И страшная картина снова предстала перед ее взором.
Они вернулись домой из Парижа через несколько месяцев после принятия конституции. Отец предложил мэру созвать знатных граждан. Было ли мэру известно, что Жан-Поль поднимал на восстание безработных, недовольных, подонков общества, или, в самом деле, не принимал во внимание значение таких людей? Отец такой ошибки не допускал. Он видел, что может сделать толпа в Париже.
Вся семья сопровождала отца на собрание. Все так гордились им и новой надеждой Франции. Но радость обернулась болью, свобода — деспотизмом власти черни. Жан-Поль все хорошо рассчитал. Пока все добропорядочные граждане находились в одном месте, чернь штурмовала зал. Жан-Поль со своей бандой захватил власть. Даже тогда отец ничего не понял. Это случилось, когда монстр напомнил ему… Леония содрогнулась и на мгновение закрыла лицо руками, стараясь не вспоминать о той ночи, о себе самой, о матери, распластанной на полу, в то время как ее отец, связанный, с кляпом во рту, вынужден был смотреть на это. Первым ее взял Жан-Поль, даже не глядя на нее, смеясь в лицо отцу и напоминая о «ранах», которые тот ему нанес. И этому человеку отец спас жизнь! Леония подняла голову, ее глаза сверкали ненавистью. Жан-Поль хотел сломить ее, но ничего у него не получилось!
Потом ее глаза стали задумчивыми. Странно, не все так плохо. Само по себе, да, но последствия… Она подумала, кем была до этой ночи, — человеком, совершенно оторванным от жизни. Ничто неприятное никогда не касалось ее. Даже сцены кровавой жестокости, которые она видела в Париже, представлялись ей не более чем нарисованными картинами, кошмарными, но не имеющими к ней никакого отношения. Она вряд ли сознавала, что хорошее в действительности также не касалось ее. Она принимала любовь родителей, удобства, обходительность окружающих с удовольствием. Она не знала ни любви, ни ненависти.
Сейчас она узнала и то, и другое. Странно, но любовь пришла и нахлынула такой горячей волной, что смогла выжечь боль и позор насилия. Как только Жан-Поль со своими паршивыми кобелями убрались, мама, истерзанная и истекающая кровью, подползла к дочери обнять, спрятать на груди, утешить, убедить, что все пройдет, стоит только подождать и станет легче. Может, оттого, что она была не одинока, мать тоже пережила весь этот кошмар и сумела вынести. Может, оттого, что настолько была потрясена взрывом жестокости, внезапным насилием, она не способна была воспринимать все очень остро. Да, она ничего не забыла, но мамина нежность и отцовская дикая скорбь оказались сильнее жутких воспоминаний. Как она любила родителей за все, что они ей дали!
Ненависть пришла позже, когда ее ошеломленный разум смог осознать случившееся, когда она поняла; что их не убьют, как убили других в Париже, и головы их теперь посажены на кол и выставлены напоказ на улицах города. И самое странное, наверное, что бок о бок с ненавистью росла ее жажда жизни.
Жан-Поль вернулся на следующий день, и когда его люди усмирили отца, снова стал смеяться над ними и говорил, что их не будут убивать, что это было бы слишком хорошо для них. Они узнают то, что узнал он в Дижонской тюрьме.
Не было сомнений, что Жан-Поль сделал все возможное, чтобы выполнить угрозу, но Леония все же узнала, что такое радость. Многие простые вещи она принимала как драгоценный подарок и даже не заметила, как они стали для нее источником детской радости, — будь то глоток свежего воздуха или вкус простого сыра, который казался прекраснее самого изысканного ужина.
К несчастью, то, что только укрепило силы Леонии, сработало, как хотел того Жан-Поль, на остальных. Мрак и грязь, сырой холод в погребе, хотя было лето, подточили силы мамы и Франца. Сначала ослабел Франц. Слезы заволокли глаза Леонии, и она опять принялась шагать. Она сделала все возможное, чтобы спасти его, придумывала сказки и игры, пытаясь развеселить и заставить жить, но не в ее силах было спасти Франца и маму.
Леония остановилась и уставилась на дверь. Она была за этой дверью много раз. Возможно, она могла бы спастись, но это никогда не приходило ей в голову, пока отец, мама и Франц были в неволе и заплатили бы за ее свободу пытками, а то и смертью. Теперь оставался только папа, а он не настолько слаб физически, как мама и Франц, спасение было возможно. Что еще, ее любовник — Леония усмехнулась. Вот уж самое неподходящее слово для Луи-Биби, Луи не любил ничего и никого, кроме самого себя.
