Ужин начнется не раньше восьми, Николь и его высокопревосходительство обещали приехать к шести, и Франсуа зван к шести. Давайте перекусим по-простому, а то я с утра ничего не ела за этой беготней.
– Давай, – согласилась Машенька. – А прическа твоя хороша. В крайнем случае пойду в парикмахерши – это тоже кусок хлеба.
– В парикмахерши вам идти не придется, – уверенно сказала Клодин, – пойдемте лучше на кухню, к Александеру, он нам чего-нибудь сообразит.
Машенька и раньше, бывало, наведывалась на кухню к Александеру – в наследство от мамы ей досталась любовь к приготовлению пищи, и она с удовольствием училась у старенького Александера его приемам и хитростям и сама передавала ему некоторые свои навыки и умение. Например, она научила Александера готовить почти настоящий украинский борщ. Вообще Машенька обожала общаться с людьми, умеющими что-то делать, с профессионалами, независимо от рода их занятий, будь то повар, рулевой на яхте, конюх, погонщик каравана, врач, мавр-умелец по золотому и серебряному шитью, стрелок в губернаторском тире, садовник, смотритель маяка в Бизерте и прочая, и прочая. Она глубоко уважала людей «умеющих», всячески выказывала им это свое уважение, и, видя ее искреннюю любознательность, те с удовольствием говорили с ней о своих профессиях и радовались каждому ее знаку внимания. Так что как-то само собой за эти неполных три года в Тунизии слава о юной русской графине разнеслась далеко, и уважение к ней людей самого разного рода и племени было весьма неподдельным. Секрет был прост: она уважала в них главное – их таланты, она ценила их, восхищалась ими, с необыкновенной легкостью перенимала их опыт, не гнушалась никакого труда и была неутомима, потому что училась всему с радостью и отвагой, с тем, что называется по-русски, куражом, а по-арабски похожего слова не было, во всяком случае, так считал доктор Франсуа.
На кухне у Александера можно было обалдеть от запахов, тем более при Машенькином острейшем обонянии.
– Ой, как вкусно все пахнет – голова идет кругом! Какой вы молодец, Александер!
– Я хочу сварить вам кофе по-бедуински и показать торт к вечернему чаю. А обрезками от торта – я сделаю из них ассорти – вы и закусите, можно?
– Давай, – поощрила его Клодин. – Ну где твой знаменитый торт?
Беспрестанно вертя кончиком длинного носа, Александер подвел их к кондитерскому столу, над которым громоздилось нечто: это был как бы корабль, кстати сказать, очень похожий на линкор "Генерал Алексеев", на котором Машенька приплыла в Бизерту. На носу возвышались желтые, будто бы золоченые, маковки русской церкви, на корме было что-то вроде форта Джебель-Кебир, а вокруг корабля – застывшие волны из синего крема безе.
– А почему этот торт в виде корабля и почему русская церковь? А это, кажется, стены Джебель-Кебира? Что все это значит? – спросила Машенька.
– Все в вашу честь, мадемуазель Мари, все в вашу честь! – торжественно отвечал повар, не забывая отрезать длинным ножом маленькие кусочки по всему сооружению, но не портя его, а как бы придавая последний лоск. Отрезанные кусочки Александер ловко укладывал на широкое блюдо.
– С какой это стати в мою честь?
– Ну потому, что сегодня, – начал Александер, – сегодня…
Клодин сделала ему страшные глаза, и он смолк.
– Пойди-ка лучше, дружок, свари кофе, – распорядилась Клодин, – болтаешь много!
Александер с удовольствием ретировался и унес с собой блюдо с ассорти.
Бедуинский кофе, поданный Александером в крошечных чашечках, был восхитителен, а ассорти из торта выше всяких похвал.
– Я, пожалуй, пойду на корт, попрыгаю, – сказала Машенька. – Сейчас переоденусь в теннисный костюм и пойду.
– Да, он вам очень идет, вы в нем просто неотразимы, – польстила Клодин. – А что наденете на вечерний прием? Я бы посоветовала то нежно-алое платье с длинными рукавами, которое вы надели здесь в первый раз. Вы в нем божественны! А я срежу алую розу и заколю вам в волосы, как тогда, можно?
– Хорошо, – согласилась Машенька и пошла переодеваться в спортивное.
Солнце светило еще горячо, но под парусиновым тентом, что был натянут над игровой площадкой, было вполне терпимо. Машенька лупила мячиком о тренировочную стенку и напевала вполголоса: "Средь шумного бала, случайно, в тревогах мирской суеты…" Ей нужно было распеться, она хотела блеснуть на вечере этим русским романсом, этим ее тайным подарком в честь сорокалетия любимой мамочки. А муж Николь подберет аккомпанемент с голоса, в этом она была уверена. "Средь шумного бала, случайно, в тревогах мирской суеты тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…" Машенька стучала мячиком по стенке и распевалась все громче, громче.
