Он улыбнулся:
– Я вас обидел?
– Нет… Только сейчас вы должны думать исключительно о себе, вам нужно беречь себя!
Неожиданно Агнес услышала его смех, впервые, за многие месяцы, – и воспоминания нахлынули на нее. Гийом часто смеялся так после часов любви или даже тогда, когда они занимались ею, потому что для него это всегда было радостью в отличие от Пьера. Страсть доктора была замешена на благоговении, и поэтому смех он счел бы за святотатство.
Чтобы справиться с охватившей ее слабостью, она спросила немного едко:
– Что я сказала смешного?
– Ничего, милая. Я только подумал, что, если бы вы взялись ухаживать за мной, вам пришлось бы сменить ваше платье на платье нашей дорогой Анн-Мари. В этом – вы больше похожи на прекрасный плод, который достиг своей наивысшей спелости. Как было бы сладко снять с него кожуру и вкусить! – добавил он с обворожительной улыбкой. На следующий день Гийому было уже не до смеха, потому что доктор Аннеброн приехал специально, чтобы снять кожуру с него самого. Если он и почувствовал огромное облегчение, когда были удалены пластыри, бинты, шины, подвешенный груз и другие орудия пыток, то сам вид его ног после этого – немощные мускулы, дряблая бледная кожа – погрузил его в горькие размышления. Он поднял на доктора скептический взгляд:
– Не очень-то приятно видеть это! Ты думаешь, я смогу когда-нибудь на них передвигаться?
– Во-первых, все отлично! Швы зажили превосходно! Во-вторых, все выглядит так, что можно с уверенностью сказать: серебряные пластины, которые поддерживают твои кости, прижились. В-третьих, мы собираемся заново научить тебя ходить, и мы заставим тебя это сделать – мадемуазель Леусуа и я. Чтобы облегчить тебе это, определенные упражнения и массаж будут весьма полезны. Разумеется, дебют никогда не бывает приятным. Потантен, не могли бы вы мне помочь, нам нужно его поднять!
Первые шаги Гийом сделал, опираясь на их надежные плечи, но, как и говорил доктор, это было более, чем неприятно. Еще более неприятно стало тогда, когда под мышки ему подставили костыли. Гийом с ненавистью смотрел на свои огромные ноги, как будто это были части тела, принадлежащие не ему, а кому-то другому, поэтому, вернувшись в свою кровать, он испытал облегчение, даже блаженство.
– Да, не блестяще!
– Ты находишь? Неблагодарный! Тебе надо бы пасть на колени передо мной за то, что я спас твои ноги!– И я бы этого хотел, – простонал Гийом.
– Не делай такую мину! – рассмеялся Аннеброн. – Тебе неслыханно повезло: ты умеешь восстанавливать свои кости, как рак – свои клешни! Это природный дар!
– Ты думаешь? Но я, вероятно, останусь хромым, не так ли?
– Совсем чуть-чуть! На левом сапоге сделать каблук повыше, и никто ничего не заметит…
– Я не люблю жульничать.
– Тогда– трость! Это делает походку величественной! Короче говоря, Гийом, ты будешь ходить почти как обычно. Тебе, наверное, будет трудно бегать, и во время дождя ты будешь испытывать ноющую боль, но…
– Что «но»? – сквозь зубы процедил Гийом. – Что там еще может быть?
Доктор продолжил незаконченную мысль:
– Но если под тобой будет лошадь, ты быстро забудешь об этих маленьких неудобствах…
Лицо больного вспыхнуло, словно луч солнца внезапно озарил его:
– Надо было сразу об этом сказать, скотина!.. Слава тебе, Господи! И тебе – слава, Пьер Аннеброн! Ты – великий человек и лучший друг, особенно для искалеченного вроде меня!
Поглощенный нахлынувшей на него радостью, он не заметил, что Пьер изменился в лице. Удовлетворение достигнутым успехом в таком сложном случае, опьянение победой заставили его позабыть на время о том, что он больше не имеет права на такое высокое звание, как друг. Назвав его так, Тремэн вернул его снова к печальной действительности.
– Я здесь для того, чтобы лечить твои ноги, – сказал он сурово.– Было бы нехорошо, если бы я обманул в этом твои ожидания!.. А теперь я проведу еще кое-какое необходимое лечение и поеду.
– Как? Ты не пообедаешь с нами? Нам нужно отпраздновать победу!
– Нет, к сожалению! Мне нужно отправиться в Эгремон.
Там – серьезный больной. А ты как больной больше меня не интересуешь…
В течение всего времени, пока Аннеброн был занят с Гийомом, он ни разу не посмотрел на Агнес, стоявшую у камина, прислонившись к нему спиной. Закончив накладывать мазь и перебинтовав, но уже не так туго, искалеченные ноги пациента, Аннеброн попрощался с молодой женщиной, по-прежнему не глядя ей в глаза, еле слышно простился с Гийомом и вышел из библиотеки, сопровождаемый Потантеном. Паркет гостиной заскрипел под его шагами.