Губы Леонии искривились в презрительной усмешке. Она села на пол и, обхватив руками колени, положила на них голову. Она не ненавидела Луи. В конце концов, цели их были весьма схожи. Он использовал ее для нужд плоти. Но и она использовала его, только с большим успехом, потому что знала, что он собой представляет, а вот он на ее счет во многом заблуждался. Он считал ее дурочкой, возможно, даже думал, что она в него влюблена. Леония улыбнулась.
Она могла бы полюбить Луи, она созрела для любви. Поначалу он казался таким милым со своим круглым невинным лицом. Небеса допустили великое множество ошибок, но мягкие черты Луи, юные, чистые, что и дало ему прозвище Биби, это более чем ошибка. Должно быть, это шутка природы или проверка на людскую наблюдательность. Луи был всем, его лицо — ничем. Это был вор, высматривающий, где что плохо лежит, с сердцем холодным как лед. Луи стремился к удобствам, удовольствиям и выгоде. Он безошибочно выбрал профессию и всегда был сыт и здоров. Луи всегда поступал, исходя только из здравого смысла и не радовался страданиям других, но если от этого зависело его благополучие, не задумываясь мог причинить боль и страдание. Но вначале она этого не знала.
Леония знала только, что когда Жан-Поль дал знак другим кобелям занимать очередь на ее поруганное тело, Луи отпрянул. Не так уж и много, но это запало в сознание Леонии — проблеск человечности среди скотства. Неделю спустя она сразу же узнала его, когда он принёс еду. Впервые еда не была столь омерзительной. Луи, в отличие от другого стражника, обычно приносящего еду, не бросал черствый заплесневевший хлеб на липкий грязный пол и не плевал в вонючий суп, сваренный из такого мяса, что и голодная собака не стала бы есть. Набравшись смелости, Леония чуть слышно попросила чистой воды и кусочек свежего хлеба для маленького брата. Луи промолчал, но дал ей немного хлеба. Тут он заторопился, потому что другой стражник спускался по ступеням, чтобы отчитать парня за долгое отсутствие.
— Ты опоздал.
— Я думал, ты не придешь, — ответил молодой плут.
— Подумаешь. Пусть поголодают, как мы голодали, — проворчал старший, подозрительно глазея.
Леония отвернулась с упавшим сердцем, закрывая хлеб. Иногда она слышала то, что происходит во внутреннем дворе, через маленькое окошко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Они вернулись домой из Парижа через несколько месяцев после принятия конституции. Отец предложил мэру созвать знатных граждан. Было ли мэру известно, что Жан-Поль поднимал на восстание безработных, недовольных, подонков общества, или, в самом деле, не принимал во внимание значение таких людей? Отец такой ошибки не допускал. Он видел, что может сделать толпа в Париже.
Вся семья сопровождала отца на собрание. Все так гордились им и новой надеждой Франции. Но радость обернулась болью, свобода — деспотизмом власти черни. Жан-Поль все хорошо рассчитал. Пока все добропорядочные граждане находились в одном месте, чернь штурмовала зал. Жан-Поль со своей бандой захватил власть. Даже тогда отец ничего не понял. Это случилось, когда монстр напомнил ему… Леония содрогнулась и на мгновение закрыла лицо руками, стараясь не вспоминать о той ночи, о себе самой, о матери, распластанной на полу, в то время как ее отец, связанный, с кляпом во рту, вынужден был смотреть на это. Первым ее взял Жан-Поль, даже не глядя на нее, смеясь в лицо отцу и напоминая о «ранах», которые тот ему нанес. И этому человеку отец спас жизнь! Леония подняла голову, ее глаза сверкали ненавистью. Жан-Поль хотел сломить ее, но ничего у него не получилось!
Потом ее глаза стали задумчивыми. Странно, не все так плохо. Само по себе, да, но последствия… Она подумала, кем была до этой ночи, — человеком, совершенно оторванным от жизни. Ничто неприятное никогда не касалось ее. Даже сцены кровавой жестокости, которые она видела в Париже, представлялись ей не более чем нарисованными картинами, кошмарными, но не имеющими к ней никакого отношения. Она вряд ли сознавала, что хорошее в действительности также не касалось ее. Она принимала любовь родителей, удобства, обходительность окружающих с удовольствием. Она не знала ни любви, ни ненависти.
Сейчас она узнала и то, и другое. Странно, но любовь пришла и нахлынула такой горячей волной, что смогла выжечь боль и позор насилия. Как только Жан-Поль со своими паршивыми кобелями убрались, мама, истерзанная и истекающая кровью, подползла к дочери обнять, спрятать на груди, утешить, убедить, что все пройдет, стоит только подождать и станет легче. Может, оттого, что она была не одинока, мать тоже пережила весь этот кошмар и сумела вынести. Может, оттого, что настолько была потрясена взрывом жестокости, внезапным насилием, она не способна была воспринимать все очень остро. Да, она ничего не забыла, но мамина нежность и отцовская дикая скорбь оказались сильнее жутких воспоминаний. Как она любила родителей за все, что они ей дали!
