– воскликнул Паоло.
– Колонна не любят Орсини, но других зато еще меньше! – возразил подеста, и приятное воспоминание о молодой жене заставило его улыбнуться.
– Наш святой отец сам пригласил меня в Рим, а меня насильно засаживают в эти башни! Мои друзья помогут мне, и вам придется умертвить меня перед лицом всей Италии, так как все, что вы совершаете, она будет видеть глазами вот этого синьора, флорентийского посланника.
– Слава пресветлому сенату! – воскликнул подеста, склоняя свою обнаженную голову перед посланником. – Вашим спутникам я должен предложить такое же гостеприимство, – с замечательно просветлевшим лицом прибавил он. – И если правда, что вы приглашены его святейшеством, то чего же вам бояться незначительной задержки, пока я получу подтверждение из Рима.
– В таком случае, благородный подеста, дайте нам обещание, что синьор Паоло не будет разлучен с нами, его друзьями, и, когда мы покинем Ронсильоне, он будет сопровождать нас, – проговорил иоаннит.
Ремиро очень охотно дал свое согласие, а так как сопротивление было действительно невозможно, то путешественники были вынуждены удовольствоваться этой шаткой порукой.
Таким образом, подневольные гости стали подниматься к воротам крепости. На губах Макиавелли блуждала неопределенная улыбка, потому что и он не знал, что может случиться, но чувствовал, что должно было произойти несчастье.
Размеры и мощь этой крепости стали заметны только теперь, когда из-за утесов стали выступать во всех направлениях многочисленные башни и зубцы. Ее можно было считать крепостью вдвойне, так как за первым кольцом готических укреплений возвышалось строение в сарацинском стиле из белого камня, посередине которого стояла высокая круглая башня с подковообразными бойницами, называвшаяся башней ветров.
Но внутри крепости везде можно было наткнуться на новшества, являвшиеся результатом требований времени, так как даже укрепление мрачных Борджиа проявляло повсюду следы роскоши и любви к искусству, пробудившейся в Италии. Комнаты, отведенные гостям, были поистине великолепны, а большой зал, где вскоре после их прибытия был устроен обед, был украшен мастерскими живописными фресками. Столовые приборы были из серебра, и среди них можно было уже заметить однозубые вилки.
Рыцари отказались снять оружие, отговариваясь тем, что, согласно данному обету, они должны были все время находиться в полном вооружении. Бембо с удовольствием заметил, что английских солдат угощали в том же зале, за отдельным столом. В этом он видел доказательство того, что сейчас по отношению к ним не замышлялось никакого предательства, его эпикурейское сердце было преисполнено радостных ожиданий превосходного обеда.
Стол, наконец, был, по-видимому, совсем накрыт, зажаренный целиком дикий кабан, роскошные окорока, громадные паштеты, обложенные со всех сторон дичью, всевозможные рыбы и на первом плане громадный жареный журавль – это были главные блюда. Отсутствовал только сам хозяин, который, по словам Мигуэлото, отправился в свои покои, чтобы написать несколько писем. Бембо с голодной жадностью глядел на стол и затем, со вздохом, перевел свой взор на озеро, серебрившееся за окном. Он вспомнил о старинном предании, утверждавшем, что на дне озера покоится большой город, как вдруг его взгляд упал на голубя, вылетевшего из одной башни с чем-то белым на шее. Сначала он летел в прямом направлении на юг, затем вдруг его полет изменился, он стал описывать круги и опустился к озеру.
Бембо с любопытством взглянул наверх, и заметил сокола, в беспредельной вышине казавшегося крошечной черной точкой. Но сокол опускался все ниже и ниже, и голубь, словно предчувствуя неминуемую гибель, сделал последнюю попытку ускользнуть от страшного врага и взлетел ввысь. В ту же минуту хищные когти впились в его трепетавшее тело.
Бембо не успел посмотреть, что произошло с несчастной птицей дальше, в зал вошел давно ожидаемый подеста. На его лице был написан такой ужасный гнев, что это снова наполнило душу Бембо всякими опасениями.
– Кто это, Мигуэлото, позволил себе без моего разрешения выпустить сокола герцога? – в сердцах воскликнул он. – Благодаря соколу, вылетевшему сейчас из башни ветров, я потерял лучшего из моих почтовых голубей, и письмо, отправленное мною жене, теперь, наверное, пропало.
– Это Угуччоне. Я уже не раз предупреждал его, – ответил Мигуэлото. – И соколы слишком хорошо выдрессированы и ни один из них не растерзает голубя, поэтому ваше письмо, несомненно, цело.
