Он попытался дотянуться рукой до убегающей вещи и больно ударился виском об острый выступ. Помнит только - схватил пальцами то, за чем тянулся, другой рукой провел по лбу - вытер струйку теплой крови и потерял сознание.
Очнулся он на кровати в просторной комнате, похожей на класс. Забинтованная голова болит, кружится, слабость невероятная. Вокруг на кроватях сидят и лежат раненые. Он поднес руку к лицу,- что-то сжато в кулаке. Разжал пальцы - на ладони совсем маленький земной шар. На своих местах голубые океаны и материки. Взял Олег глобус двумя пальцами, повертел. От окна на землю, которую он держал в руках, падал свет; с одной стороны был день, а с противоположной ночь,- точно, как учительница в классе объясняла.
Пальцы были слабые, не слушались, и шар упал на пол. Олег повернулся на кровати, чтобы его поднять, и видит: точно по экватору земной шар развалился на две половинки. Спрятал Олег обе половинки под подушку и спрашивает раненого, тоже с перевязанной головой, лежащего на соседней койке:
- Где я?
- В госпитале,- отвечает тот.
- Зачем?
- Да уж не знаю. Дружки твои тебя, говорят, приволокли. Сказывали, на свалке ты головой приложился, они тебя вытащили. У вокзала, аккурат, раненых с поезда на трамвай перегружали. Ну, и тебя подобрали заодно, не бросать же... Благодари бога, что на мину не напоролся или на необезвреженный снаряд! Куски бы твои не стали собирать.
В палату заглянул хирург. Он сел к Олегу на кровать и сказал:
- Живой? А ну, зрачки покажи!
Олег широко, как мог, открыл глаза.
- Не тошнит?
- Не...
- Раз так - нечего тут место занимать! Перевязку сделали - и марш домой. Дома отлежишься. У меня вон, тяжелые с эшелона в коридорах лежат. А тут, подумаешь, лоб зашили! Дать ему ужин и выгнать! Через три дня придешь - сниму швы.
Мать перепугалась, увидев сына с перевязанной головой. В госпитале бинта не пожалели, накрутили целый чурбан. Весь вечер она просидела возле него, держа ладонь у Олега на лбу. Через три дня чурбан с Олега сняли. А шрам с левой стороны лба остался на всю жизнь.
Сперва Немец стыдился, прикрывал шрам рукой, то и дело ощупывал его пальцем. Но от шрама появилось в олеговом лице что-то уголовное, и во дворе после войны незнакомые пацаны осторожничали. Раз со шрамами, значит, человек бывалый и не надо к нему приставать. Когда его спрашивали, он скромно отвечал, что шрам у него остался после танка. Привычка трогать лоб пальцем сохранилась, и можно подумать, что Олег задумывается, приставив палец ко лбу.
С годами он так привык видеть шрам в зеркале, что если б красноватая полоска в одно прекрасное утро исчезла, Немец удивился бы, как известный гоголевский герой, который не обнаружил собственного носа. Но шрам, никуда не деться, остался на всю жизнь. Жена в порыве нежности любит целовать Олега в лоб, прикасаясь губами ко шву, говоря при этом, что целует героя войны.
Земной шарик ездил с Олегом из города в город после войны и висит теперь в серванте в доме Немцев в Сан-Франциско. Но так и не узнал Олег, почему и как эта безделушка очутилась в германском "тигре",- мог только сочинять разные истории. Глобус хранил свою географическую (а может, и еще какую-нибудь) тайну и не собирался ею делиться...
И вот теперь симфонический оркестр, в котором Олегу Немцу платят зарплату за то, что он умело водит взад-вперед смычком по струнам, прилетел в полном составе в Вену. Кроме Вены, у американских музыкантов был контракт на концерты в Граце, Инсбруке, Линце и - в самом конце - на родине Моцарта в Зальцбурге, на международном фестивале классической музыки. После оваций в Вене оркестрантов перемещали из города в город на двух туристических автобусах, наполовину загруженных ящиками и футлярами с инструментами. Олег изрядно устал и мечтал скорей прилететь домой, а им предстоял длинный путь через скользкий в эту пору перевал из Линца в Зальцбург.
Дело близилось к ночи, оркестр рисковал остаться голодным, если поздно попадет в гостиницу. До Зальцбурга еще оставалось верст около ста, когда энергичная первая скрипка Эми О'Коннер предупредила, что, если ее немедленно не накормят, у нее завтра не будет сил доиграть до конца Первую симфонию Малера. Водитель кивнул, сбросил скорость, съехал с автобана и замер на площадке перед маленьким ресторанчиком в стиле охотничьей хижины.