– Добрый вечер, мадемуазель Мари, у вас прекрасное настроение! – приветствовал ее доктор Франсуа.
Машенька поймала мячик, обернулась и ахнула:
– Ах, Боже мой, какой вы смешной! Куда вы так вырядились, доктор?
На Франсуа был черный фрак, явно с чужого плеча, накрахмаленная манишка топорщилась, как будто под ней были груди кормилицы, лицо его было покрыто крупными каплями пота, один только рыжий портфель в руке выдавал, что это прежний доктор Франсуа.
– Приказ! – сказал Франсуа, смахивая пот тыльной стороной ладони.
– Чей приказ? – рассмеялась Машенька.
– Мадам Николь. Я есть свидетель, – сказал Франсуа по-русски.
– Свидетель чего?
– О, этого я вам не сказать! Как это говорят русски: "Надо держать уши за зубами".
– А ну попробуйте держать за зубами уши!
Франсуа поставил портфель между ног и согнул свои и без того лопоухие уши.
– Не получайт!
Оба рассмеялись. И тут в ворота дворца въехал кабриолет губернатора, и в нем его высокопревосходительство, Николь и главный нотариус Бизерты, которого Машенька хорошо знала по прошлым приемам и который был славен тем, что у него были такие необыкновенно длинные усы, что он закладывал их за уши.
Машенька продолжала стукать мячиком о стенку и напевать, а сама была заинтригована не на шутку: "Чего это они все такие расфуфыренные, и вообще что за тайны мадридского двора?"
Через четверть часа ситуация начала разъясняться. На корт явился лакей Мустафа и обратился к Машеньке не "мадемуазель Мари", как прежде, а сказал:
– Ваше сиятельство, ее высокопревосходительство и его высокопревосходительство просят вас явиться к ним в кабинет незамедлительно. Можно не переодеваться.
Машенька приставила ракетку к дощатой стенке, а один из мячиков забыла вынуть из широкого кармана белой плиссированной юбочки. Взглянула на Мустафу, с недоумением пожала плечиком в изящной тенниске и пошла куда звали.
Мустафа проводил ее до приемной и церемонно откланялся. Дверь в кабинет генерал-губернатора была закрыта. Машенька постучалась и вошла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
– Давай, – согласилась Машенька. – А прическа твоя хороша. В крайнем случае пойду в парикмахерши – это тоже кусок хлеба.
– В парикмахерши вам идти не придется, – уверенно сказала Клодин, – пойдемте лучше на кухню, к Александеру, он нам чего-нибудь сообразит.
Машенька и раньше, бывало, наведывалась на кухню к Александеру – в наследство от мамы ей досталась любовь к приготовлению пищи, и она с удовольствием училась у старенького Александера его приемам и хитростям и сама передавала ему некоторые свои навыки и умение. Например, она научила Александера готовить почти настоящий украинский борщ. Вообще Машенька обожала общаться с людьми, умеющими что-то делать, с профессионалами, независимо от рода их занятий, будь то повар, рулевой на яхте, конюх, погонщик каравана, врач, мавр-умелец по золотому и серебряному шитью, стрелок в губернаторском тире, садовник, смотритель маяка в Бизерте и прочая, и прочая. Она глубоко уважала людей «умеющих», всячески выказывала им это свое уважение, и, видя ее искреннюю любознательность, те с удовольствием говорили с ней о своих профессиях и радовались каждому ее знаку внимания. Так что как-то само собой за эти неполных три года в Тунизии слава о юной русской графине разнеслась далеко, и уважение к ней людей самого разного рода и племени было весьма неподдельным. Секрет был прост: она уважала в них главное – их таланты, она ценила их, восхищалась ими, с необыкновенной легкостью перенимала их опыт, не гнушалась никакого труда и была неутомима, потому что училась всему с радостью и отвагой, с тем, что называется по-русски, куражом, а по-арабски похожего слова не было, во всяком случае, так считал доктор Франсуа.
На кухне у Александера можно было обалдеть от запахов, тем более при Машенькином острейшем обонянии.
– Ой, как вкусно все пахнет – голова идет кругом! Какой вы молодец, Александер!
– Я хочу сварить вам кофе по-бедуински и показать торт к вечернему чаю. А обрезками от торта – я сделаю из них ассорти – вы и закусите, можно?
– Давай, – поощрила его Клодин. – Ну где твой знаменитый торт?
