А некоторых других офицеров Органы были вынуждены списывать в расход вместе с семьями из-за их ненадежности.
Генерал Казарин в Закатном управлении Органов, например, совершил попытку самоубийства, бросившись головой на стену. То ли духу не хватило, то ли силы он рассчитал неправильно, только убиться до смерти генералу не удалось. Но что толку, если он все равно уверовал, что самоубийство — это единственный способ спасти дочь от расстрела.
Вообще-то сначала он стал жертвой ошибки «тюремного телеграфа». В его камеру кто-то передал по цепочке, что Швитлана Казарина расстреляна. Вот генерал и начал колотиться головой об стенку.
Потом оказалось, что Лану Казарину перепутали со Швитланой Казаковой, и расстреляна как раз вторая. Лану пришлось даже водить в лазарет, дабы доказать отцу, что она не в себе. Но отец от травмы явно повредился рассудком — особенно если учесть, что до этого его нещадно били по голове на допросах.
С хитрой улыбкой, которая на этом лице превращалась в жуткую гримасу, он без конца повторял:
— Ничего, дочка. Мы с тобой их обманем. Я вот возьму да и помру, то-то смеху будет. Ты не смотри, что я разговариваю. Я уже мертвый. Им меня с того света не вернуть. А как я помру — они тебя выпустят. Ты им не нужна. Им я нужен. А меня они не получат.
И никакими силами его с этой точки было не сбить. Целыми днями он только и думал, как бы украсть у вольнонаемного фельдшера пояс от халата и на нем повеситься или отобрать у медсестры шприц и воткнуть его себе в сердце, или вынудить охрану открыть огонь на поражение.
Понятно было, что Казарин для боевого использования непригоден. Первое, что он сделает в армии — это стрельнет в себя из первого попавшего под руку ствола. И хорошо, если только в себя. А то ведь может и гранату на стол кинуть где-нибудь на штабном совещании. К тому же чтобы он смог участвовать в штабных совещаниях, генерала надо несколько недель лечить, и еще неизвестно, каков будет результат.
Правда, штатный эксперт управления по психиатрическим вопросам говорит, что для полного излечения генерала ему требуется только свобода, покой, общение с дочерью и хороший уход. Но все это совершенно невозможно, неосуществимо и ненадежно.
Поэтому решено было генерала Казарина списать. И дочь его, конечно, тоже.
Тут, однако, возникла новая загвоздка. Окружной военный суд, уполномоченный рассматривать обвинения в отношении генералов, был, как и все суды в стране, выше головы загружен работой по делам о «заговоре семей». И штампуя бесконечные смертные приговоры школьникам и школьницам, детям и племянникам, братьям и сестрам, женам и невестам, а также случайным знакомым, про которых кто-то неосторожно упомянул на допросе, окружной суд никак не мог добраться до генеральского дела, по которому, кроме Казарина, проходило еще несколько офицеров штаба округа и Дубравского полка.
Зато Лане Казариной приговор уже вынесли, и как только стало известно, что генерала решено списать, ее назначили на расстрел.
Правда, разнарядки были уже расписаны на несколько дней вперед, и казнь Ланы отнесли ориентировочно на 1 мая. А поскольку это великий праздник и всеобщий выходной, никто точно не знал, как в этот день будут работать бригады по исполнению приговоров.
Только где-то за два дня до праздника стало ясно, что вроде бы первая смена — та, которая с шести вечера до полуночи — в этот день работать не будет. А та, которая с полуночи и до утра, будет работать как обычно, поскольку уже начнется 2 мая, а это никакой не выходной.
Но Лана Казарина ничего об этом не знала.
В Народной Целине не принято сообщать приговоренным к высшей мере дату их смерти. Ведь это противоречило бы принципам подлинно народного гуманизма, который лежит в основе всех свершений родины Майской революции.
36
— Высадка 1 мая исключена, — сказал маршалу Тауберту начальник штаба легиона Бессонов, получив последнюю сводку подхода звездолетов. — Не все фаланги успеют выйти на исходные.
13-я фаланга пришла на орбиту Целины не только вовремя, но даже с опережением графика. Зато опаздывали 66-я и 18-я. 18-я задержалась на опорной планете, собирая технику и личный состав после учебной высадки. А 66-я провисела лишние три дня у опорной из-за смены командира фаланги.
Прежний полностью утерял контроль над фалангой после инцидента с расстрелом офицера из самоликвидатора, а новым становиться никто не хотел. Штабные звездолеты уже ушли, а ставка по обыкновению запуталась в трех соснах, и когда корабль 66-й все-таки улетел, никто так и не знал точно, кто командует фалангой.