– Пойди и немедленно приведи негодяя ко мне, – приказал подеста. Клянусь небом, если он сделал это, я сейчас же прикажу повесить его в предупреждение таким любопытным канальям, с которыми сладу нет!
Мигуэлото удалился, по-видимому, не без удовольствия, и подеста, овладев собой, предложил гостям садиться за стол. Прошло несколько минут, и хотя подеста был все еще взволнован, гости не обращали на это внимания, и отдавали должное прекрасным кушаньям. Орсини ел только те кушанья, которые ставились перед хозяином.
Еще никто не успел попробовать журавля, как снова вернулся Мигуэлото. Его от природы лукавое и одновременно угрюмое лицо так ясно выражало сейчас злобное удовольствие, что ребенок не мог бы ошибиться в нем. В руках у него было распечатанное письмо, которое он подал дону Ремиро.
– Это сделал не помощник сокольничего, как я думал, с дьявольской усмешкой сказал он, а какой-то парень, он явился недавно в крепость и выпустил герцогского сокола. Я застал его как раз за чтением вашего письма синьоре донне Беатрисе, вашей благородной супруге.
– Моей жене? В таком случае, ты также прочитал его, Мигуэлото? – воскликнул подеста, бледнея.
– Вашей милости должно быть известно, что в монашеском искусстве я – такой же неуч, как монах – в военном! – возразил Мигуэлото.
– Да, ты часто признавался мне в этом, – промолвил подеста, тяжело дыша, словно с души у него спала большая тяжесть. Но разве этот любопытный негодяй не прочитал его тебе?
– Клянусь небом, у него не было времени для этого! – ответил Мигуэлото.
– Как, мой превосходный, мой верный Мигуэлото? Разве ты в благородном негодовании на его наглость не воткнул ему кинжал в грудь? – быстро спросил дон Ремиро.
– Я немедленно арестовал его, но считал своим долгом подождать приговора вашей милости.
– Где ты оставил его, с кем? Тащите его сейчас же на ближайшее дерево! Это, несомненно – шпион наших врагов, иначе почему он стал бы читать мои письма?
– Он свободный, ваша милость, и, как таковой, должен быть сначала судим и осужден согласно тем самым законам римского короля, на которые вы так часто ссылались, – возразил Мигуэлото, радуясь затруднительному положению своего начальника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
– Колонна не любят Орсини, но других зато еще меньше! – возразил подеста, и приятное воспоминание о молодой жене заставило его улыбнуться.
– Наш святой отец сам пригласил меня в Рим, а меня насильно засаживают в эти башни! Мои друзья помогут мне, и вам придется умертвить меня перед лицом всей Италии, так как все, что вы совершаете, она будет видеть глазами вот этого синьора, флорентийского посланника.
– Слава пресветлому сенату! – воскликнул подеста, склоняя свою обнаженную голову перед посланником. – Вашим спутникам я должен предложить такое же гостеприимство, – с замечательно просветлевшим лицом прибавил он. – И если правда, что вы приглашены его святейшеством, то чего же вам бояться незначительной задержки, пока я получу подтверждение из Рима.
– В таком случае, благородный подеста, дайте нам обещание, что синьор Паоло не будет разлучен с нами, его друзьями, и, когда мы покинем Ронсильоне, он будет сопровождать нас, – проговорил иоаннит.
Ремиро очень охотно дал свое согласие, а так как сопротивление было действительно невозможно, то путешественники были вынуждены удовольствоваться этой шаткой порукой.
Таким образом, подневольные гости стали подниматься к воротам крепости. На губах Макиавелли блуждала неопределенная улыбка, потому что и он не знал, что может случиться, но чувствовал, что должно было произойти несчастье.
Размеры и мощь этой крепости стали заметны только теперь, когда из-за утесов стали выступать во всех направлениях многочисленные башни и зубцы. Ее можно было считать крепостью вдвойне, так как за первым кольцом готических укреплений возвышалось строение в сарацинском стиле из белого камня, посередине которого стояла высокая круглая башня с подковообразными бойницами, называвшаяся башней ветров.
Но внутри крепости везде можно было наткнуться на новшества, являвшиеся результатом требований времени, так как даже укрепление мрачных Борджиа проявляло повсюду следы роскоши и любви к искусству, пробудившейся в Италии. Комнаты, отведенные гостям, были поистине великолепны, а большой зал, где вскоре после их прибытия был устроен обед, был украшен мастерскими живописными фресками. Столовые приборы были из серебра, и среди них можно было уже заметить однозубые вилки.
