Только для успокоения совести я вручил фермеру сульфаниламидные порошки – давать ей трижды в день. И поторопился убраться с фермы.
Некоторое время мы ехали молча. Потом я остановил машину под деревом и упал лбом на баранку.
– Черт! – простонал я. – Словно в дерьме весь обмазался! – Норман только застонал в ответ, и я продолжал: – Нет, вы когда-нибудь видели такую операцию? Солома, грязь, содержимое рубца в брюшной полости бедолаги! Знаете, о чем я под конец думал? Вспоминал старинный анекдот про хирурга, который забыл шляпу в животе пациента. То же самое, только похуже.
– Угу, – придушенно шепнул студент. – И все по моей вине.
– Вовсе нет, – возразил я. – Я сам натворил бог знает чего и начал сваливать на вас, потому что был в панике. Я наорал на вас и должен извиниться.
– Да что вы! Право же… мне…
– В любом случае, Норман. – перебил я, – от души вас благодарю. Вы мне очень помогли. Работали как одержимый, и без вас у меня вообще ничего бы не получилось. Давайте-ка выпьем пивка.
Мы удалились в тихий уголок деревенского трактира, озаренный косыми лучами заходящего солнца, и припали к нашим кружкам. Мы оба совсем вымотались, и нас мучила жажда.
Первым молчание нарушил Норман.
– Как вам кажется, есть у коровы шанс выкарабкаться?
Я уставился на свои порезанные, исколотые пальцы.
– Нет, Норман. Перитонита не избежать. А к тому же почти наверное в матке осталась порядочная дыра. – И я хлопнул себя по лбу, прогоняя мучительное воспоминание.
Никаких сомнений, что больше Беллу живой я не увижу, быть не могло, но болезненное любопытство погнало меня утром к телефону. Протянула она хоть сколько? Или нет?
Гудки в трубке раздавались невыносимо долго, но наконец мистер Бушелл подошел к телефону.
– А, мистер Хэрриот! Белла? Да встала и начала есть. – В голосе у него не слышалось ни малейшего удивления.
Миновало несколько секунд, прежде чем до меня дошел смысл его слов.
– А как она выглядит? Понурой? Тревожной?
– Да нет. Бодрая такая. Полную кормушку сена очистила, а я с нее надоил два галлона.
Будто сквозь сон я услышал его вопрос:
– А когда вы приедете швы снимать?
– Швы?.. Ах, да! – Я с трудом взял себя в руки. – Через две недели, мистер Бушелл. Через две недели.
После ужасов нашего первого визита на ферму я был рад, что Норман сопровождал меня, когда я приехал туда снимать швы. Белла выглядела совершенно нормально, и, пока я щелкал ножницами, она продолжала безмятежно жевать жвачку. В соседнем стойле прыгал и брыкался теленок. Но я не удержался и спросил:
– И по ней ничего видно не было, мистер Бушелл?
– Да нет. – Фермер покачал головой. – Такая же была, как всегда. Не хуже и не лучше. Словно бы и не ее резали.
Вот так я провел мое первое кесарево, сечение. С течением времени Белла принесла еще восемь телят без всяких осложнений и посторонней помощи. Чудо, в которое мне и сейчас трудно поверить.
Но тогда мы с Норманом, естественно, этого знать не могли. И ликовали просто от огромного облегчения, на которое не смели и надеяться.
Когда мы выехали за ворота, я покосился на улыбающееся лицо студента.
– Ну, вот, Норман, – сказал я. – Теперь вы знаете, что такое ветеринарная практика. Жутких переживаний хватает, но зато вас ждут и чудесные сюрпризы. Я много раз слышал, что брюшина у коров не легко поддается инфекции, и, славу богу, убедился теперь в этом на опыте.
– Нет, это просто волшебство какое–то, – пробормотал он задумчиво. – Не знаю, как выразить, что я чувствую. В голову так и лезут цитаты вроде «Пока есть жизнь, есть и надежда».
– Совершенно верно, – ответил я. – Джон Гей, э? «Больной и ангел»?
Норман захлопал в ладоши.
– Отлично.
– Ну-ка, ну-ка… – Я на секунду задумался. – А, вот например: «То славная была победа».
– В точку! Роберт Саути, «Бленхеймская битва».
Я кивнул.
– Она самая.
– Ну, а это: «В крапиве опасности мы рвем цветок спасенья».
– Великолепно! – отозвался я. – Шекспир, «Генрих Пятый».
– А вот и нет. «Генрих Четвертый».
Я хотел было заспорить, но Норман предостерегающе поднял ладонь:
– И не возражайте. Я прав. На этот раз я действительно знаю, о чем говорю.
