Но в эту минуту его лицо смертельно побледнело, он заскрежетал зубами и дико уставился глазами в одну точку.
В это время, к счастью, распахнулись широкие ворота замка, и во главе гасконцев и швейцарцев появился Мигуэлото.
Близость опасности, казалось, снова привела в себя Цезаря. Он кивнул коменданту, только что смещенному им, и с хриплым, смехом сказал:
– Пожалуй, вы были правы, полковник. Легко могло случиться несчастье, если бы вся эта масса всадников направилась через мост. Поэтому можете отправиться к ним и оставайтесь там, пока не получите дальнейших приказов от своего генерала, достопочтенного кардинала Сиенского. Мы не возьмем с собой нашей царственной супруги, чтобы весь христианский мир видел, что мы не введем женщины в апостолический дворец.
Швейцарец изумленно вытаращил на Цезаря глаза и поспешно направился к солдатам, остановившимся на мосту по его команде, но гасконцы теснились вперед и криками радости приветствовали герцога.
– По крайней мере, мои храбрые наездники из Перигора не позабыли меня! – воскликнул Цезарь и вмешался в ряды солдат, большинство которых он называл по имени.
В это время Паоло Орсини уговаривал Вителлоццо отказаться от нападения на швейцарцев, которое взволновало бы весь город, и успех которого был еще весьма сомнителен. Вителлоццо мрачно согласился спокойно дожидаться возвращения Паоло, если тот будет так счастлив, что ему удастся вернуться. Таким образом, враждебные отряды были разделены рекой Тибр.
– Ну что вы видите теперь, едкий сатирик? – спросил иоаннит уродливого карлика, снова очутившегося рядом с ним в толпе.
– Разве вы не видите по его веселому лицу, что он говорит своей жене: «Бог с тобой, до следующего свидания»? – ответил урод. – В один прекрасный день он скажет это ей, в противном случае лекарства нашей древней праматери Гекаты потеряли свою силу.
– А почему она не сопровождает его в Ватикан?
– Разве вам не известно, что доступ туда строго запрещен всем женщинам, если только верить древним рукописям, которые попы называют буллами?
– А я не говорил тебе, что донна Лукреция будет жить во дворце и, несомненно, с целым штатом дам? – резко спросил рыцарь.
– «Следовательно тебя, Лукреция, постоянно будет желать Шестой», – ответил карлик, хихикая и потирая руки.
Процессия снова двинулась. Иоаннит пришпорил своего коня, чтобы догнать торжественный поезд, и с трудом протиснулся сквозь густую толпу, стремившуюся к площади святого Петра.
Замок Святого Ангела погрузился в темноту, зато стали вырисовываться светящиеся очертания Ватикана.
Иоанниту было интересно взглянуть на встречу отца с сыном папы Александра с Цезарем, но он старался держаться как можно дальше за прелатами и дворянами и, как принадлежавший к процессии, был впущен со всеми в Ватикан. Пышное шествие в стройном порядке направилось в зал Реджиа, и вошло туда в тот момент, когда папа спускался по широкой лестнице. За папой следовал бесконечный хвост, образованный из светских и духовных паломников в золоченых мундирах, стоявших на высших ступенях иерархической лестницы, прелатов из отдаленных мест, князей, гроссмейстеров значительнейших европейских рыцарских орденов, монахов, пашей и личной стражи.
Папа обладал величием Юпитера. Его высокий рост, благородные черты лица, деспотический взгляд огненных глаз, – все характеризовало в нем благородное происхождение. При более внимательном взгляде можно было заметить, что годы уже сделали свое дело, следы горячих страстей наложили на него свой отпечаток, горе, заботы и печаль избороздили его лицо морщинами. Семьдесят лет жизни оставили свой след, но если припомнить бурную жизнь Александра, все перенесенные им испытания, горе и радости, триумфы и поражения, то можно было удивляться силе его души, с таким достоинством несшей тяготы жизни.
Процессия Цезаря моментально остановилась, и Цезарь, под руку с Паоло Орсини, выступил вперед. Он был бледен, но его глаза горели, и его беспокойство передавалось Орсини, и оба представляли собой резкую противоположность серьезной, неподвижной величавости папы. В выражении лица Александра заключалось удивительное смешение разнообразных чувств. Здесь были горе и гордость, подозрительность и нежность, отцовская любовь и опасения монарха, принимающего приветствия страшного подданного, готового бороться с ним за власть.
