Страдание терзало его грудь, ему хотелось убить Габриэлу и покончить с собой, прежде чем они дойдут до места. Она улыбнулась:
– Все это неважно, Клементе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Одиночество Глории (вздыхающей в своем окне)
Отсталые и невежественные, неспособные понять законы нового времени, прогресс и цивилизацию, эти люди уже не могут управлять...
(Из статьи доктора в "Диарио де Ильеус")
ЖАЛОБА ГЛОРИИ
У меня в груда огонь.
Ах, огонь мне грудь сжигает!
(Кто сгорит в моем огне?)
Дал полковник мне богатства,
дал красивый дом и сад,
мебель во французском стиле,
стулья хрупкие под зад,
шелковые дал сорочки,
пеньюары из батиста,
только нет таких корсажей
из атласа ли, из шелка ль,
из тончайшего ль батиста,
чтобы усмирили пламя
в моем сердце одиноком.
У меня есть яркий зонтик,
деньги - на ветер бросать,
покупаю в лучших лaвкax,
все велю в кредит писать.
Что хочу - куплю, но только
жжет огонь, в крови бушуя:
для чего мне всё, когда
нет того, чего хочу я?
Издали глядят мужчины,
женщины отводят взгляды:
я ведь Глория, я девка,
я полковничья услада.
Простыня бела льняная,
пламя в сердце, пламя в теле.
Одиноко мне в постели:
груди, бедра полыхают,
рот мой высох, истомлен,
я от жажды умираю.
Я же Глория, я девка,
пламя в сердце, пламя в теле,
и на белом льне постели
снова одинок мой сон.
Глаз мой - колдовской, зазывный,
грудь моя лавандой пахнет,
и в груди моей огонь.
Про живот не расскажу я
и про уголь раскаленный,
что всечасно полнит жаром
одиночество мое.
Тайну Глория не выдаст,
ничего не расскажу
я про уголь раскаленный.
Ах, красавчика-студента
полюбить бы я хотела,
ладного солдата-хвата
я б хотела полюбить.
Полюбить бы я хотела,
это пламя погасить,
одиночество избыть.
Отворите мои двери
я откинула засовы,
ключ не буду я вставлять.
Кто придет мой жар унять,
пламя Глории принять?
Кто слова любви мне скажет?
Многое могу я дать.
Кто на лен мой белый ляжет?
У меня в груди огонь.
Ах! Огонь мне грудь сжигает!
(Кто сгорит в моем огне?)
О СОБЛАЗНЕ В ОКНЕ
Дом Глории находился на углу площади, и во второй половине дня она обычно сидела у окна, выставив напоказ свою пышную грудь и как бы предлагая себя прохожим. Это шокировало идущих в церковь старых дев и ежедневно в час вечерней молитвы вызывало одни и те же замечания:
– Позор!
– Мужчины грешат, сами того не желая. Стоит им посмотреть...
– Ее вид совращает даже детей...
Суровая Доротея, одетая во все черное, как это принято у старых дев, зашептала в святом негодовании:
– Полковник Кориолано мог бы снять дом для этой девки где-нибудь на окраине. А он посадил ее на виду у достойнейших людей города. Прямо под носом у мужчин...
– Совсем рядом с церковью. Это оскорбление для бога...
Начиная с пяти часов вечера мужчины, сидевшие в переполненном баре, пялили глаза на Глорию, видневшуюся в окне на той стороне площади. Учитель Жозуэ, надев синюю в белую крапинку бабочку и намазав голову брильянтином, высокий и прямой ("как печальный одинокий эвкалипт", - писал он про себя в одной поэме), со впалыми чахоточными щеками, переходил площадь и шествовал по тротуару мимо окна Глории, держа томик стихов в руке.
В дальнем углу площади, окруженный небольшим аккуратным садом, в котором росли чайные розы и белые лилии, возвышался новый дом с кустом жасмина у ворот; он принадлежал полковнику Мелку Таваресу и служил причиной долгих и ожесточенных споров в "Папелариа Модело". Дом был выстроен в стиле модерн - первое творение архитектора, которого выписал из Рио Мундиньо Фалкан. Мнения местной интеллигенции о его достоинствах разделились, и споры велись без конца. Своими четкими и простыми линиями он контрастировал с неуклюжими двухэтажными домами и низкими особняками в колониальном стиле.
Ухаживала за цветами единственная дочь Мелка, ученица монастырской школы Малвина, по которой вздыхал Жозуэ. С мечтательным видом опускалась она на колени перед цветами и была прекраснее цветов.
Каждый вечер после занятий и неизменных бесед в "Папелариа Модело" учитель шел прогуляться по площади; раз двадцать проходил он перед садом Малвины; раз двадцать его жалобный взор устремлялся на девушку с немой любовной мольбой. Завсегдатаи бара Насиба наблюдали это ежедневное паломничество, отпуская колкие замечания:
– А учитель настойчив...