9
30 октября 1961 года
В половине седьмого утра мы вошли в Кильский канал. У его западного конца есть маленький городок и большой шлюз. Проходили мы этот шлюз примерно полчаса, взяв на борт немецкого полицейского и датского лоцмана. Полицейский приглядывал, чтобы мы не загрязняли канал: не бросали в него навоз и гнилую солому. В новенькой голубой форме с двумя нашивками на плечах он выглядел очень щеголевато. Мы приятно провели время, болтая о том о сем. И как многие иностранцы, он заставил меня устыдиться: он-то прекрасно говорил по-английски, а я по-немецки не мог и двух слов связать.
Каким наслаждением было скользить по спокойной воде канала! Я стоял на нашей крохотной палубе и разглядывал всевозможные типы судов, которые им пользуются. Увидел я и несколько военных кораблей. Молодые матросы в шапочках набекрень весело махали мне с их палуб.
Берега по сторонам были плоскими. Пашни перемежались рощами, очень красивыми в своем осеннем уборе. Мимо проплывали деревни с прелестными домами – высокие крутые крыши и окошки под самым коньком.
Примерно через шесть часов мы достигли восточного конца канала. Там на борт поднялся какой-то чиновник и проштемпелевал мой паспорт, а потом поставил штамп на мою фамилию в судовой роли, ибо утром меня официально зачислили в команду. Как-то странно было прочесть в конце списка датских фамилий «Джеймс Хэрриот, суперкарго». Я сразу вырос в собственных глазах. Суперкарго! Мне впервые довелось занимать столь звучную должность.
Утром овцы выглядели прекрасно, хотя линкольны все еще хрипло покашливали. Овца с больными глазами почти совсем выздоровела, но хромая овца на поправку не пошла. Она хромала даже сильнее, и у нее поднялась температура. А потому я перевел ее в отдельный загончик и к антибиотическому аэрозолю добавил инъекцию пенициллина. Явно инфекция оказалась более сильной, чем я думал.
Моим постоянным помощником был тот самый матрос, который заговорил со мной в первый вечер. Молодой гигант с льняными волосами и боксерским расплющенным носом, что нисколько не лишало обаятельности его улыбку, Раун обладал на редкость добрым сердцем и очень любил животных. Когда мы водворили хромую овцу в ее новое жилище, он опустился рядом с ней на колени и крепко обнял шею, укутанную густой шерстью. Я заметил, что у него вообще была такая привычка. Особенно неотразимыми для него были массивные бараны породы ромни-марш, напоминавшие, как я уже говорил, больших плюшевых мишек. Лучшего помощника мне не требовалось.
Канал расширялся – мы входили в Балтийское море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Некоторое время мы ехали молча. Потом я остановил машину под деревом и упал лбом на баранку.
– Черт! – простонал я. – Словно в дерьме весь обмазался! – Норман только застонал в ответ, и я продолжал: – Нет, вы когда-нибудь видели такую операцию? Солома, грязь, содержимое рубца в брюшной полости бедолаги! Знаете, о чем я под конец думал? Вспоминал старинный анекдот про хирурга, который забыл шляпу в животе пациента. То же самое, только похуже.
– Угу, – придушенно шепнул студент. – И все по моей вине.
– Вовсе нет, – возразил я. – Я сам натворил бог знает чего и начал сваливать на вас, потому что был в панике. Я наорал на вас и должен извиниться.
– Да что вы! Право же… мне…
– В любом случае, Норман. – перебил я, – от души вас благодарю. Вы мне очень помогли. Работали как одержимый, и без вас у меня вообще ничего бы не получилось. Давайте-ка выпьем пивка.
Мы удалились в тихий уголок деревенского трактира, озаренный косыми лучами заходящего солнца, и припали к нашим кружкам. Мы оба совсем вымотались, и нас мучила жажда.
Первым молчание нарушил Норман.
– Как вам кажется, есть у коровы шанс выкарабкаться?
Я уставился на свои порезанные, исколотые пальцы.
– Нет, Норман. Перитонита не избежать. А к тому же почти наверное в матке осталась порядочная дыра. – И я хлопнул себя по лбу, прогоняя мучительное воспоминание.
Никаких сомнений, что больше Беллу живой я не увижу, быть не могло, но болезненное любопытство погнало меня утром к телефону. Протянула она хоть сколько? Или нет?
Гудки в трубке раздавались невыносимо долго, но наконец мистер Бушелл подошел к телефону.
– А, мистер Хэрриот! Белла? Да встала и начала есть. – В голосе у него не слышалось ни малейшего удивления.
Миновало несколько секунд, прежде чем до меня дошел смысл его слов.
– А как она выглядит? Понурой? Тревожной?
– Да нет. Бодрая такая. Полную кормушку сена очистила, а я с нее надоил два галлона.
Будто сквозь сон я услышал его вопрос:
– А когда вы приедете швы снимать?
– Швы?.. Ах, да! – Я с трудом взял себя в руки. – Через две недели, мистер Бушелл. Через две недели.
