Руки Элен были моим раем, в котором мне хотелось остаться навеки.
Что она меня баловала - это слабо сказано; с нею я жил как у Христа за пазухой. По утрам она подавала мне в постель сытный завтрак на подносе, в красивой посуде, с серебряными ложечками и ножиками, с моим любимым вареньем в хрустальных вазочках. Сама намазывала для меня бутерброды, и мне оставалось только отправлять их в рот. Поднимаясь всегда первой, она приносила мне утренние газеты, усаживала меня в постели, подсовывала под спину подушки. Я, по обыкновению, ныл, жаловался на что-нибудь, а она всегда умела сделать или сказать что-нибудь такое, что становилось легче. Она пичкала меня всевозможными витаминами, микроэлементами, якобы помогающими от истощения и упадка сил. Я катался как сыр в масле, жил как принц, как паша, а Элен поминутно висла у меня на шее, называла своим ангелом, своим маленьким, утыкалась в меня, щекотала, впивалась губами в губы так, что впору было задохнуться. Не знаю, чем я все это заслужил, но покажите мне человека настолько черствого душой, чтобы устоять перед подобными излияниями. И я тоже говорил ей «люблю», машинально, не зная, что значит это слово. Говорил, чтобы не портить ей удовольствие, чтобы не нарываться на ссору, чтобы она продолжала меня холить, нежить и кормить.
Пожалуй, я все-таки был привязан к ней, насколько я вообще способен к кому-нибудь привязаться. У меня было такое чувство, что в ее руках мне не грозит состариться, что она спасет от разрушения мою телесную оболочку. Я с малых лет ощущал себя заскорузлым стариком, а она окунула меня в источник молодости. Когда я пугался примет быстро надвигающегося распада, она сулила мне пластическую операцию, обещала перекроить мое лицо, подтянуть кожу, подсадить новые здоровые волосы. Малейшие мои желания удовлетворялись прежде, чем я успевал их высказать, предупредительность моей подруги рождала у меня, все новые потребности, и я с ужасом оглядывался на свою прошлую жизнь. С Элен я обрел величайшее счастье, которое даруется только в детстве: я и не знал, что это такое, когда тебя водят на помочах, тискают и тормошат, когда ты становишься марионеткой в любящих руках. Я даже болел исключительно ради удовольствия: так приятно полежать, когда за тобой ухаживает ласковая сестра милосердия, у которой нет иных забот, кроме тебя.
Золотая клетка
Так я и жил в этом незаслуженном раю, но порой словно просыпался и понимал, до какой степени я влип. Во-первых, я слишком презираю себя, чтобы не презирать того, кто со мной нянчится. А во-вторых, я не изменился ни на йоту: прежний Бенжамен продолжал жить во мне. Например, я как был, так и остался мелочно скуп. Элен открыла на мое имя счет в одном частном банке, и мне ежемесячно выплачивалась сумма, которой с лихвой хватало на все мои расходы. Но все равно скаредность была сильнее меня: мало того что я экономил каждый франк и предоставлял ей платить везде, где только можно, я еще и часть чаевых, которые она оставляла официантам и швейцарам, прикарманивал, находя, что им будет слишком жирно. Если бы мог, я и у всех уличных попрошаек отнимал бы гроши, которые она им подавала. Я таскал мелочь у нее из карманов, подбирал все монетки, которые она роняла на кресло или на ковер, а при случае мог даже стянуть сотню, а то и две. Я грабил ее так же, как грабил классиков, сочиняя роман: по крохам, по чуть-чуть, и все это пополняло мой счет. Элен была транжиркой, сорила деньгами, не считая; она ничего не замечала. Без этих постыдных пакостей я просто жить не мог. В конце концов, она должна была знать, на что идет: нельзя такому ничтожеству, как я, вдыхать богатство полной грудью: если не принять меры предосторожности, возможен коллапс. Порядочным быть легко, когда для этого есть средства. К колыбели Элен слетелись все добрые феи-крестные, а над моей склонились все злые мачехи; она-то никогда не чувствовала себя лишней на свете, теплое местечко ожидало ее задолго до рождения. Оттого, что наши пути случайно пересеклись, лишь глубже стала разделявшая нас пропасть. Приукрашенный ее любовью, я присвоил место и положение, на которые не имел права. Как ни захваливала меня Элен, я-то знал, что того чуда, которого она ждала, со мной никогда не произойдет. И главное - я ведь оставался ее пленником. Глядя в ее ласковые глаза, я видел безжалостную тюремщицу, готовую сурово наказать меня за попытку к бегству. Я ненавидел ее за эту кабалу и еще пуще ненавидел себя за то, что мне так хорошо в ее золотой клетке.