– Хочет завоевать независимость и получить плантацию какао, не затрудняя себя работами по посадке.
– Отправился на покаяние... - говорили старые девы при виде запыхавшегося учителя, который появлялся на площади. Они симпатизировали ему, сочувствовали его горячей страсти, остающейся без взаимности.
– Да она просто ломака, хочет изобразить из себя важную особу. Что ей еще нужно, чем для нее не пара этот ученый юноша?
– Так ведь он бедный...
– Брак по расчету не приносит счастья. Такой хороший молодой человек, такой начитанный, даже стихи сочиняет...
Подходя к церкви, Жозуэ умерял свой торопливый шаг и снимал шляпу, низко кланяясь старым девам.
– Такой воспитанный. Такой изысканный...
– Но у него слабая грудь...
– Доктор Плинио сказал, что легкие у него в порядке. Просто он хрупкий.
– Кривляка она, и больше ничего. А все потому, что у нее смазливое личико и у отца много денег. А юноша, несчастный, так страдает... - Из плоской груди старой девы вырывался вздох.
Сопровождаемый доброжелательными замечаниями старых дев и насмешками посетителей бара, Жозуэ приближался к окну Глории. Он шел, чтобы увидеть прекрасную и холодную Малвину. Ради нее он каждый вечер совершал эту прогулку медленным шагом с книгою стихов в руках. Но мимоходом его вдохновенный взгляд останавливался на пышной, высокой груди Глории, покоившейся на подоконнике, как на голубом подносе. От груди взгляд Жозуэ поднимался к смуглому, загорелому лицу с полным, чувственным ртом и лучистыми, зовущими глазами. Мечтательные очи Жозуэ загорались грешным низменным желанием, а его бледное лицо розовело всего лишь на мгновение, ибо, миновав пользующееся дурной славой окно, оно снова становилось бледным, а взор обращался к Малвине.
Учитель Жозуэ в глубине души тоже не одобрял злополучной идеи богатого фазендейро полковника Кориолано Рибейро поселить свою столь соблазнительную и столь открыто предлагающую себя любовницу именно на площади Сан-Себастьян, где жили лучшие семьи, в двух шагах от дома полковника Мелка Тавареса. Живи Глория на какой-нибудь другой улице, более удаленной от сада Малвины, он, возможно, в одну из безлунных ночей рискнул бы получить то, что обещали зовущие глаза Глории и ее полуоткрытые губы.
– Ишь как пялит глаза на парня!..
Старые девы в длинных черных глухих платьях, с черными шалями на плечах казались ночными птицами, опустившимися на паперть маленькой церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
– Все это неважно, Клементе.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Одиночество Глории (вздыхающей в своем окне)
Отсталые и невежественные, неспособные понять законы нового времени, прогресс и цивилизацию, эти люди уже не могут управлять...
(Из статьи доктора в "Диарио де Ильеус")
ЖАЛОБА ГЛОРИИ
У меня в груда огонь.
Ах, огонь мне грудь сжигает!
(Кто сгорит в моем огне?)
Дал полковник мне богатства,
дал красивый дом и сад,
мебель во французском стиле,
стулья хрупкие под зад,
шелковые дал сорочки,
пеньюары из батиста,
только нет таких корсажей
из атласа ли, из шелка ль,
из тончайшего ль батиста,
чтобы усмирили пламя
в моем сердце одиноком.
У меня есть яркий зонтик,
деньги - на ветер бросать,
покупаю в лучших лaвкax,
все велю в кредит писать.
Что хочу - куплю, но только
жжет огонь, в крови бушуя:
для чего мне всё, когда
нет того, чего хочу я?
Издали глядят мужчины,
женщины отводят взгляды:
я ведь Глория, я девка,
я полковничья услада.
Простыня бела льняная,
пламя в сердце, пламя в теле.
Одиноко мне в постели:
груди, бедра полыхают,
рот мой высох, истомлен,
я от жажды умираю.
Я же Глория, я девка,
пламя в сердце, пламя в теле,
и на белом льне постели
снова одинок мой сон.
Глаз мой - колдовской, зазывный,
грудь моя лавандой пахнет,
и в груди моей огонь.
Про живот не расскажу я
и про уголь раскаленный,
что всечасно полнит жаром
одиночество мое.
Тайну Глория не выдаст,
ничего не расскажу
я про уголь раскаленный.
Ах, красавчика-студента
полюбить бы я хотела,
ладного солдата-хвата
я б хотела полюбить.
Полюбить бы я хотела,
это пламя погасить,
одиночество избыть.
Отворите мои двери
я откинула засовы,
ключ не буду я вставлять.
Кто придет мой жар унять,
пламя Глории принять?
Кто слова любви мне скажет?
Многое могу я дать.
Кто на лен мой белый ляжет?
У меня в груди огонь.
Ах! Огонь мне грудь сжигает!
(Кто сгорит в моем огне?)