– Какой странный человек, – заметил Тремэн. – Бывают моменты, когда я спрашиваю себя: он доволен или огорчен тем, что так хорошо вылечил меня? – Да, он выглядит довольно странно. Может быть, он и сам об этом не задумывался? – предположила Агнес. – Может быть! В любом случае, теперь моя очередь доказать ему, что он не зря поработал…
Однажды ночью Гийом вытащил и положил себе на колени миниатюрный письменный набор, купленный Потантеном в Валони. Он достал маленький ключик, открыл крышку набора и вытащил оттуда лист бумаги, новое остро заточенное перо и, написав в уголке дату, стал записывать. В наборе уже лежали две-три тетради под заголовком: «Ежедневные записки Гийома Тремэна». С тех пор как он вернулся домой, хозяин Тринадцати Ветров начал вести своего рода дневник, в котором описывал текущие дела, свои планы, принятые решения, сопровождая их некоторыми комментариями. Некий судовой журнал, где, впрочем, находилось место для описания милых шалостей его детей и событий, происходящих в доме. О себе самом – совсем немного, разве что короткая справка о состоянии здоровья. И ни слова о своих отношениях с женой. И еще меньше о том, что касалось Мари-Дус. История их любви записана в их памяти, так же как и в сердцах: она принадлежит только им двоим.
Заметив, что уже наступает утро, Гийом, откинувшись на подушки, надолго задумался, сидя неподвижно и прислушиваясь к новым ощущениям своего тела, которое стало легче, чем накануне, но казалось еще неуютным, чужим. За долгое время вынужденного бездействия оно уже привыкло к инертности, почти такой же, как у камня, и вновь обретенная возможность двигаться заставляла кровь, а возможно, и нервы, напоминать о себе мучительным образом. Заново привыкать к нормальному образу жизни – эта идея была великолепной! Но Тремэн прекрасно осознавал, что без надежды увидеть когда-нибудь ту, которую он любил, его состояние было бы хуже. Давая обещание жене, он действовал так потому, что прощался со своей молодостью и вступал в пору зрелости, оставляя на будущее то, чем следовало заниматься…
Полусгоревшее полено вспыхнуло в камине и рассыпалось дождем искр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
– Я вас обидел?
– Нет… Только сейчас вы должны думать исключительно о себе, вам нужно беречь себя!
Неожиданно Агнес услышала его смех, впервые, за многие месяцы, – и воспоминания нахлынули на нее. Гийом часто смеялся так после часов любви или даже тогда, когда они занимались ею, потому что для него это всегда было радостью в отличие от Пьера. Страсть доктора была замешена на благоговении, и поэтому смех он счел бы за святотатство.
Чтобы справиться с охватившей ее слабостью, она спросила немного едко:
– Что я сказала смешного?
– Ничего, милая. Я только подумал, что, если бы вы взялись ухаживать за мной, вам пришлось бы сменить ваше платье на платье нашей дорогой Анн-Мари. В этом – вы больше похожи на прекрасный плод, который достиг своей наивысшей спелости. Как было бы сладко снять с него кожуру и вкусить! – добавил он с обворожительной улыбкой. На следующий день Гийому было уже не до смеха, потому что доктор Аннеброн приехал специально, чтобы снять кожуру с него самого. Если он и почувствовал огромное облегчение, когда были удалены пластыри, бинты, шины, подвешенный груз и другие орудия пыток, то сам вид его ног после этого – немощные мускулы, дряблая бледная кожа – погрузил его в горькие размышления. Он поднял на доктора скептический взгляд:
– Не очень-то приятно видеть это! Ты думаешь, я смогу когда-нибудь на них передвигаться?
– Во-первых, все отлично! Швы зажили превосходно! Во-вторых, все выглядит так, что можно с уверенностью сказать: серебряные пластины, которые поддерживают твои кости, прижились. В-третьих, мы собираемся заново научить тебя ходить, и мы заставим тебя это сделать – мадемуазель Леусуа и я. Чтобы облегчить тебе это, определенные упражнения и массаж будут весьма полезны. Разумеется, дебют никогда не бывает приятным. Потантен, не могли бы вы мне помочь, нам нужно его поднять!
Первые шаги Гийом сделал, опираясь на их надежные плечи, но, как и говорил доктор, это было более, чем неприятно. Еще более неприятно стало тогда, когда под мышки ему подставили костыли. Гийом с ненавистью смотрел на свои огромные ноги, как будто это были части тела, принадлежащие не ему, а кому-то другому, поэтому, вернувшись в свою кровать, он испытал облегчение, даже блаженство.