Последний бросок легиона к Целине задумывался, как единый марш, когда все звездолеты появляются у цели одновременно, с разбросом максимум в несколько часов. Но изящный план генерала Бессонова рассыпался под тяжестью внешних обстоятельств, и теперь на него же сыпались все шишки.
Но теперь Бессонов ничего не мог поделать. 18-я выйдет на исходную позицию, когда в ЦНР будет уже утро 1 мая, а 66-я — еще позже. А высаживаться можно только ночью.
Еще несколько фаланг подойдут чуть раньше, как раз ночью — но их ведь тоже нельзя бросать в бой прямо с марша.
Менять время суток или порядок высадки фаланг Бессонов не желал категорически. И Жуков, в чью группировку входила 18-я тяжелая фаланга, решительно его в этом поддерживал.
Лучше уж поменять день.
— Скажите лучше, что вы вообще не хотите высаживаться! — огрызался на землян Тауберт, которому не терпелось наконец начать вторжение. Но Бессонов совершенно спокойно подтверждал:
— Не хотим. Но высадимся — в ночь на второе мая. Или на третье, если со вторым будут какие-то проблемы.
— Никакого третьего! — чуть не завопил обычно спокойный Тауберт. — Если второго утром весь легион не будет на Целине, можете попрощаться с головой.
Бессонов пожал плечами и отошел, ухмыляясь в усы. Оттянуть высадку на сутки он все-таки сумел.
В последние дни в штабе легиона все как-то сами собой перешли на целинский календарь. так было удобнее, хотя никто, конечно, не забывал о сотом дне, который надвигался неумолимо.
В целинском календаре было 369 планетарных дней, каждый из которых на полчаса короче земных суток. Между тем, корабельные сутки были равны земным, а корабельный год состоял из 364 дней.
Переход на другое исчисление времени добавил неразберихи, которой и так было предостаточно. Однако с этим приходилось мириться. Воевать-то ведь придется на планете, а значит, надо приноравливаться к ее световому и сезонному режиму.
Фактический переход на новое время был юридически оформлен приказом по легиону, где день Д+81 приравнивался к 1 мая 812 года Целины (или 666 года Майской революции) с точностью до часа по Центарскому времени.
А через несколько часов после этого приказа по кораблям легиона было распространено информационное сообщение, которого ждали уже давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Генерал Казарин в Закатном управлении Органов, например, совершил попытку самоубийства, бросившись головой на стену. То ли духу не хватило, то ли силы он рассчитал неправильно, только убиться до смерти генералу не удалось. Но что толку, если он все равно уверовал, что самоубийство — это единственный способ спасти дочь от расстрела.
Вообще-то сначала он стал жертвой ошибки «тюремного телеграфа». В его камеру кто-то передал по цепочке, что Швитлана Казарина расстреляна. Вот генерал и начал колотиться головой об стенку.
Потом оказалось, что Лану Казарину перепутали со Швитланой Казаковой, и расстреляна как раз вторая. Лану пришлось даже водить в лазарет, дабы доказать отцу, что она не в себе. Но отец от травмы явно повредился рассудком — особенно если учесть, что до этого его нещадно били по голове на допросах.
С хитрой улыбкой, которая на этом лице превращалась в жуткую гримасу, он без конца повторял:
— Ничего, дочка. Мы с тобой их обманем. Я вот возьму да и помру, то-то смеху будет. Ты не смотри, что я разговариваю. Я уже мертвый. Им меня с того света не вернуть. А как я помру — они тебя выпустят. Ты им не нужна. Им я нужен. А меня они не получат.
И никакими силами его с этой точки было не сбить. Целыми днями он только и думал, как бы украсть у вольнонаемного фельдшера пояс от халата и на нем повеситься или отобрать у медсестры шприц и воткнуть его себе в сердце, или вынудить охрану открыть огонь на поражение.
Понятно было, что Казарин для боевого использования непригоден. Первое, что он сделает в армии — это стрельнет в себя из первого попавшего под руку ствола. И хорошо, если только в себя. А то ведь может и гранату на стол кинуть где-нибудь на штабном совещании. К тому же чтобы он смог участвовать в штабных совещаниях, генерала надо несколько недель лечить, и еще неизвестно, каков будет результат.
Правда, штатный эксперт управления по психиатрическим вопросам говорит, что для полного излечения генерала ему требуется только свобода, покой, общение с дочерью и хороший уход. Но все это совершенно невозможно, неосуществимо и ненадежно.
Поэтому решено было генерала Казарина списать. И дочь его, конечно, тоже.
