Случилось именно то, чего я опасался. Казначей, оставив незапертыми
двери и ворота своей сокровищницы - ведь запирать их теперь не было особой
надобности, - со всех ног бросился к великому султану и поведал ему о том,
как широко я истолковал его разрешение.
Великого султана словно обухом по голове ударило. Он сразу же раскаялся
в своем необдуманном поступке и приказал своему адмиралу немедленно со
всем турецким флотом двинуться за мной в погоню и довести до моего
сознания, что таких условий в нашем пари не было.
Не успел я поэтому отплыть и двух миль, как увидел, что за мной, подняв
все паруса, следует в полном составе турецкий военный флот. Должен
сознаться, что голова моя, как будто немного укрепившаяся, снова
зашаталась.
Но тут как раз под рукой оказался мой ветродув.
- Пусть ваша светлость не беспокоится, - сказал он и с этими словами
встал на корме нашего корабля, заняв такое положение, чтобы одна ноздря
его была направлена на турецкий флот, а другая - на наши паруса. Затем он
дунул так здорово, что турецкий флот с разбитыми мачтами и рваными
парусами еле добрался до гавани, тогда как мы, подгоняемые попутным
ветром, через несколько часов благополучно прибыли в Италию.
Из моего клада мне все же досталось не много, ибо в Италии, несмотря на
попытки веймарского библиотекаря Ягеманна (*5) спасти ее честь, царят
такая ужасная нищета и попрошайничество, а полиция так плохо выполняет
свои обязанности, что мне - возможно, в силу моей непомерной доброты -
пришлось большую часть моих богатств раздать уличным нищим. Остаток же у
меня отняла по дороге в Рим, как раз на священной равнине Лоретте, банда
придорожных грабителей. Совесть, верно, не очень-то мучила их за это, ибо
добыча была столь велика, что даже одной тысячной доли ее хватило бы для
всей честной компании, для их наследников и наследников этих наследников.
Они могли бы получить за нее полное отпущение всех грехов, прошедших и
будущих, хотя бы даже из рук самого высокопоставленного лица в Риме.
Но теперь, господа, мне и в самом деле пора на покой! Желаю вам
приятного сна.

СЕДЬМОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА МОРЕ
с приложением вполне достоверной биографии одного из знакомых барона,
который, после ухода последнего, выступает в роли рассказчика
Окончив предыдущий рассказ, барон, не поддаваясь уже никаким уговорам,
поднялся, оставив своих слушателей в самом лучшем настроении. Все же он на
прощание обещал им при первом удобном случае рассказать о приключениях
своего отца, которые все они жаждали узнать, да еще добавить к ним
кое-какие другие любопытные истории.
После того как все присутствующие, каждый по-своему, высказались о том
забавном, что они услышали, один из слушателей, приятель барона,
сопровождавший его во время путешествия в Турцию, заметил, что неподалеку
от Константинополя находится колоссальных размеров пушка, о которой особо
упоминает барон Тотт в своих недавно опубликованных "Записках". Сообщает
он, насколько я помню, примерно следующее:
"Турки установили вблизи города, выше цитадели, на берегу знаменитой
реки Симоис, огромное орудие. Оно было целиком отлито из меди и стреляло
мраморными ядрами, весившими не менее тысячи ста фунтов каждое. Я
испытывал непреодолимое желание, - повествует Тотт, - выстрелить из этого
орудия, чтобы ясно представить себе, как оно действует. Все вокруг меня
дрожали и тряслись, убежденные, что и город и крепость превратятся от
такого выстрела в груду развалин. В конце концов страх несколько
рассеялся, и мне, наконец, было разрешено произвести выстрел. Для этого
потребовалось не менее трехсот тридцати фунтов пороха, а ядро, как я уже
говорил, весило тысячу сто фунтов. Когда подошел канонир с зажженным
фитилем, окружавшая меня толпа отодвинулась как можно дальше. С большим
трудом удалось мне убедить подоспевшего пашу, что никакая опасность не
угрожает. Даже у канонира, действовавшего по моим указаниям, от страха
сильно колотилось сердце. Я занял место в углублении стены, позади орудия,
дал сигнал и почувствовал толчок, словно при землетрясении. На расстоянии
в триста саженей ядро разорвалось на три части. Куски перелетели через
пролив и, отскочив от воды, ударились о горный склон на противоположном
берегу, вспенив весь пролив".
Таков, насколько я, милостивые государи, припоминаю, рассказ барона
Тотта о самой большой пушке в мире. Когда мы с бароном Мюнхгаузеном
посетили эту местность, нам сообщили о выстреле, произведенном из этой
пушки бароном Тоттом, причем этот поступок приводился как пример
необычайного мужества барона Тотта.
Мой благодетель, для которого нестерпима была мысль, что француз мог в
чем-то превзойти его, взвалил себе эту самую пушку на плечо и, тщательно
установив ее в горизонтальном положении, прыгнул с ней в море и поплыл к
противоположному берегу. Оттуда он, к несчастью, попытался перебросить
пушку на ее прежнее место. Я сказал "к несчастью", ибо она несколько
преждевременно выскользнула из его рук, а именно - в тот самый момент,
когда барон размахнулся, собираясь швырнуть ее. Вследствие этого пушка
рухнула в воду как раз в середине пролива, где покоится и сейчас и, верно,
останется там до второго пришествия.
Вот эта самая история окончательно испортила отношения господина барона
с его величеством турецким султаном. История с сокровищами, о которой
барон сегодня рассказал вам, давно отошла в область предания. Ведь у
султана было достаточно источников дохода, и он очень скоро мог снова
наполнить кладовые своего казначейства. Барон в последний раз прибыл в
Турцию, получив собственноручное приглашение его величества, и находился
бы там, возможно, и по сие время, если бы гибель прославленной пушки не
привела жестокого тирана в такую ярость, что он отдал строжайший приказ
немедленно отрубить господину барону голову.
Но одна султанша, любимцем которой успел стать барон, не только
своевременно сообщила ему о кровожадном намерении тирана, но и скрывала
его в собственных покоях все то время, пока офицер, которому было поручено
совершить казнь, вместе со своими подручными везде искал его. В следующую
же ночь мы нашли приют на корабле, готовом поднять паруса и отплыть в
Венецию. Таким образом нам удалось спастись.
Об этом случае барон упоминает неохотно потому, что ему не только не
удалось выполнить задуманное, но он вдобавок еще чуть было не поплатился
жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25