После ужасов нашего первого визита на ферму я был рад, что Норман сопровождал меня, когда я приехал туда снимать швы. Белла выглядела совершенно нормально, и, пока я щелкал ножницами, она продолжала безмятежно жевать жвачку. В соседнем стойле прыгал и брыкался теленок. Но я не удержался и спросил:
– И по ней ничего видно не было, мистер Бушелл?
– Да нет. – Фермер покачал головой. – Такая же была, как всегда. Не хуже и не лучше. Словно бы и не ее резали.
Вот так я провел мое первое кесарево, сечение. С течением времени Белла принесла еще восемь телят без всяких осложнений и посторонней помощи. Чудо, в которое мне и сейчас трудно поверить.
Но тогда мы с Норманом, естественно, этого знать не могли. И ликовали просто от огромного облегчения, на которое не смели и надеяться.
Когда мы выехали за ворота, я покосился на улыбающееся лицо студента.
– Ну, вот, Норман, – сказал я. – Теперь вы знаете, что такое ветеринарная практика. Жутких переживаний хватает, но зато вас ждут и чудесные сюрпризы. Я много раз слышал, что брюшина у коров не легко поддается инфекции, и, славу богу, убедился теперь в этом на опыте.
– Нет, это просто волшебство какое–то, – пробормотал он задумчиво. – Не знаю, как выразить, что я чувствую. В голову так и лезут цитаты вроде «Пока есть жизнь, есть и надежда».
– Совершенно верно, – ответил я. – Джон Гей, э? «Больной и ангел»?
Норман захлопал в ладоши.
– Отлично.
– Ну-ка, ну-ка… – Я на секунду задумался. – А, вот например: «То славная была победа».
– В точку! Роберт Саути, «Бленхеймская битва».
Я кивнул.
– Она самая.
– Ну, а это: «В крапиве опасности мы рвем цветок спасенья».
– Великолепно! – отозвался я. – Шекспир, «Генрих Пятый».
– А вот и нет. «Генрих Четвертый».
Я хотел было заспорить, но Норман предостерегающе поднял ладонь:
– И не возражайте. Я прав. На этот раз я действительно знаю, о чем говорю.
9
30 октября 1961 года
В половине седьмого утра мы вошли в Кильский канал. У его западного конца есть маленький городок и большой шлюз. Проходили мы этот шлюз примерно полчаса, взяв на борт немецкого полицейского и датского лоцмана. Полицейский приглядывал, чтобы мы не загрязняли канал: не бросали в него навоз и гнилую солому. В новенькой голубой форме с двумя нашивками на плечах он выглядел очень щеголевато. Мы приятно провели время, болтая о том о сем. И как многие иностранцы, он заставил меня устыдиться: он-то прекрасно говорил по-английски, а я по-немецки не мог и двух слов связать.
Каким наслаждением было скользить по спокойной воде канала! Я стоял на нашей крохотной палубе и разглядывал всевозможные типы судов, которые им пользуются. Увидел я и несколько военных кораблей. Молодые матросы в шапочках набекрень весело махали мне с их палуб.
Берега по сторонам были плоскими. Пашни перемежались рощами, очень красивыми в своем осеннем уборе. Мимо проплывали деревни с прелестными домами – высокие крутые крыши и окошки под самым коньком.
Примерно через шесть часов мы достигли восточного конца канала. Там на борт поднялся какой-то чиновник и проштемпелевал мой паспорт, а потом поставил штамп на мою фамилию в судовой роли, ибо утром меня официально зачислили в команду. Как-то странно было прочесть в конце списка датских фамилий «Джеймс Хэрриот, суперкарго». Я сразу вырос в собственных глазах. Суперкарго! Мне впервые довелось занимать столь звучную должность.
Утром овцы выглядели прекрасно, хотя линкольны все еще хрипло покашливали. Овца с больными глазами почти совсем выздоровела, но хромая овца на поправку не пошла. Она хромала даже сильнее, и у нее поднялась температура. А потому я перевел ее в отдельный загончик и к антибиотическому аэрозолю добавил инъекцию пенициллина. Явно инфекция оказалась более сильной, чем я думал.
Моим постоянным помощником был тот самый матрос, который заговорил со мной в первый вечер. Молодой гигант с льняными волосами и боксерским расплющенным носом, что нисколько не лишало обаятельности его улыбку, Раун обладал на редкость добрым сердцем и очень любил животных. Когда мы водворили хромую овцу в ее новое жилище, он опустился рядом с ней на колени и крепко обнял шею, укутанную густой шерстью. Я заметил, что у него вообще была такая привычка. Особенно неотразимыми для него были массивные бараны породы ромни-марш, напоминавшие, как я уже говорил, больших плюшевых мишек. Лучшего помощника мне не требовалось.
Канал расширялся – мы входили в Балтийское море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92