Вдобавок я завидовал неизменной бодрости Элен, ее неистощимому запасу жизненных сил. Между нами была разница в двенадцать лет: целая вечность. Я-то и в двадцать уже никуда не годился, я ведь вам говорил. Каждое утро удивляюсь, что еще могу встать. Вся моя энергия уходит на то, чтобы поддерживать в себе жизнь, - и только. Иное дело Элен - ее сияющий вид являл разительный контраст с моей черной меланхолией. А как, например, она умела спать - я только диву давался! Я, ворочаясь, мучился бессонницей, а она погружалась в сон, точно в кому, будто захлопывала дверь перед всем миром. Это был уход в небытие, ни свет, ни звуки не могли нарушить ее сон: как уложишь ее накануне, так и найдешь восемь-девять часов спустя - лежит в той же позе, выспавшаяся, окутанная ласковым теплом, словно младенец. Я, бывало, среди ночи зажигал лампу, пытаясь проникнуть в тайну Элен, дотрагивался до нее, проводил пальцем по краешку губ, гладил пушок на щеках, вслушивался в ее ровное дыхание. Открой свой секрет, просил я, почему над тобой не властно время? Я млел от ее по-детски мягкой наготы, от белой кожи с веснушками, похожими на овсяные хлопья в чашке молока. Было такое чувство, будто кто-то оказал мне доверие, поручив хранить сон этого ангела. Но из глубины моего существа рвался гневный крик, отчаянный, душераздирающий вопль. Я слышал, как бьется у моей груди ее сердце, моторчик, которому не будет сносу во веки веков, видел, как расцветают румянцем ее скулы - она всегда розовела во сне, мне это очень нравилось. Откуда, Элен, откуда в тебе столько жизни? Как ты смеешь так спокойно лежать рядом со мной? Тебе-то хорошо, тебе дарован живительный сон, и завтра ты проснешься свежей и красивой! Мне плевать было на деньги, я завидовал другому - ее энергии, ее здоровью. А ведь совсем немного надо, чтобы эта бьющая ключом жизнь покинула ее: вот я сдавлю руками ее горло или придушу ее подушкой, и розовое лицо станет серым, а глаза остекленеют.
Правда, изредка, мельком я все же замечал, что и она иной раз дает трещину под напором времени. Когда она уставала или нервничала, ее лицо искажал своеобразный тик: вся левая половина морщилась, как смятая бумага, а уголок рта, быстро-быстро подергиваясь, тянулся к уху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Что она меня баловала - это слабо сказано; с нею я жил как у Христа за пазухой. По утрам она подавала мне в постель сытный завтрак на подносе, в красивой посуде, с серебряными ложечками и ножиками, с моим любимым вареньем в хрустальных вазочках. Сама намазывала для меня бутерброды, и мне оставалось только отправлять их в рот. Поднимаясь всегда первой, она приносила мне утренние газеты, усаживала меня в постели, подсовывала под спину подушки. Я, по обыкновению, ныл, жаловался на что-нибудь, а она всегда умела сделать или сказать что-нибудь такое, что становилось легче. Она пичкала меня всевозможными витаминами, микроэлементами, якобы помогающими от истощения и упадка сил. Я катался как сыр в масле, жил как принц, как паша, а Элен поминутно висла у меня на шее, называла своим ангелом, своим маленьким, утыкалась в меня, щекотала, впивалась губами в губы так, что впору было задохнуться. Не знаю, чем я все это заслужил, но покажите мне человека настолько черствого душой, чтобы устоять перед подобными излияниями. И я тоже говорил ей «люблю», машинально, не зная, что значит это слово. Говорил, чтобы не портить ей удовольствие, чтобы не нарываться на ссору, чтобы она продолжала меня холить, нежить и кормить.
Пожалуй, я все-таки был привязан к ней, насколько я вообще способен к кому-нибудь привязаться. У меня было такое чувство, что в ее руках мне не грозит состариться, что она спасет от разрушения мою телесную оболочку. Я с малых лет ощущал себя заскорузлым стариком, а она окунула меня в источник молодости. Когда я пугался примет быстро надвигающегося распада, она сулила мне пластическую операцию, обещала перекроить мое лицо, подтянуть кожу, подсадить новые здоровые волосы. Малейшие мои желания удовлетворялись прежде, чем я успевал их высказать, предупредительность моей подруги рождала у меня, все новые потребности, и я с ужасом оглядывался на свою прошлую жизнь. С Элен я обрел величайшее счастье, которое даруется только в детстве: я и не знал, что это такое, когда тебя водят на помочах, тискают и тормошат, когда ты становишься марионеткой в любящих руках. Я даже болел исключительно ради удовольствия: так приятно полежать, когда за тобой ухаживает ласковая сестра милосердия, у которой нет иных забот, кроме тебя.