Оказалось, они остановились на самой австро-германской границе. Вокруг до горизонта видные при свете луны Альпы, заросшие лесами, и под ногами аккуратно подстриженная зеленая трава. Дорожка, уложенная гладким камнем, ведет к дому. Посреди лужайки деревянный дом с большим крыльцом и верандой, на которой яркие, красные и синие, как игрушечные, столики и кресла. Наверху, на уровне второго этажа, вокруг дома балкон, на нем белый флажок с надписью "Zimmer frei" - приглашение снять комнату.
Внутри хижина была просторной, тихой и уютной: высокие дощатые потолки, диваны по углам, застеленные веселой клетчатой тканью, на столах букетики цветов. Олег уселся спиной к стене на диванчик, чтобы оглядеться. Напротив красовался бар со стойкой и высокими табуретами. Стены комнаты украшали звериные шкуры, старинные луки, ружья, кинжалы. То ли все это богатство досталось хозяину от предков, то ли куплено в магазине старинного оружия, но оно являло собой подобие театрального реквизита. В углу, возле окна, за столиком сидела пожилая дама и медленно раскладывала пасьянс.
Хозяин, крепкий старик на вид лет семидесяти с небольшим, седой, сухопарый, юркий, уже закрывавший заведение, такого наплыва гостей не ожидал. Он был весь внимание и безостановочно улыбался:
- Bitte schon! Пожалуйста!
И, взмахивая руками, как балерина, тут же ни за что благодарил.
- Danke schon! Большое спасибо!
Поняв, что это американцы, хозяин легко перешел с немецкого на английский. А когда узнал, что среди американских музыкантов есть русский скрипач, персонально пожал ему руку и сказал по-русски:
- Добро пожалуватт!
Разумеется, этого никто, кроме Олега, не понял. Хозяин говорил на ужасном русском, но все-таки говорил.
- А где здесь граница?- спросил его Олег.
- Граница?- засмеялся хозяин.- Граница проходитт в мой спальня через кроватт. Я спитт Аустрия, а мой жена - Германия.
Жена спустилась помогать, зажгла свечи. Гости обсудили меню с учетом голода и чуждой Европе американской диеты. На столах появились кружки пива, и хижина загудела. Хозяин убежал на кухню готовить.
Хлебнув черного пива, Немец посидел минуту с закрытыми глазами, словно медитируя. А когда опять открыл их, дыхание у него перехватило: прямо над ним, на стене, висели громадные ветвистые оленьи рога. По всему видно, могучее было животное. Может, и бродило неподалеку отсюда, в лесу.
Но не сами эти рога удивили Олега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Очнулся он на кровати в просторной комнате, похожей на класс. Забинтованная голова болит, кружится, слабость невероятная. Вокруг на кроватях сидят и лежат раненые. Он поднес руку к лицу,- что-то сжато в кулаке. Разжал пальцы - на ладони совсем маленький земной шар. На своих местах голубые океаны и материки. Взял Олег глобус двумя пальцами, повертел. От окна на землю, которую он держал в руках, падал свет; с одной стороны был день, а с противоположной ночь,- точно, как учительница в классе объясняла.
Пальцы были слабые, не слушались, и шар упал на пол. Олег повернулся на кровати, чтобы его поднять, и видит: точно по экватору земной шар развалился на две половинки. Спрятал Олег обе половинки под подушку и спрашивает раненого, тоже с перевязанной головой, лежащего на соседней койке:
- Где я?
- В госпитале,- отвечает тот.
- Зачем?
- Да уж не знаю. Дружки твои тебя, говорят, приволокли. Сказывали, на свалке ты головой приложился, они тебя вытащили. У вокзала, аккурат, раненых с поезда на трамвай перегружали. Ну, и тебя подобрали заодно, не бросать же... Благодари бога, что на мину не напоролся или на необезвреженный снаряд! Куски бы твои не стали собирать.
В палату заглянул хирург. Он сел к Олегу на кровать и сказал:
- Живой? А ну, зрачки покажи!
Олег широко, как мог, открыл глаза.
- Не тошнит?
- Не...
- Раз так - нечего тут место занимать! Перевязку сделали - и марш домой. Дома отлежишься. У меня вон, тяжелые с эшелона в коридорах лежат. А тут, подумаешь, лоб зашили! Дать ему ужин и выгнать! Через три дня придешь - сниму швы.
Мать перепугалась, увидев сына с перевязанной головой. В госпитале бинта не пожалели, накрутили целый чурбан. Весь вечер она просидела возле него, держа ладонь у Олега на лбу. Через три дня чурбан с Олега сняли. А шрам с левой стороны лба остался на всю жизнь.
