то с ней вдруг сделалось, ее тошнило, казалось, она сейчас умрет. Попробовала вызвать рвоту, не удалось. Каталась по кровати, ей не хватало воздуху, живот весь болел.
— Неужто я рожу раньше времени?
Гума совсем потерял голову. Опрометью бросился вон, разбудил Эсмералду (Руфино был в отъезде) сильными ударами в дверь. Она спросила, кто стучится.
— Гума.
Она мигом отворила, схватила его за руку, стараясь затащить в дом.
— Ливия умирает, Эсмералда. С ней делается что-то ужасное. Она умирает.
— Что ты! — Эсмералда уже вошла в комнату. — Сейчас иду. Только переоденусь.
— Побудь с ней, я пойду за доктором Родриго.
— Иди спокойно, я побуду.
Заворачивая за угол, он еще видел, как Эсмералда быстро шлепала по грязи к его дому.
Доктор Родриго, одеваясь, попросил рассказать подробнее, что произошло. Потом утешил:
— Наверно, ничего серьезного… Во время беременности такие вещи бывают…
Гуме удалось разыскать старого Франсиско, бросившего якорь за столиком «Звездного маяка» и попивавшего винцо с Филаделфио, рассказывая свои истории оказавшимся рядом морякам. В углу слепой музыкант играл на гитаре. Гума разбудил Франсиско от сладкого опьянения.
— Ливия умирает.
Старый Франсиско вылупил глаза и хотел бежать немедля домой. Гума удержал его:
— Нет, доктор уже пошел туда. Вы отправьтесь в верхний город и позовите ее дядю с теткой. Скорей пойдите.
— Я хотел бы видеть ее. — Голос у старого Франсиско пресекся.
— Доктор говорит, что, может быть, обойдется.
Старый Франсиско вышел. Гума направился домой. Шел со страхом. То пускался бегом, то замедлял шаг, в ужасе думая, что, может, она уже умерла и сын с нею вместе. Вошел в дом крадучись, как вор. Дверь комнаты была приоткрыта, оттуда слышались голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
— У тебя что-нибудь случилось?
Она беременна, живот ее округляется с каждым днем. Там, в этом круглом животе, уже существует их сын. Она не заслуживает быть обманутой, преданной. А бедный Руфино, такой добрый, всегда рядом, с самого детства? Из чашки кофе словно смотрят зеленые глаза Эсмералды. Груди ее, как крутые холмы, напоминают груди Розы Палмейрао. Надо написать Розе Палмейрао, думает Гума, сообщить, что скоро у него родится сын… Но мысль его неотступно возвращается к одному и тому же. Фигура Эсмералды стоит у него перед глазами. И Гума спасается бегством: спешит на пристань, где сразу же нанимается привезти груз табака из Марагожипе, хоть и придется идти туда порожняком.
Из Марагожипе Гума направился в Кашоэйру. Ливия напрасно ждала его в тот день. Долго оставалась она на пристани — весь день и всю ночь. Эсмералда тоже ждала. Она не сумела его забыть, слишком уж нравился ей этот моряк с почти белой кожей, о смелости которого рассказывали чудеса. Она еще более упорно желала его потому, что Ливия была так счастлива с ним, так трогательно заботилась о муже. Эсмералда почти ненавидела Ливию за то, что она так непохожа на нее, ей хотелось ранить Ливию в самое сердце. Эсмералда знала, что добьется своего, и готова была на все для этого. Она решила соблазнить его всеми правдами и неправдами…
Гума вернулся только через два дня. Эсмералда ждала его у окошка:
— Пропал совсем…
— Я уезжал. Табак возил.
— Твоя жена уж думала, что ты ее бросил…
Гума неловко засмеялся.
— А я думала, ты испугался…
— Испугался чего?
— Меня.
— Не пойму отчего.
— А ты уже забыл, как однажды меня обидел? — Мощные груди сильнее обнажились в вырезе платья.
— Там посмотрим…
— Что посмотрим-то?
Но Гума снова бежал. Еще мгновенье — и он вошел бы к ней и даже не дал бы открыть дверь в комнату, тут же, на пороге, все бы и произошло.
Ливия ждала его:
— Как ты задержался. Почти неделю ехал до Марагожипе и обратно.
— Ты думала, я сбежал?
— С ума сошел…
— Так мне сообщили.