Ненависть пришла позже, когда ее ошеломленный разум смог осознать случившееся, когда она поняла; что их не убьют, как убили других в Париже, и головы их теперь посажены на кол и выставлены напоказ на улицах города. И самое странное, наверное, что бок о бок с ненавистью росла ее жажда жизни.
Жан-Поль вернулся на следующий день, и когда его люди усмирили отца, снова стал смеяться над ними и говорил, что их не будут убивать, что это было бы слишком хорошо для них. Они узнают то, что узнал он в Дижонской тюрьме.
Не было сомнений, что Жан-Поль сделал все возможное, чтобы выполнить угрозу, но Леония все же узнала, что такое радость. Многие простые вещи она принимала как драгоценный подарок и даже не заметила, как они стали для нее источником детской радости, — будь то глоток свежего воздуха или вкус простого сыра, который казался прекраснее самого изысканного ужина.
К несчастью, то, что только укрепило силы Леонии, сработало, как хотел того Жан-Поль, на остальных. Мрак и грязь, сырой холод в погребе, хотя было лето, подточили силы мамы и Франца. Сначала ослабел Франц. Слезы заволокли глаза Леонии, и она опять принялась шагать. Она сделала все возможное, чтобы спасти его, придумывала сказки и игры, пытаясь развеселить и заставить жить, но не в ее силах было спасти Франца и маму.
Леония остановилась и уставилась на дверь. Она была за этой дверью много раз. Возможно, она могла бы спастись, но это никогда не приходило ей в голову, пока отец, мама и Франц были в неволе и заплатили бы за ее свободу пытками, а то и смертью. Теперь оставался только папа, а он не настолько слаб физически, как мама и Франц, спасение было возможно. Что еще, ее любовник — Леония усмехнулась. Вот уж самое неподходящее слово для Луи-Биби, Луи не любил ничего и никого, кроме самого себя.
Губы Леонии искривились в презрительной усмешке. Она села на пол и, обхватив руками колени, положила на них голову. Она не ненавидела Луи. В конце концов, цели их были весьма схожи. Он использовал ее для нужд плоти. Но и она использовала его, только с большим успехом, потому что знала, что он собой представляет, а вот он на ее счет во многом заблуждался. Он считал ее дурочкой, возможно, даже думал, что она в него влюблена. Леония улыбнулась.
Она могла бы полюбить Луи, она созрела для любви. Поначалу он казался таким милым со своим круглым невинным лицом. Небеса допустили великое множество ошибок, но мягкие черты Луи, юные, чистые, что и дало ему прозвище Биби, это более чем ошибка. Должно быть, это шутка природы или проверка на людскую наблюдательность. Луи был всем, его лицо — ничем. Это был вор, высматривающий, где что плохо лежит, с сердцем холодным как лед. Луи стремился к удобствам, удовольствиям и выгоде. Он безошибочно выбрал профессию и всегда был сыт и здоров. Луи всегда поступал, исходя только из здравого смысла и не радовался страданиям других, но если от этого зависело его благополучие, не задумываясь мог причинить боль и страдание. Но вначале она этого не знала.
Леония знала только, что когда Жан-Поль дал знак другим кобелям занимать очередь на ее поруганное тело, Луи отпрянул. Не так уж и много, но это запало в сознание Леонии — проблеск человечности среди скотства. Неделю спустя она сразу же узнала его, когда он принёс еду. Впервые еда не была столь омерзительной. Луи, в отличие от другого стражника, обычно приносящего еду, не бросал черствый заплесневевший хлеб на липкий грязный пол и не плевал в вонючий суп, сваренный из такого мяса, что и голодная собака не стала бы есть. Набравшись смелости, Леония чуть слышно попросила чистой воды и кусочек свежего хлеба для маленького брата. Луи промолчал, но дал ей немного хлеба. Тут он заторопился, потому что другой стражник спускался по ступеням, чтобы отчитать парня за долгое отсутствие.
— Ты опоздал.
— Я думал, ты не придешь, — ответил молодой плут.
— Подумаешь. Пусть поголодают, как мы голодали, — проворчал старший, подозрительно глазея.
Леония отвернулась с упавшим сердцем, закрывая хлеб. Иногда она слышала то, что происходит во внутреннем дворе, через маленькое окошко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97