Беспрестанно вертя кончиком длинного носа, Александер подвел их к кондитерскому столу, над которым громоздилось нечто: это был как бы корабль, кстати сказать, очень похожий на линкор "Генерал Алексеев", на котором Машенька приплыла в Бизерту. На носу возвышались желтые, будто бы золоченые, маковки русской церкви, на корме было что-то вроде форта Джебель-Кебир, а вокруг корабля – застывшие волны из синего крема безе.
– А почему этот торт в виде корабля и почему русская церковь? А это, кажется, стены Джебель-Кебира? Что все это значит? – спросила Машенька.
– Все в вашу честь, мадемуазель Мари, все в вашу честь! – торжественно отвечал повар, не забывая отрезать длинным ножом маленькие кусочки по всему сооружению, но не портя его, а как бы придавая последний лоск. Отрезанные кусочки Александер ловко укладывал на широкое блюдо.
– С какой это стати в мою честь?
– Ну потому, что сегодня, – начал Александер, – сегодня…
Клодин сделала ему страшные глаза, и он смолк.
– Пойди-ка лучше, дружок, свари кофе, – распорядилась Клодин, – болтаешь много!
Александер с удовольствием ретировался и унес с собой блюдо с ассорти.
Бедуинский кофе, поданный Александером в крошечных чашечках, был восхитителен, а ассорти из торта выше всяких похвал.
– Я, пожалуй, пойду на корт, попрыгаю, – сказала Машенька. – Сейчас переоденусь в теннисный костюм и пойду.
– Да, он вам очень идет, вы в нем просто неотразимы, – польстила Клодин. – А что наденете на вечерний прием? Я бы посоветовала то нежно-алое платье с длинными рукавами, которое вы надели здесь в первый раз. Вы в нем божественны! А я срежу алую розу и заколю вам в волосы, как тогда, можно?
– Хорошо, – согласилась Машенька и пошла переодеваться в спортивное.
Солнце светило еще горячо, но под парусиновым тентом, что был натянут над игровой площадкой, было вполне терпимо. Машенька лупила мячиком о тренировочную стенку и напевала вполголоса: "Средь шумного бала, случайно, в тревогах мирской суеты…" Ей нужно было распеться, она хотела блеснуть на вечере этим русским романсом, этим ее тайным подарком в честь сорокалетия любимой мамочки. А муж Николь подберет аккомпанемент с голоса, в этом она была уверена. "Средь шумного бала, случайно, в тревогах мирской суеты тебя я увидел, но тайна твои покрывала черты…" Машенька стучала мячиком по стенке и распевалась все громче, громче.
– Добрый вечер, мадемуазель Мари, у вас прекрасное настроение! – приветствовал ее доктор Франсуа.
Машенька поймала мячик, обернулась и ахнула:
– Ах, Боже мой, какой вы смешной! Куда вы так вырядились, доктор?
На Франсуа был черный фрак, явно с чужого плеча, накрахмаленная манишка топорщилась, как будто под ней были груди кормилицы, лицо его было покрыто крупными каплями пота, один только рыжий портфель в руке выдавал, что это прежний доктор Франсуа.
– Приказ! – сказал Франсуа, смахивая пот тыльной стороной ладони.
– Чей приказ? – рассмеялась Машенька.
– Мадам Николь. Я есть свидетель, – сказал Франсуа по-русски.
– Свидетель чего?
– О, этого я вам не сказать! Как это говорят русски: "Надо держать уши за зубами".
– А ну попробуйте держать за зубами уши!
Франсуа поставил портфель между ног и согнул свои и без того лопоухие уши.
– Не получайт!
Оба рассмеялись. И тут в ворота дворца въехал кабриолет губернатора, и в нем его высокопревосходительство, Николь и главный нотариус Бизерты, которого Машенька хорошо знала по прошлым приемам и который был славен тем, что у него были такие необыкновенно длинные усы, что он закладывал их за уши.
Машенька продолжала стукать мячиком о стенку и напевать, а сама была заинтригована не на шутку: "Чего это они все такие расфуфыренные, и вообще что за тайны мадридского двора?"
Через четверть часа ситуация начала разъясняться. На корт явился лакей Мустафа и обратился к Машеньке не "мадемуазель Мари", как прежде, а сказал:
– Ваше сиятельство, ее высокопревосходительство и его высокопревосходительство просят вас явиться к ним в кабинет незамедлительно. Можно не переодеваться.
Машенька приставила ракетку к дощатой стенке, а один из мячиков забыла вынуть из широкого кармана белой плиссированной юбочки. Взглянула на Мустафу, с недоумением пожала плечиком в изящной тенниске и пошла куда звали.
Мустафа проводил ее до приемной и церемонно откланялся. Дверь в кабинет генерал-губернатора была закрыта. Машенька постучалась и вошла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71