Три золотых подушки, положенных Бурчардо на полу на определенном расстоянии перед лестницей, указывали места, где герцог должен был преклонить колени. Он быстро проделал эту церемонию, когда же он поднялся с последней подушки, церемониймейстер поднял свой жезл, и в зале воцарилась тишина.
– Я явился сюда, святейший отец, – начал Цезарь, – чтобы с благоговейной нежностью облобызать ваши ноги и выразить вам свою горячую благодарность за все почести, за все благодеяния, какими я был осчастливлен во время долгой разлуки. За эти дорогие знаки благоволения я считаю себя особенно взысканным сыном нашей святой матери-церкви, и надеюсь выразить свою вечную благодарность посвящением своей жизни службе апостольскому престолу и святой коллегии.
Последовала небольшая пауза, а затем папа ответил:
– Доныне мы были вполне довольны вашими действиями и принимаем ваши слова, как залог вашей верности и постоянной преданности, которые мы неизменно будем награждать еще большими почестями. Для своего величия святейший престол не нуждается ни в землях, ни в богатствах, но, чтобы сохранить за ним признание его господства и уважения к нему, мы намерены предоставить вам силу и могущество на страх тем, кто делается тем более дерзким, чем больше милостей оказывается им!
Последние слова задели многих из присутствующих, и Цезарь бросил многозначительный взгляд на Орсини. Затем он направился поцеловать крест на туфле его святейшества. Но он получил, кроме того, еще поцелуй в щеку – честь, оказываемую почти исключительно владетельным князьям и членам святой коллегии.
После этого Цезарь знаком пригласил Орсини.
– Среди этого собрания, святой отец, нет никого, кого мог бы задеть ваш упрек, – промолвил он, – Синьор Паоло был на пути принести к вашему престолу покорность и преданность самых могущественных мятежников, когда с ним случилось несчастье.
Молодой дворянин подошел ближе и преклонил колени у ног Александра.
Последний, к величайшему конфузу церемониймейстера, немедленно поднял Паоло, целуя его в обе щеки, и воскликнул с горячностью, которая едва ли могла быть неискренняя:
– Приветствую тебя, трижды приветствую тебя, вернувшегося, как пророк Иона из пасти китовой, возлюбленный сын мой! Разве тебе не известно, что мы намеревались обнажить меч святого Петра и лично прийти к тебе на помощь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160
В это время, к счастью, распахнулись широкие ворота замка, и во главе гасконцев и швейцарцев появился Мигуэлото.
Близость опасности, казалось, снова привела в себя Цезаря. Он кивнул коменданту, только что смещенному им, и с хриплым, смехом сказал:
– Пожалуй, вы были правы, полковник. Легко могло случиться несчастье, если бы вся эта масса всадников направилась через мост. Поэтому можете отправиться к ним и оставайтесь там, пока не получите дальнейших приказов от своего генерала, достопочтенного кардинала Сиенского. Мы не возьмем с собой нашей царственной супруги, чтобы весь христианский мир видел, что мы не введем женщины в апостолический дворец.
Швейцарец изумленно вытаращил на Цезаря глаза и поспешно направился к солдатам, остановившимся на мосту по его команде, но гасконцы теснились вперед и криками радости приветствовали герцога.
– По крайней мере, мои храбрые наездники из Перигора не позабыли меня! – воскликнул Цезарь и вмешался в ряды солдат, большинство которых он называл по имени.
В это время Паоло Орсини уговаривал Вителлоццо отказаться от нападения на швейцарцев, которое взволновало бы весь город, и успех которого был еще весьма сомнителен. Вителлоццо мрачно согласился спокойно дожидаться возвращения Паоло, если тот будет так счастлив, что ему удастся вернуться. Таким образом, враждебные отряды были разделены рекой Тибр.
– Ну что вы видите теперь, едкий сатирик? – спросил иоаннит уродливого карлика, снова очутившегося рядом с ним в толпе.
– Разве вы не видите по его веселому лицу, что он говорит своей жене: «Бог с тобой, до следующего свидания»? – ответил урод. – В один прекрасный день он скажет это ей, в противном случае лекарства нашей древней праматери Гекаты потеряли свою силу.
– А почему она не сопровождает его в Ватикан?
– Разве вам не известно, что доступ туда строго запрещен всем женщинам, если только верить древним рукописям, которые попы называют буллами?
– А я не говорил тебе, что донна Лукреция будет жить во дворце и, несомненно, с целым штатом дам? – резко спросил рыцарь.
