Когда я решалась начать с вами мои беседы, я не намеревалась защищать старые предрассудки или противопоставлять старую философию новой вере. Мне нечего прибавить к моей критике, я не могу взять обратно ни одного обвинения против христианских неоплатоников. Однако нечто я хотела бы сказать вам, господа; быть может, мы не так скоро увидимся снова. В воздухе, действительно, носится что-то, похожее на призрак новой религии. Все чистые средства чувствуют это. Скорее даже не новая религия зовет нас, а религия впервые входит в мир. Мы смутно чувствуем, что в жизни есть что-то ценное, нечто, имеющее постоянную, устойчивую ценность. Мы все стремились бы умереть, если бы в мире не было ничего ценного. Надо признать, что наша старая вера в богов не была такой религией. Для черни старая вера была бессмысленным идолопоклонством, полным лжи и глупости. Для просвещенных духов от Платона до императора Юлиана старая вера была странствованием среди прекрасных проявлений природы. Старые боги были для нас безупречно-прекрасными человеческими образами, прекрасными, молодыми, здоровыми людскими телами. Но и эта новая религия, которая несколько веков тому назад появилась в наших краях, еще не религия. У бессмертной черни она сделалась, в свою очередь, ложью и ханжеством. Совершенно безразлично, ожидают ли слепые старухи исцеления от того, что они съедят печень дальнозоркого орла или прикоснутся к телу какого-нибудь убитого христианина. Но и для образованных последователей новой веры она не является религией. Новая вера – это только неясное стремление вверх от эгоизма к любви, и в то же время стремление вниз – в бездонные глубины природы. Это стремление из жизни, казавшейся единственно реальной нашим отцам, назад в смерть, которая не страшна, так как скрывает новую загадку жизни. Мы достаточно долго созерцали самодовольно прекрасный лик природы, мы стремимся теперь проникнуть в сердце человека. Старая вера не знала этих томлений вообще, новая сумела подарить нам только их сладкую боль. Старая вера сушила сердце человека – новая искажает его лицо. Старая вера была оазисом среди безграничной пустыни – новая создает нам мираж. Ласковое озеро со свежей водой, а вокруг него качающиеся пальмы и гостеприимные палатки. Мы знаем, что это только мираж, и что верующие, которые с восторженными криками погонятся за обманчивым образом, с отчаянием узнают, что их завлекал обман. Но, быть может, это озеро со своими пальмами и палатками все-таки больше, чем иллюзия? Быть может, это отражение, нереальное само по себе, но отражающее действительное озеро и настоящие пальмы? Пойдем дальше! Мы – вы и я – мы не вступим в счастливую страну, ибо религия будущего приходит медленно: чернь стоит у нее на дороге. И бессмертная чернь обладает бессмертной ненавистью. Но мы не будем ненавидеть, особенно во имя веры. И если бы среди нас был кто-нибудь, у кого новая вера похитила самое дорогое – отца или радость творчества, то все-таки он не должен думать о мести. Это – единственная прекрасная мысль в простом учении сына назарейского плотника. И новая вера, которая так победоносно овладевает ныне древними твердынями греков, станет некогда такой же бедной, как бедны теперь боги Олимпа. Настанет время, когда христианство сделается старой религией, для свержения и уничтожения которой поднимутся люди из глубин народа. Настанет время, когда христианство, как теперь старые боги, будет искать царственного защитника, который спас бы его от гибели. Настанет время, когда христианские попы будут думать, что вместе с ним погибнет человечество, и животное начало восторжествует в новых идеалах, как сегодня думают так жрецы наших богов. Зная это, склоним голову и скажем: простим нашим врагам – не потому, что мы знаем больше, чем они, не из высокомерия, – нет, но потому, что начало и конец всякой мудрости есть сознание незначительности нашего знания!
Ипатия умолкла и медленно поднялась. На этот раз не раздалось ни одного одобрительного восклицания. Наиболее верные ее приверженцы были поклонниками старых богов и не могли благодарить ее за эту последнюю речь. Нельзя было особенно винить ее за то, что в такое опасное время она делается уступчивее, но все-таки это было не особенно хорошо с ее стороны. Кучка студентов протиснулась к кафедре, чтобы получить свои зачеты. Ипатия безучастно исполнила свою обязанность и потом, против обыкновения, стала ждать, пока все студенты один за другим не покинут аудитории. Когда в зале остались только ее четыре друга, она медленно спустилась по двум ступенькам, протянула каждому руку и сказала несколько слов благодарности за мужественную поддержку. И еще попросила об одной последней услуге. Она хочет сходить сейчас к больному наместнику и просит проводить ее до дворца, так как сегодня действительно есть опасность подвергнуться оскорблению со стороны какого-нибудь неистового монаха.
Маленькая группа быстро направилась ко дворцу наместника. На Портовой площади царила воскресная тишина, и даже около собора никого не было. Казалось, что город сегодня настроен спокойнее, чем в последнее время. Быть может, настроение народа изменило покушение на наместника. Комедию со святым Аммонием теперь уже многие не принимали всерьез.
Ипатия со своими друзьями прошла по широкой церковной лестнице. До дворца наместника осталось не больше тысячи шагов.
Был прекрасный весенний день, и солнце, сверкая, отражалось в зеркальной глади моря и обливало своими лучами кружевные дома и могучий маяк. Ипатия жадно вдохнула воздух.
– А меня еще предостерегают против опасностей улицы! По-моему, больше опасности в собственном кабинете!
Синезий сделал поучительное замечание относительно правильного сочетания физической и духовной работы и высказал надежду дожить, благодаря строгому режиму, исключавшему излишества как в охоте, так и в учении до глубокой старости. Но когда он собрался объяснить, почему он стремится к долголетию, Ипатия оборвала его почти сердито и сказала:
– Назовите один день тысячелетием, и тогда окажется, что всякая однодневка живет тысячу лет.
Синезий замолчал, а Троил попробовал, шутя, объяснить понятия времени и пространства обманами зрения и слуха.
Беседуя, дошли они до дворца. Состояние здоровья наместника значительно улучшилось, из уважения к Ипатии четырех друзей пропустили с ней.
Орест полулежал с забинтованной головой в самом мягком кресле своего кабинета и радостно протянул руку своей прекрасной подруге.
– Как мило с вашей стороны, Ипатия, что вы пришли навестить меня. И со своей лейб-гвардией! Вы правы! Нет, нет, друзья мои, я всегда рад вас видеть, но вы понимаете, что когда здесь Ипатия, я не могу принять вас, как следует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69