Тут, однако, возникла новая загвоздка. Окружной военный суд, уполномоченный рассматривать обвинения в отношении генералов, был, как и все суды в стране, выше головы загружен работой по делам о «заговоре семей». И штампуя бесконечные смертные приговоры школьникам и школьницам, детям и племянникам, братьям и сестрам, женам и невестам, а также случайным знакомым, про которых кто-то неосторожно упомянул на допросе, окружной суд никак не мог добраться до генеральского дела, по которому, кроме Казарина, проходило еще несколько офицеров штаба округа и Дубравского полка.
Зато Лане Казариной приговор уже вынесли, и как только стало известно, что генерала решено списать, ее назначили на расстрел.
Правда, разнарядки были уже расписаны на несколько дней вперед, и казнь Ланы отнесли ориентировочно на 1 мая. А поскольку это великий праздник и всеобщий выходной, никто точно не знал, как в этот день будут работать бригады по исполнению приговоров.
Только где-то за два дня до праздника стало ясно, что вроде бы первая смена — та, которая с шести вечера до полуночи — в этот день работать не будет. А та, которая с полуночи и до утра, будет работать как обычно, поскольку уже начнется 2 мая, а это никакой не выходной.
Но Лана Казарина ничего об этом не знала.
В Народной Целине не принято сообщать приговоренным к высшей мере дату их смерти. Ведь это противоречило бы принципам подлинно народного гуманизма, который лежит в основе всех свершений родины Майской революции.
36
— Высадка 1 мая исключена, — сказал маршалу Тауберту начальник штаба легиона Бессонов, получив последнюю сводку подхода звездолетов. — Не все фаланги успеют выйти на исходные.
13-я фаланга пришла на орбиту Целины не только вовремя, но даже с опережением графика. Зато опаздывали 66-я и 18-я. 18-я задержалась на опорной планете, собирая технику и личный состав после учебной высадки. А 66-я провисела лишние три дня у опорной из-за смены командира фаланги.
Прежний полностью утерял контроль над фалангой после инцидента с расстрелом офицера из самоликвидатора, а новым становиться никто не хотел. Штабные звездолеты уже ушли, а ставка по обыкновению запуталась в трех соснах, и когда корабль 66-й все-таки улетел, никто так и не знал точно, кто командует фалангой.
Последний бросок легиона к Целине задумывался, как единый марш, когда все звездолеты появляются у цели одновременно, с разбросом максимум в несколько часов. Но изящный план генерала Бессонова рассыпался под тяжестью внешних обстоятельств, и теперь на него же сыпались все шишки.
Но теперь Бессонов ничего не мог поделать. 18-я выйдет на исходную позицию, когда в ЦНР будет уже утро 1 мая, а 66-я — еще позже. А высаживаться можно только ночью.
Еще несколько фаланг подойдут чуть раньше, как раз ночью — но их ведь тоже нельзя бросать в бой прямо с марша.
Менять время суток или порядок высадки фаланг Бессонов не желал категорически. И Жуков, в чью группировку входила 18-я тяжелая фаланга, решительно его в этом поддерживал.
Лучше уж поменять день.
— Скажите лучше, что вы вообще не хотите высаживаться! — огрызался на землян Тауберт, которому не терпелось наконец начать вторжение. Но Бессонов совершенно спокойно подтверждал:
— Не хотим. Но высадимся — в ночь на второе мая. Или на третье, если со вторым будут какие-то проблемы.
— Никакого третьего! — чуть не завопил обычно спокойный Тауберт. — Если второго утром весь легион не будет на Целине, можете попрощаться с головой.
Бессонов пожал плечами и отошел, ухмыляясь в усы. Оттянуть высадку на сутки он все-таки сумел.
В последние дни в штабе легиона все как-то сами собой перешли на целинский календарь. так было удобнее, хотя никто, конечно, не забывал о сотом дне, который надвигался неумолимо.
В целинском календаре было 369 планетарных дней, каждый из которых на полчаса короче земных суток. Между тем, корабельные сутки были равны земным, а корабельный год состоял из 364 дней.
Переход на другое исчисление времени добавил неразберихи, которой и так было предостаточно. Однако с этим приходилось мириться. Воевать-то ведь придется на планете, а значит, надо приноравливаться к ее световому и сезонному режиму.
Фактический переход на новое время был юридически оформлен приказом по легиону, где день Д+81 приравнивался к 1 мая 812 года Целины (или 666 года Майской революции) с точностью до часа по Центарскому времени.
А через несколько часов после этого приказа по кораблям легиона было распространено информационное сообщение, которого ждали уже давно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102