Рыцари отказались снять оружие, отговариваясь тем, что, согласно данному обету, они должны были все время находиться в полном вооружении. Бембо с удовольствием заметил, что английских солдат угощали в том же зале, за отдельным столом. В этом он видел доказательство того, что сейчас по отношению к ним не замышлялось никакого предательства, его эпикурейское сердце было преисполнено радостных ожиданий превосходного обеда.
Стол, наконец, был, по-видимому, совсем накрыт, зажаренный целиком дикий кабан, роскошные окорока, громадные паштеты, обложенные со всех сторон дичью, всевозможные рыбы и на первом плане громадный жареный журавль – это были главные блюда. Отсутствовал только сам хозяин, который, по словам Мигуэлото, отправился в свои покои, чтобы написать несколько писем. Бембо с голодной жадностью глядел на стол и затем, со вздохом, перевел свой взор на озеро, серебрившееся за окном. Он вспомнил о старинном предании, утверждавшем, что на дне озера покоится большой город, как вдруг его взгляд упал на голубя, вылетевшего из одной башни с чем-то белым на шее. Сначала он летел в прямом направлении на юг, затем вдруг его полет изменился, он стал описывать круги и опустился к озеру.
Бембо с любопытством взглянул наверх, и заметил сокола, в беспредельной вышине казавшегося крошечной черной точкой. Но сокол опускался все ниже и ниже, и голубь, словно предчувствуя неминуемую гибель, сделал последнюю попытку ускользнуть от страшного врага и взлетел ввысь. В ту же минуту хищные когти впились в его трепетавшее тело.
Бембо не успел посмотреть, что произошло с несчастной птицей дальше, в зал вошел давно ожидаемый подеста. На его лице был написан такой ужасный гнев, что это снова наполнило душу Бембо всякими опасениями.
– Кто это, Мигуэлото, позволил себе без моего разрешения выпустить сокола герцога? – в сердцах воскликнул он. – Благодаря соколу, вылетевшему сейчас из башни ветров, я потерял лучшего из моих почтовых голубей, и письмо, отправленное мною жене, теперь, наверное, пропало.
– Это Угуччоне. Я уже не раз предупреждал его, – ответил Мигуэлото. – И соколы слишком хорошо выдрессированы и ни один из них не растерзает голубя, поэтому ваше письмо, несомненно, цело.
– Пойди и немедленно приведи негодяя ко мне, – приказал подеста. Клянусь небом, если он сделал это, я сейчас же прикажу повесить его в предупреждение таким любопытным канальям, с которыми сладу нет!
Мигуэлото удалился, по-видимому, не без удовольствия, и подеста, овладев собой, предложил гостям садиться за стол. Прошло несколько минут, и хотя подеста был все еще взволнован, гости не обращали на это внимания, и отдавали должное прекрасным кушаньям. Орсини ел только те кушанья, которые ставились перед хозяином.
Еще никто не успел попробовать журавля, как снова вернулся Мигуэлото. Его от природы лукавое и одновременно угрюмое лицо так ясно выражало сейчас злобное удовольствие, что ребенок не мог бы ошибиться в нем. В руках у него было распечатанное письмо, которое он подал дону Ремиро.
– Это сделал не помощник сокольничего, как я думал, с дьявольской усмешкой сказал он, а какой-то парень, он явился недавно в крепость и выпустил герцогского сокола. Я застал его как раз за чтением вашего письма синьоре донне Беатрисе, вашей благородной супруге.
– Моей жене? В таком случае, ты также прочитал его, Мигуэлото? – воскликнул подеста, бледнея.
– Вашей милости должно быть известно, что в монашеском искусстве я – такой же неуч, как монах – в военном! – возразил Мигуэлото.
– Да, ты часто признавался мне в этом, – промолвил подеста, тяжело дыша, словно с души у него спала большая тяжесть. Но разве этот любопытный негодяй не прочитал его тебе?
– Клянусь небом, у него не было времени для этого! – ответил Мигуэлото.
– Как, мой превосходный, мой верный Мигуэлото? Разве ты в благородном негодовании на его наглость не воткнул ему кинжал в грудь? – быстро спросил дон Ремиро.
– Я немедленно арестовал его, но считал своим долгом подождать приговора вашей милости.
– Где ты оставил его, с кем? Тащите его сейчас же на ближайшее дерево! Это, несомненно – шпион наших врагов, иначе почему он стал бы читать мои письма?
– Он свободный, ваша милость, и, как таковой, должен быть сначала судим и осужден согласно тем самым законам римского короля, на которые вы так часто ссылались, – возразил Мигуэлото, радуясь затруднительному положению своего начальника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160