– Да, не блестяще!
– Ты находишь? Неблагодарный! Тебе надо бы пасть на колени передо мной за то, что я спас твои ноги!– И я бы этого хотел, – простонал Гийом.
– Не делай такую мину! – рассмеялся Аннеброн. – Тебе неслыханно повезло: ты умеешь восстанавливать свои кости, как рак – свои клешни! Это природный дар!
– Ты думаешь? Но я, вероятно, останусь хромым, не так ли?
– Совсем чуть-чуть! На левом сапоге сделать каблук повыше, и никто ничего не заметит…
– Я не люблю жульничать.
– Тогда– трость! Это делает походку величественной! Короче говоря, Гийом, ты будешь ходить почти как обычно. Тебе, наверное, будет трудно бегать, и во время дождя ты будешь испытывать ноющую боль, но…
– Что «но»? – сквозь зубы процедил Гийом. – Что там еще может быть?
Доктор продолжил незаконченную мысль:
– Но если под тобой будет лошадь, ты быстро забудешь об этих маленьких неудобствах…
Лицо больного вспыхнуло, словно луч солнца внезапно озарил его:
– Надо было сразу об этом сказать, скотина!.. Слава тебе, Господи! И тебе – слава, Пьер Аннеброн! Ты – великий человек и лучший друг, особенно для искалеченного вроде меня!
Поглощенный нахлынувшей на него радостью, он не заметил, что Пьер изменился в лице. Удовлетворение достигнутым успехом в таком сложном случае, опьянение победой заставили его позабыть на время о том, что он больше не имеет права на такое высокое звание, как друг. Назвав его так, Тремэн вернул его снова к печальной действительности.
– Я здесь для того, чтобы лечить твои ноги, – сказал он сурово.– Было бы нехорошо, если бы я обманул в этом твои ожидания!.. А теперь я проведу еще кое-какое необходимое лечение и поеду.
– Как? Ты не пообедаешь с нами? Нам нужно отпраздновать победу!
– Нет, к сожалению! Мне нужно отправиться в Эгремон.
Там – серьезный больной. А ты как больной больше меня не интересуешь…
В течение всего времени, пока Аннеброн был занят с Гийомом, он ни разу не посмотрел на Агнес, стоявшую у камина, прислонившись к нему спиной. Закончив накладывать мазь и перебинтовав, но уже не так туго, искалеченные ноги пациента, Аннеброн попрощался с молодой женщиной, по-прежнему не глядя ей в глаза, еле слышно простился с Гийомом и вышел из библиотеки, сопровождаемый Потантеном. Паркет гостиной заскрипел под его шагами.
– Какой странный человек, – заметил Тремэн. – Бывают моменты, когда я спрашиваю себя: он доволен или огорчен тем, что так хорошо вылечил меня? – Да, он выглядит довольно странно. Может быть, он и сам об этом не задумывался? – предположила Агнес. – Может быть! В любом случае, теперь моя очередь доказать ему, что он не зря поработал…
Однажды ночью Гийом вытащил и положил себе на колени миниатюрный письменный набор, купленный Потантеном в Валони. Он достал маленький ключик, открыл крышку набора и вытащил оттуда лист бумаги, новое остро заточенное перо и, написав в уголке дату, стал записывать. В наборе уже лежали две-три тетради под заголовком: «Ежедневные записки Гийома Тремэна». С тех пор как он вернулся домой, хозяин Тринадцати Ветров начал вести своего рода дневник, в котором описывал текущие дела, свои планы, принятые решения, сопровождая их некоторыми комментариями. Некий судовой журнал, где, впрочем, находилось место для описания милых шалостей его детей и событий, происходящих в доме. О себе самом – совсем немного, разве что короткая справка о состоянии здоровья. И ни слова о своих отношениях с женой. И еще меньше о том, что касалось Мари-Дус. История их любви записана в их памяти, так же как и в сердцах: она принадлежит только им двоим.
Заметив, что уже наступает утро, Гийом, откинувшись на подушки, надолго задумался, сидя неподвижно и прислушиваясь к новым ощущениям своего тела, которое стало легче, чем накануне, но казалось еще неуютным, чужим. За долгое время вынужденного бездействия оно уже привыкло к инертности, почти такой же, как у камня, и вновь обретенная возможность двигаться заставляла кровь, а возможно, и нервы, напоминать о себе мучительным образом. Заново привыкать к нормальному образу жизни – эта идея была великолепной! Но Тремэн прекрасно осознавал, что без надежды увидеть когда-нибудь ту, которую он любил, его состояние было бы хуже. Давая обещание жене, он действовал так потому, что прощался со своей молодостью и вступал в пору зрелости, оставляя на будущее то, чем следовало заниматься…
Полусгоревшее полено вспыхнуло в камине и рассыпалось дождем искр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108