Золотая клетка
Так я и жил в этом незаслуженном раю, но порой словно просыпался и понимал, до какой степени я влип. Во-первых, я слишком презираю себя, чтобы не презирать того, кто со мной нянчится. А во-вторых, я не изменился ни на йоту: прежний Бенжамен продолжал жить во мне. Например, я как был, так и остался мелочно скуп. Элен открыла на мое имя счет в одном частном банке, и мне ежемесячно выплачивалась сумма, которой с лихвой хватало на все мои расходы. Но все равно скаредность была сильнее меня: мало того что я экономил каждый франк и предоставлял ей платить везде, где только можно, я еще и часть чаевых, которые она оставляла официантам и швейцарам, прикарманивал, находя, что им будет слишком жирно. Если бы мог, я и у всех уличных попрошаек отнимал бы гроши, которые она им подавала. Я таскал мелочь у нее из карманов, подбирал все монетки, которые она роняла на кресло или на ковер, а при случае мог даже стянуть сотню, а то и две. Я грабил ее так же, как грабил классиков, сочиняя роман: по крохам, по чуть-чуть, и все это пополняло мой счет. Элен была транжиркой, сорила деньгами, не считая; она ничего не замечала. Без этих постыдных пакостей я просто жить не мог. В конце концов, она должна была знать, на что идет: нельзя такому ничтожеству, как я, вдыхать богатство полной грудью: если не принять меры предосторожности, возможен коллапс. Порядочным быть легко, когда для этого есть средства. К колыбели Элен слетелись все добрые феи-крестные, а над моей склонились все злые мачехи; она-то никогда не чувствовала себя лишней на свете, теплое местечко ожидало ее задолго до рождения. Оттого, что наши пути случайно пересеклись, лишь глубже стала разделявшая нас пропасть. Приукрашенный ее любовью, я присвоил место и положение, на которые не имел права. Как ни захваливала меня Элен, я-то знал, что того чуда, которого она ждала, со мной никогда не произойдет. И главное - я ведь оставался ее пленником. Глядя в ее ласковые глаза, я видел безжалостную тюремщицу, готовую сурово наказать меня за попытку к бегству. Я ненавидел ее за эту кабалу и еще пуще ненавидел себя за то, что мне так хорошо в ее золотой клетке.
Вдобавок я завидовал неизменной бодрости Элен, ее неистощимому запасу жизненных сил. Между нами была разница в двенадцать лет: целая вечность. Я-то и в двадцать уже никуда не годился, я ведь вам говорил. Каждое утро удивляюсь, что еще могу встать. Вся моя энергия уходит на то, чтобы поддерживать в себе жизнь, - и только. Иное дело Элен - ее сияющий вид являл разительный контраст с моей черной меланхолией. А как, например, она умела спать - я только диву давался! Я, ворочаясь, мучился бессонницей, а она погружалась в сон, точно в кому, будто захлопывала дверь перед всем миром. Это был уход в небытие, ни свет, ни звуки не могли нарушить ее сон: как уложишь ее накануне, так и найдешь восемь-девять часов спустя - лежит в той же позе, выспавшаяся, окутанная ласковым теплом, словно младенец. Я, бывало, среди ночи зажигал лампу, пытаясь проникнуть в тайну Элен, дотрагивался до нее, проводил пальцем по краешку губ, гладил пушок на щеках, вслушивался в ее ровное дыхание. Открой свой секрет, просил я, почему над тобой не властно время? Я млел от ее по-детски мягкой наготы, от белой кожи с веснушками, похожими на овсяные хлопья в чашке молока. Было такое чувство, будто кто-то оказал мне доверие, поручив хранить сон этого ангела. Но из глубины моего существа рвался гневный крик, отчаянный, душераздирающий вопль. Я слышал, как бьется у моей груди ее сердце, моторчик, которому не будет сносу во веки веков, видел, как расцветают румянцем ее скулы - она всегда розовела во сне, мне это очень нравилось. Откуда, Элен, откуда в тебе столько жизни? Как ты смеешь так спокойно лежать рядом со мной? Тебе-то хорошо, тебе дарован живительный сон, и завтра ты проснешься свежей и красивой! Мне плевать было на деньги, я завидовал другому - ее энергии, ее здоровью. А ведь совсем немного надо, чтобы эта бьющая ключом жизнь покинула ее: вот я сдавлю руками ее горло или придушу ее подушкой, и розовое лицо станет серым, а глаза остекленеют.
Правда, изредка, мельком я все же замечал, что и она иной раз дает трещину под напором времени. Когда она уставала или нервничала, ее лицо искажал своеобразный тик: вся левая половина морщилась, как смятая бумага, а уголок рта, быстро-быстро подергиваясь, тянулся к уху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62