Сперва Немец стыдился, прикрывал шрам рукой, то и дело ощупывал его пальцем. Но от шрама появилось в олеговом лице что-то уголовное, и во дворе после войны незнакомые пацаны осторожничали. Раз со шрамами, значит, человек бывалый и не надо к нему приставать. Когда его спрашивали, он скромно отвечал, что шрам у него остался после танка. Привычка трогать лоб пальцем сохранилась, и можно подумать, что Олег задумывается, приставив палец ко лбу.
С годами он так привык видеть шрам в зеркале, что если б красноватая полоска в одно прекрасное утро исчезла, Немец удивился бы, как известный гоголевский герой, который не обнаружил собственного носа. Но шрам, никуда не деться, остался на всю жизнь. Жена в порыве нежности любит целовать Олега в лоб, прикасаясь губами ко шву, говоря при этом, что целует героя войны.
Земной шарик ездил с Олегом из города в город после войны и висит теперь в серванте в доме Немцев в Сан-Франциско. Но так и не узнал Олег, почему и как эта безделушка очутилась в германском "тигре",- мог только сочинять разные истории. Глобус хранил свою географическую (а может, и еще какую-нибудь) тайну и не собирался ею делиться...
И вот теперь симфонический оркестр, в котором Олегу Немцу платят зарплату за то, что он умело водит взад-вперед смычком по струнам, прилетел в полном составе в Вену. Кроме Вены, у американских музыкантов был контракт на концерты в Граце, Инсбруке, Линце и - в самом конце - на родине Моцарта в Зальцбурге, на международном фестивале классической музыки. После оваций в Вене оркестрантов перемещали из города в город на двух туристических автобусах, наполовину загруженных ящиками и футлярами с инструментами. Олег изрядно устал и мечтал скорей прилететь домой, а им предстоял длинный путь через скользкий в эту пору перевал из Линца в Зальцбург.
Дело близилось к ночи, оркестр рисковал остаться голодным, если поздно попадет в гостиницу. До Зальцбурга еще оставалось верст около ста, когда энергичная первая скрипка Эми О'Коннер предупредила, что, если ее немедленно не накормят, у нее завтра не будет сил доиграть до конца Первую симфонию Малера. Водитель кивнул, сбросил скорость, съехал с автобана и замер на площадке перед маленьким ресторанчиком в стиле охотничьей хижины.
Оказалось, они остановились на самой австро-германской границе. Вокруг до горизонта видные при свете луны Альпы, заросшие лесами, и под ногами аккуратно подстриженная зеленая трава. Дорожка, уложенная гладким камнем, ведет к дому. Посреди лужайки деревянный дом с большим крыльцом и верандой, на которой яркие, красные и синие, как игрушечные, столики и кресла. Наверху, на уровне второго этажа, вокруг дома балкон, на нем белый флажок с надписью "Zimmer frei" - приглашение снять комнату.
Внутри хижина была просторной, тихой и уютной: высокие дощатые потолки, диваны по углам, застеленные веселой клетчатой тканью, на столах букетики цветов. Олег уселся спиной к стене на диванчик, чтобы оглядеться. Напротив красовался бар со стойкой и высокими табуретами. Стены комнаты украшали звериные шкуры, старинные луки, ружья, кинжалы. То ли все это богатство досталось хозяину от предков, то ли куплено в магазине старинного оружия, но оно являло собой подобие театрального реквизита. В углу, возле окна, за столиком сидела пожилая дама и медленно раскладывала пасьянс.
Хозяин, крепкий старик на вид лет семидесяти с небольшим, седой, сухопарый, юркий, уже закрывавший заведение, такого наплыва гостей не ожидал. Он был весь внимание и безостановочно улыбался:
- Bitte schon! Пожалуйста!
И, взмахивая руками, как балерина, тут же ни за что благодарил.
- Danke schon! Большое спасибо!
Поняв, что это американцы, хозяин легко перешел с немецкого на английский. А когда узнал, что среди американских музыкантов есть русский скрипач, персонально пожал ему руку и сказал по-русски:
- Добро пожалуватт!
Разумеется, этого никто, кроме Олега, не понял. Хозяин говорил на ужасном русском, но все-таки говорил.
- А где здесь граница?- спросил его Олег.
- Граница?- засмеялся хозяин.- Граница проходитт в мой спальня через кроватт. Я спитт Аустрия, а мой жена - Германия.
Жена спустилась помогать, зажгла свечи. Гости обсудили меню с учетом голода и чуждой Европе американской диеты. На столах появились кружки пива, и хижина загудела. Хозяин убежал на кухню готовить.
Хлебнув черного пива, Немец посидел минуту с закрытыми глазами, словно медитируя. А когда опять открыл их, дыхание у него перехватило: прямо над ним, на стене, висели громадные ветвистые оленьи рога. По всему видно, могучее было животное. Может, и бродило неподалеку отсюда, в лесу.
Но не сами эти рога удивили Олега.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41