в своих книгах ты нашел, почему вот этот лук покрыт кровью. Скажи мне, ты ведь знаешь, что я застрелил императора?
Старик крича упал на колени:
– Да, да, да, да! Я сделал это, потому что он разжаловал меня перед полком, потому что все христиане хотели этого, потому что этого требовал Афанасий. Этим луком, на рассвете… Он жил после этого два часа. Я же – двадцать лет!
– Мать знала это?
– Ты этого не знаешь? Впрочем, этого ведь нет в книгах. Я нашел ее по ту сторону Альп, она была дочерью князя, и я взял ее по праву войны. Она жила в моей палатке и в моем доме, но, клянусь Спасителем, я был ее рабом. Все было напрасно. Она не хотела меня. Однажды ночью, уже после персидского похода, я был вне себя, и она схватила вот этот кинжал, тогда я рассвирепел и рассказал ей, чью кровь пролил когда-то. Не знаю почему, но с тех пор она стала моей женой, была очень ласковой. А вскоре перешла в христианство. Может быть, она полюбила меня за тот поступок. Мы, бедные глупцы, никогда ничего не знаем. Но она была дочерью князя и могла читать христианские книги… Через некоторое время родила мне тебя, ты вырос и становился красивым и сильным. Вскоре я посвятил тебя нашей церкви, но когда я узнал, что епископ – еретик и истинная вера только у Библия, жена попросила моего разрешения сходить с тобой на свою родину. Она хотела, судя по ее словам, посмотреть: живы ли ее родственники, и как им живется. Думаю, она искала тебе княжество на своей родине. Пять лет я прожил один. Пять лет искала она для тебя немецкое княжество. Домой она вернулась, усталая и бледная, и спустя несколько лет умерла. Знаешь, она называла тебя Ули.
Вольф, ради матери, не покидай меня. Я не знаю, зачем я совершил убийство!
Старый солдат откинул с лица седые пряди, чтобы лучше видеть глаза Вольфа, а потом вдруг рассмеялся и прижал сына к своей груди.
Глава IV
НОВЫЙ АРХИЕПИСКОП
Выборы нового архиепископа были назначены на начало сентября. Когда во время одного из своих припадков гнева Феофил умер, казалось естественным, что его преемником станет один из членов какой-нибудь народной партии. Пока старый архиепископ боролся со смертью, в обществе вспоминали его жестокие слова и еще более жестокие поступки. Будучи юношей, во время одной большой предвыборной кампании, он схватился за нож. Достигнув своего высокого положения, Феофил неслыханным доселе образом оскорблял и притеснял враждебные партии, а преследуя свои честолюбивые планы, не щадил ни жизней отдельных лиц, ни благополучия всего города. Этот архиепископ первый в своей беспощадной ненависти ввел такую ожесточенную предвыборную борьбу, первый научил избирателей побеждать противников, как на войне, голодом и оружием. Конечно, честолюбию жителей египетской столицы льстило сознание того, что избранный ими (все равно какими путями) человек становится одним из важнейших лиц в государстве. На церковных соборах александрийский архиепископ имел решающий голос. Почитатели называли его патриархом, и даже его соперники из Рима и Константинополя чувствовали, что должны прислушиваться к его мнению. Большинство считало, что Александрия стала столицей христианского мира, и александрийские епископы могут, как наместники Бога на земле, предписывать всем христианам, как им следует веровать, думать и поступать. Последнее не только давало пищу гордости и высокомерию жителей нильской столицы, но и обещало им в будущем значительные доходы. О пользе всего этого, с точки зрения спасения души, разговоры не поднимались.
Во время приготовлений к выборам большое значение придавали словам наместника, который на одном обеде среди старейших коммерсантов города отметил, что Александрия поддержит свою высокую репутацию, но именно поэтому новый архиепископ должен быть человеком уступок и мира, так как времена кровавых предвыборных схваток миновали, правительство не станет поддерживать фанатика.
Тем самым он намекал на архиерея Тимофея, человека времен Ария, сына раба, пробившегося в верхи, который, хотя и перешел в эпоху кровавого Феофила на сторону господствовавшей партии, но не сделался откровенным перебежчиком, а, напротив, старался тайком поддерживать старых сотоварищей. Трудно было сказать: делал ли он это из боязни их мести или по доброте; достаточно было того, что Тимофей имел большой успех среди бедных выборщиков предместий, а если бы его поддержало и правительство, то большинство было обеспечено.