— Кто ж это выдумал?
— Эсмералда сказала.
— А ты теперь раньше, чем идти домой, заводишь беседу с соседкой, а?
Хуже всего, что в голосе ее не было ни капли гнева. Только грусть. И вдруг он, сам не зная почему, принялся горячо защищать Эсмералду:
— Она шутила. Мы поздоровались, она так ласково о тебе говорила. Похоже, что она тебе настоящий друг. Это радует меня, потому что я очень люблю Руфино.
— Зато она его ни вот столечко не любит.
— Я заметил… — мрачно отозвался Гума. (Теперь он уже не помнил, что Эсмералда была почти что его любовницей. Он сердился на нее за то, что она не отвечает на чувство Руфино.) — Я заметил. Когда Руфино поймет это, случится что-нибудь страшное…
— Не надо говорить дурно о людях… — сказал старый Франсиско, входя в комнату. Он пришел пьяный, что случалось редко, и привел к обеду Филаделфио. Он встретил «доктора» в «Звездном маяке» без гроша в кармане и, пропив с ним вместе то немногое, что было у него самого, привел обедать.
— Найдется паек еще на одного? Едок-то что надо.
Филаделфио пожал руку Гуме:
— Что ни дашь, подойдет. Так что успокойся и воды в огонь, то бишь в бобы, не подливай. — И сам охотно засмеялся своей шутке. Другие тоже засмеялись.
Ливия подала обед. Вечная жареная рыба и бобы с сушеным мясом. За обедом Филаделфио рассказал историю с письмом, которое писал Ливии по поручению Гумы, и о ссоре из-за раковины и ларца. И спросил Ливию:
— Правда, ларец лучше?
Она приняла сторону Гумы:
— Раковина красивей, я нахожу…
Гума был смущен. Ливия не знала раньше, что письмо он писал в сотрудничестве с «доктором». Филаделфио настаивал:
— Но ведь ларец золотой. Ты видала когда-нибудь золотой ларец?
Когда старики ушли, Гума принялся объяснять Ливии историю с письмом.
Она бросилась ему на шею.
— Молчи, негодный. Ты никогда не любил меня…
Он схватил ее на руки и понес в комнату. Она запротестовала:
— После обеда нельзя.
Однако в полночь Ливии стало очень плохо. Что-то с ней вдруг сделалось, ее тошнило, казалось, она сейчас умрет. Попробовала вызвать рвоту, не удалось. Каталась по кровати, ей не хватало воздуху, живот весь болел.
— Неужто я рожу раньше времени?
Гума совсем потерял голову. Опрометью бросился вон, разбудил Эсмералду (Руфино был в отъезде) сильными ударами в дверь. Она спросила, кто стучится.
— Гума.
Она мигом отворила, схватила его за руку, стараясь затащить в дом.
— Ливия умирает, Эсмералда. С ней делается что-то ужасное. Она умирает.
— Что ты! — Эсмералда уже вошла в комнату. — Сейчас иду. Только переоденусь.
— Побудь с ней, я пойду за доктором Родриго.
— Иди спокойно, я побуду.
Заворачивая за угол, он еще видел, как Эсмералда быстро шлепала по грязи к его дому.
Доктор Родриго, одеваясь, попросил рассказать подробнее, что произошло. Потом утешил:
— Наверно, ничего серьезного… Во время беременности такие вещи бывают…
Гуме удалось разыскать старого Франсиско, бросившего якорь за столиком «Звездного маяка» и попивавшего винцо с Филаделфио, рассказывая свои истории оказавшимся рядом морякам. В углу слепой музыкант играл на гитаре. Гума разбудил Франсиско от сладкого опьянения.
— Ливия умирает.
Старый Франсиско вылупил глаза и хотел бежать немедля домой. Гума удержал его:
— Нет, доктор уже пошел туда. Вы отправьтесь в верхний город и позовите ее дядю с теткой. Скорей пойдите.
— Я хотел бы видеть ее. — Голос у старого Франсиско пресекся.
— Доктор говорит, что, может быть, обойдется.
Старый Франсиско вышел. Гума направился домой. Шел со страхом. То пускался бегом, то замедлял шаг, в ужасе думая, что, может, она уже умерла и сын с нею вместе. Вошел в дом крадучись, как вор. Дверь комнаты была приоткрыта, оттуда слышались голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70