О СОБЛАЗНЕ В ОКНЕ
Дом Глории находился на углу площади, и во второй половине дня она обычно сидела у окна, выставив напоказ свою пышную грудь и как бы предлагая себя прохожим. Это шокировало идущих в церковь старых дев и ежедневно в час вечерней молитвы вызывало одни и те же замечания:
– Позор!
– Мужчины грешат, сами того не желая. Стоит им посмотреть...
– Ее вид совращает даже детей...
Суровая Доротея, одетая во все черное, как это принято у старых дев, зашептала в святом негодовании:
– Полковник Кориолано мог бы снять дом для этой девки где-нибудь на окраине. А он посадил ее на виду у достойнейших людей города. Прямо под носом у мужчин...
– Совсем рядом с церковью. Это оскорбление для бога...
Начиная с пяти часов вечера мужчины, сидевшие в переполненном баре, пялили глаза на Глорию, видневшуюся в окне на той стороне площади. Учитель Жозуэ, надев синюю в белую крапинку бабочку и намазав голову брильянтином, высокий и прямой ("как печальный одинокий эвкалипт", - писал он про себя в одной поэме), со впалыми чахоточными щеками, переходил площадь и шествовал по тротуару мимо окна Глории, держа томик стихов в руке.
В дальнем углу площади, окруженный небольшим аккуратным садом, в котором росли чайные розы и белые лилии, возвышался новый дом с кустом жасмина у ворот; он принадлежал полковнику Мелку Таваресу и служил причиной долгих и ожесточенных споров в "Папелариа Модело". Дом был выстроен в стиле модерн - первое творение архитектора, которого выписал из Рио Мундиньо Фалкан. Мнения местной интеллигенции о его достоинствах разделились, и споры велись без конца. Своими четкими и простыми линиями он контрастировал с неуклюжими двухэтажными домами и низкими особняками в колониальном стиле.
Ухаживала за цветами единственная дочь Мелка, ученица монастырской школы Малвина, по которой вздыхал Жозуэ. С мечтательным видом опускалась она на колени перед цветами и была прекраснее цветов.
Каждый вечер после занятий и неизменных бесед в "Папелариа Модело" учитель шел прогуляться по площади; раз двадцать проходил он перед садом Малвины; раз двадцать его жалобный взор устремлялся на девушку с немой любовной мольбой. Завсегдатаи бара Насиба наблюдали это ежедневное паломничество, отпуская колкие замечания:
– А учитель настойчив...
– Хочет завоевать независимость и получить плантацию какао, не затрудняя себя работами по посадке.
– Отправился на покаяние... - говорили старые девы при виде запыхавшегося учителя, который появлялся на площади. Они симпатизировали ему, сочувствовали его горячей страсти, остающейся без взаимности.
– Да она просто ломака, хочет изобразить из себя важную особу. Что ей еще нужно, чем для нее не пара этот ученый юноша?
– Так ведь он бедный...
– Брак по расчету не приносит счастья. Такой хороший молодой человек, такой начитанный, даже стихи сочиняет...
Подходя к церкви, Жозуэ умерял свой торопливый шаг и снимал шляпу, низко кланяясь старым девам.
– Такой воспитанный. Такой изысканный...
– Но у него слабая грудь...
– Доктор Плинио сказал, что легкие у него в порядке. Просто он хрупкий.
– Кривляка она, и больше ничего. А все потому, что у нее смазливое личико и у отца много денег. А юноша, несчастный, так страдает... - Из плоской груди старой девы вырывался вздох.
Сопровождаемый доброжелательными замечаниями старых дев и насмешками посетителей бара, Жозуэ приближался к окну Глории. Он шел, чтобы увидеть прекрасную и холодную Малвину. Ради нее он каждый вечер совершал эту прогулку медленным шагом с книгою стихов в руках. Но мимоходом его вдохновенный взгляд останавливался на пышной, высокой груди Глории, покоившейся на подоконнике, как на голубом подносе. От груди взгляд Жозуэ поднимался к смуглому, загорелому лицу с полным, чувственным ртом и лучистыми, зовущими глазами. Мечтательные очи Жозуэ загорались грешным низменным желанием, а его бледное лицо розовело всего лишь на мгновение, ибо, миновав пользующееся дурной славой окно, оно снова становилось бледным, а взор обращался к Малвине.
Учитель Жозуэ в глубине души тоже не одобрял злополучной идеи богатого фазендейро полковника Кориолано Рибейро поселить свою столь соблазнительную и столь открыто предлагающую себя любовницу именно на площади Сан-Себастьян, где жили лучшие семьи, в двух шагах от дома полковника Мелка Тавареса. Живи Глория на какой-нибудь другой улице, более удаленной от сада Малвины, он, возможно, в одну из безлунных ночей рискнул бы получить то, что обещали зовущие глаза Глории и ее полуоткрытые губы.
– Ишь как пялит глаза на парня!..
Старые девы в длинных черных глухих платьях, с черными шалями на плечах казались ночными птицами, опустившимися на паперть маленькой церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138