Правоверная партия казалась настолько испуганной, что ее кандидат вначале совсем не осмеливался выступать. Только за неделю до выборов на всех уличных перекрестках появились объявления, в которых племянник кровавого Феофила, по имени Кирилл, выставлял свою кандидатуру на высокую должность, обещал своей родной Александрии и ее населению, от патриция до последнего бедняка, золотые горы, а в конце повторял, как свои собственные, слова наместника. Он утверждал, что хочет только мира между различными партиями и, как плодов такого мира, – мощи и значимости для Александрии.
Выборы проходили с невиданным волнением. Обе партии выдвигали в своих программах слова императорского наместника, и не было речи о каких-либо существенных разногласиях. Ораторы в различных округах могли бы с одинаковым правом произносить свои речи как за Тимофея, так и за Кирилла. Казалось, дело сводилось к тому, кого из двух наместник сочтет более согласным проводить его программу. Последнее не проявлялось, и сторонники правительства несколько дней находились в неведении. Внезапно стало известно, что Тимофей написал послание к округам, в котором перечислял различные спорные пункты между государством и церковью и вежливо, но твердо требовал их разрешения. Кирилл же, наоборот, был принят наместником и окончательно убедил его в своих благоприятных для правительства взглядах.
Тогда страшное беспокойство охватило низшие слои выборщиков. Казалось, что лозунг, под которым можно было бороться за партию бедных и обездоленных, был найден. Племянник Феофила ранее практически не принимал участия в политической борьбе, а его неожиданное преклонение перед византийским всемогуществом обманывало все возлагавшиеся на него надежды. До сих пор его знали как превосходного громогласного проповедника, искусство которого с удовольствием принималось на крестинах, свадьбах и похоронах в знатнейших семействах города. Особенно женщины были в восторге от его зычного раскатистого голоса. Это был статный мужчина, широкое, гладко выбритое лицо которого обнаруживало бы признаки тупой жестокости, если бы это выражение не смягчалось неизменной улыбкой проповедника. Кирилл использовал последние дни, чтобы самому (правда, в сопровождении дюжины сторонников, но все же не без некоторой опасности для своей жизни) агитировать за свое избрание в грязнейших трущобах предместий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
Старик крича упал на колени:
– Да, да, да, да! Я сделал это, потому что он разжаловал меня перед полком, потому что все христиане хотели этого, потому что этого требовал Афанасий. Этим луком, на рассвете… Он жил после этого два часа. Я же – двадцать лет!
– Мать знала это?
– Ты этого не знаешь? Впрочем, этого ведь нет в книгах. Я нашел ее по ту сторону Альп, она была дочерью князя, и я взял ее по праву войны. Она жила в моей палатке и в моем доме, но, клянусь Спасителем, я был ее рабом. Все было напрасно. Она не хотела меня. Однажды ночью, уже после персидского похода, я был вне себя, и она схватила вот этот кинжал, тогда я рассвирепел и рассказал ей, чью кровь пролил когда-то. Не знаю почему, но с тех пор она стала моей женой, была очень ласковой. А вскоре перешла в христианство. Может быть, она полюбила меня за тот поступок. Мы, бедные глупцы, никогда ничего не знаем. Но она была дочерью князя и могла читать христианские книги… Через некоторое время родила мне тебя, ты вырос и становился красивым и сильным. Вскоре я посвятил тебя нашей церкви, но когда я узнал, что епископ – еретик и истинная вера только у Библия, жена попросила моего разрешения сходить с тобой на свою родину. Она хотела, судя по ее словам, посмотреть: живы ли ее родственники, и как им живется. Думаю, она искала тебе княжество на своей родине. Пять лет я прожил один. Пять лет искала она для тебя немецкое княжество. Домой она вернулась, усталая и бледная, и спустя несколько лет умерла. Знаешь, она называла тебя Ули.
Вольф, ради матери, не покидай меня. Я не знаю, зачем я совершил убийство!
Старый солдат откинул с лица седые пряди, чтобы лучше видеть глаза Вольфа, а потом вдруг рассмеялся и прижал сына к своей груди.