– «Следовательно тебя, Лукреция, постоянно будет желать Шестой», – ответил карлик, хихикая и потирая руки.
Процессия снова двинулась. Иоаннит пришпорил своего коня, чтобы догнать торжественный поезд, и с трудом протиснулся сквозь густую толпу, стремившуюся к площади святого Петра.
Замок Святого Ангела погрузился в темноту, зато стали вырисовываться светящиеся очертания Ватикана.
Иоанниту было интересно взглянуть на встречу отца с сыном папы Александра с Цезарем, но он старался держаться как можно дальше за прелатами и дворянами и, как принадлежавший к процессии, был впущен со всеми в Ватикан. Пышное шествие в стройном порядке направилось в зал Реджиа, и вошло туда в тот момент, когда папа спускался по широкой лестнице. За папой следовал бесконечный хвост, образованный из светских и духовных паломников в золоченых мундирах, стоявших на высших ступенях иерархической лестницы, прелатов из отдаленных мест, князей, гроссмейстеров значительнейших европейских рыцарских орденов, монахов, пашей и личной стражи.
Папа обладал величием Юпитера. Его высокий рост, благородные черты лица, деспотический взгляд огненных глаз, – все характеризовало в нем благородное происхождение. При более внимательном взгляде можно было заметить, что годы уже сделали свое дело, следы горячих страстей наложили на него свой отпечаток, горе, заботы и печаль избороздили его лицо морщинами. Семьдесят лет жизни оставили свой след, но если припомнить бурную жизнь Александра, все перенесенные им испытания, горе и радости, триумфы и поражения, то можно было удивляться силе его души, с таким достоинством несшей тяготы жизни.
Процессия Цезаря моментально остановилась, и Цезарь, под руку с Паоло Орсини, выступил вперед. Он был бледен, но его глаза горели, и его беспокойство передавалось Орсини, и оба представляли собой резкую противоположность серьезной, неподвижной величавости папы. В выражении лица Александра заключалось удивительное смешение разнообразных чувств. Здесь были горе и гордость, подозрительность и нежность, отцовская любовь и опасения монарха, принимающего приветствия страшного подданного, готового бороться с ним за власть.
Три золотых подушки, положенных Бурчардо на полу на определенном расстоянии перед лестницей, указывали места, где герцог должен был преклонить колени. Он быстро проделал эту церемонию, когда же он поднялся с последней подушки, церемониймейстер поднял свой жезл, и в зале воцарилась тишина.
– Я явился сюда, святейший отец, – начал Цезарь, – чтобы с благоговейной нежностью облобызать ваши ноги и выразить вам свою горячую благодарность за все почести, за все благодеяния, какими я был осчастливлен во время долгой разлуки. За эти дорогие знаки благоволения я считаю себя особенно взысканным сыном нашей святой матери-церкви, и надеюсь выразить свою вечную благодарность посвящением своей жизни службе апостольскому престолу и святой коллегии.
Последовала небольшая пауза, а затем папа ответил:
– Доныне мы были вполне довольны вашими действиями и принимаем ваши слова, как залог вашей верности и постоянной преданности, которые мы неизменно будем награждать еще большими почестями. Для своего величия святейший престол не нуждается ни в землях, ни в богатствах, но, чтобы сохранить за ним признание его господства и уважения к нему, мы намерены предоставить вам силу и могущество на страх тем, кто делается тем более дерзким, чем больше милостей оказывается им!
Последние слова задели многих из присутствующих, и Цезарь бросил многозначительный взгляд на Орсини. Затем он направился поцеловать крест на туфле его святейшества. Но он получил, кроме того, еще поцелуй в щеку – честь, оказываемую почти исключительно владетельным князьям и членам святой коллегии.
После этого Цезарь знаком пригласил Орсини.
– Среди этого собрания, святой отец, нет никого, кого мог бы задеть ваш упрек, – промолвил он, – Синьор Паоло был на пути принести к вашему престолу покорность и преданность самых могущественных мятежников, когда с ним случилось несчастье.
Молодой дворянин подошел ближе и преклонил колени у ног Александра.
Последний, к величайшему конфузу церемониймейстера, немедленно поднял Паоло, целуя его в обе щеки, и воскликнул с горячностью, которая едва ли могла быть неискренняя:
– Приветствую тебя, трижды приветствую тебя, вернувшегося, как пророк Иона из пасти китовой, возлюбленный сын мой! Разве тебе не известно, что мы намеревались обнажить меч святого Петра и лично прийти к тебе на помощь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160