Глава IV
НОВЫЙ АРХИЕПИСКОП
Выборы нового архиепископа были назначены на начало сентября. Когда во время одного из своих припадков гнева Феофил умер, казалось естественным, что его преемником станет один из членов какой-нибудь народной партии. Пока старый архиепископ боролся со смертью, в обществе вспоминали его жестокие слова и еще более жестокие поступки. Будучи юношей, во время одной большой предвыборной кампании, он схватился за нож. Достигнув своего высокого положения, Феофил неслыханным доселе образом оскорблял и притеснял враждебные партии, а преследуя свои честолюбивые планы, не щадил ни жизней отдельных лиц, ни благополучия всего города. Этот архиепископ первый в своей беспощадной ненависти ввел такую ожесточенную предвыборную борьбу, первый научил избирателей побеждать противников, как на войне, голодом и оружием. Конечно, честолюбию жителей египетской столицы льстило сознание того, что избранный ими (все равно какими путями) человек становится одним из важнейших лиц в государстве. На церковных соборах александрийский архиепископ имел решающий голос. Почитатели называли его патриархом, и даже его соперники из Рима и Константинополя чувствовали, что должны прислушиваться к его мнению. Большинство считало, что Александрия стала столицей христианского мира, и александрийские епископы могут, как наместники Бога на земле, предписывать всем христианам, как им следует веровать, думать и поступать. Последнее не только давало пищу гордости и высокомерию жителей нильской столицы, но и обещало им в будущем значительные доходы. О пользе всего этого, с точки зрения спасения души, разговоры не поднимались.
Во время приготовлений к выборам большое значение придавали словам наместника, который на одном обеде среди старейших коммерсантов города отметил, что Александрия поддержит свою высокую репутацию, но именно поэтому новый архиепископ должен быть человеком уступок и мира, так как времена кровавых предвыборных схваток миновали, правительство не станет поддерживать фанатика.
Тем самым он намекал на архиерея Тимофея, человека времен Ария, сына раба, пробившегося в верхи, который, хотя и перешел в эпоху кровавого Феофила на сторону господствовавшей партии, но не сделался откровенным перебежчиком, а, напротив, старался тайком поддерживать старых сотоварищей. Трудно было сказать: делал ли он это из боязни их мести или по доброте; достаточно было того, что Тимофей имел большой успех среди бедных выборщиков предместий, а если бы его поддержало и правительство, то большинство было обеспечено.
Правоверная партия казалась настолько испуганной, что ее кандидат вначале совсем не осмеливался выступать. Только за неделю до выборов на всех уличных перекрестках появились объявления, в которых племянник кровавого Феофила, по имени Кирилл, выставлял свою кандидатуру на высокую должность, обещал своей родной Александрии и ее населению, от патриция до последнего бедняка, золотые горы, а в конце повторял, как свои собственные, слова наместника. Он утверждал, что хочет только мира между различными партиями и, как плодов такого мира, – мощи и значимости для Александрии.
Выборы проходили с невиданным волнением. Обе партии выдвигали в своих программах слова императорского наместника, и не было речи о каких-либо существенных разногласиях. Ораторы в различных округах могли бы с одинаковым правом произносить свои речи как за Тимофея, так и за Кирилла. Казалось, дело сводилось к тому, кого из двух наместник сочтет более согласным проводить его программу. Последнее не проявлялось, и сторонники правительства несколько дней находились в неведении. Внезапно стало известно, что Тимофей написал послание к округам, в котором перечислял различные спорные пункты между государством и церковью и вежливо, но твердо требовал их разрешения. Кирилл же, наоборот, был принят наместником и окончательно убедил его в своих благоприятных для правительства взглядах.
Тогда страшное беспокойство охватило низшие слои выборщиков. Казалось, что лозунг, под которым можно было бороться за партию бедных и обездоленных, был найден. Племянник Феофила ранее практически не принимал участия в политической борьбе, а его неожиданное преклонение перед византийским всемогуществом обманывало все возлагавшиеся на него надежды. До сих пор его знали как превосходного громогласного проповедника, искусство которого с удовольствием принималось на крестинах, свадьбах и похоронах в знатнейших семействах города. Особенно женщины были в восторге от его зычного раскатистого голоса. Это был статный мужчина, широкое, гладко выбритое лицо которого обнаруживало бы признаки тупой жестокости, если бы это выражение не смягчалось неизменной улыбкой проповедника. Кирилл использовал последние дни, чтобы самому (правда, в сопровождении дюжины сторонников, но все же не без некоторой опасности для своей жизни) агитировать за свое избрание в грязнейших трущобах предместий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69