Таковы уж были Удольфо.
Почему кровь, сочащаяся из узкой раны на его лбу, так возбуждает ее? Она может ощутить ее запах, ее вкус. Кровь сверкает, стекая тоненькой струйкой. Она чувствовала непонятную жажду.
Зазубренное копье молнии ударило в землю за окнами, осветив библиотеку такой вспышкой, что стало больно глазам. Тут же прогрохотал гром, сотрясая все здание.
Женевьева поддержала Равальоли, помогла ему добраться до дивана и усадила. Ему требовалось поспать.
Позднее она даст полный отчет Ватеку, а тот донесет его до Старого Мельмота. Завещание, этот без конца обсуждаемый между патриархом и его адвокатом секрет, возможно, будет изменено. Это завещание, главный предмет разговоров в залах Удольфо, все время изменяется, все новые пункты в него вписываются, изымаются, восстанавливаются, заменяются, меняют формулировку или пересматриваются. Никому, кроме Мельмота и Ватека, не было известно, что написано в завещании, но каждый строил свои предположения…
Она подошла к окну и выглянула в ночь. Библиотека находилась в самом сердце южного крыла Удольфо, здания, выстроенного посреди плато в виде гигантского креста, и из ее окон открывался вид на склоны, спускающиеся к долине. В ясную погоду, что случалось на удивление редко, можно было видеть даже Мираглиано и море. Сейчас же виднелась лишь впечатляющая завеса облаков с пленительным узором из дождевых капель. В одно из чахлых деревьев за разрушенной часовней Мананна угодила молния, и оно пылало, как факел, рваное пламя во тьме, сопротивляющееся хлещущим потокам дождевой воды. В его дрожащем свете казалось, что камни часовни пустились в пляс, будто в них, как сказал бы Ватек, вселились души жертв, которых пиратствующий папаша Смарры отправил на дно Тилейского моря.
Рука легла Женевьеве на плечо, ее развернули.
– Огонь, – прохрипел сломанным горлом Пинтальди. – Чудный огонь…
Пинтальди славился тягой к огню. Из-за этого он частенько попадал в беду. Его голова все еще торчала под странным углом, а плечо заскорузло от засохшей крови.
– Огонь…
Мягко обхватив его голову сильными руками, Женевьева повернула ее и правильно усадила на шее. Он выпрямился и для пробы покачал головой во все стороны. Убедившись, что все в порядке, Пинтальди не поблагодарил ее. Его взгляд был прикован к горящему дереву. На кончиках его усов повисли хлопья пены. Женевьева отвернулась и вместе с ним смотрела, как буря расправляется с огнем.
– Будто борющаяся душа, – сказал Пинтальди, – во власти богов.
Порыв ветра сбил пламя с дерева, которое стояло теперь, дымясь, с перекрученными, почерневшими, мертвыми ветвями.
– Ее поражение неизбежно, но пока она горит – горит ярко. Это должно послужить нам уроком.
Пинтальди поцеловал ее, вкус его крови обжег ей язык, и отшатнулся, отстраняясь. Временами он бывал ее любовником. Порой – заклятым врагом. Трудно было уследить. Все эти вариации имели какое-то значение для завещания, в этом она не сомневалась.
Он ушел. За окнами яростно ревела буря, терзая камни Удольфо. Этой ночью дом был холоднее льда.
4
Одеяние послушника отяжелело от ледяной воды, и Клозовски уже жалел о тепле и безопасности в груде мертвецов. Он заблудился в лесу. Судя по боли в ступнях и коленях, он лез куда-то в гору. Склон становился все круче, стремительно сбегающие с него потоки завивались вокруг его ног. Если тут и бродили разыскивающие его стражники, он не услышал бы их за шумом воды. Не позавидуешь тому, кто попытается верхом и в доспехах пробиваться сквозь такую бурю, и он полагал, что люди Зелучо уже, наверно, отказались от этой мысли. Но от этого было не намного легче.
Вспыхнула молния, запечатлевая черно-белое изображение леса в его глазах. Все деревья здесь были искривленные и корявые, будто в земле имелись залежи варп-камня и семена Хаоса, прорастающие среди других корней, изуродовали лес, сделав его похожим на ночной кошмар. С каждой вспышкой молнии казалось, что деревья все больше наклоняются вперед, протягивая ветви с острыми сучьями, точно руки со множеством локтей. Он приказал себе не поддаваться суевериям и поглубже натянул одолженный у послушника капюшон. Ледяная струйка воды побежала ему за шиворот.
Мягкая земля под ногами превращалась в море грязи. Скоро между лесом и болотами на юге не останется особой разницы. Он с трудом брел по этому месиву; а башмаки послушника оказались ему чересчур велики и уже заполнились густой холодной жижей, от которой стыли пальцы на ногах. Если он остановится, то тут же и утонет в грязи.
Он упорно пробивался вперед, а дождь тугой стеной преграждал ему путь вместе с постоянно меняющим направление ветром. Его одеяние хлопало на ветру, словно ослабевшие крылья умирающего ворона. Символ Морра, вышитый у него на груди, был очень кстати. Он, наверное, уже вполне походил на мертвеца.
В первую очередь сейчас он должен найти убежище. Ни одно из деревьев не могло бы укрыть его от дождя и ветра. Колени его готовы были подогнуться, а голые кисти рук сморщились, как у утонувшего моряка, который пробыл в воде уже достаточно долго, чтобы рыбы успели выесть его глаза. Могло статься, и в этом тоже была своя ирония, что он сбежал из подземных казематов Зелучо только для того, чтобы погибнуть на свободе, чтобы стать жертвой не жестокости дуче, а равнодушных и беспристрастных стихий.
Земля плавно уходила вверх, кругом текли неспешные ручьи жидкой грязи. Наверняка где-то здесь должна быть охотничья избушка или же хижина дровосека. Он обрадовался бы даже пещере.
Клозовски показалось, что впереди вверху виднеется огонек.
В ногах его словно прибавилось силы, и он, раздвигая плечом пелену дождя, устремился на свет. Он не ошибся, это действительно был огонь. Но почему-то вид его вызывал беспокойство. Бледное голубое свечение, ровное, искажаемое лишь завесой дождя, повисшей между ним и Клозовски.
Он дотащился до насыпи, укрепленной камнями и бревнами, и оказался на остатках дороги. Теперь огонь был ясно виден: голубой шарик, повисший в нескольких футах над землей, как маленькое слабое солнце. А под ним лежала опрокинувшаяся карета.
Лошадь со сломанной шеей запуталась в постромках, ноги ее торчали в разные стороны. Здесь же, уткнувшись лицом в грязь, валялся кучер в ливрее. Он не шевелился, придавленный поперек спины упавшим деревом.
Клозовски побежал, шлепая башмаками по мощенной булыжником, укатанной дороге. По крайней мере, карета – это хоть какое-то укрытие.
Ему не хотелось смотреть на голубой свет, и он пытался отвести от него взгляд. В самом центре голубой оттенок бледнел и переходил в белый, и еще там виднелись какие-то темные пятна, плотность свечения все время менялась, и все вместе напоминало ему лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Почему кровь, сочащаяся из узкой раны на его лбу, так возбуждает ее? Она может ощутить ее запах, ее вкус. Кровь сверкает, стекая тоненькой струйкой. Она чувствовала непонятную жажду.
Зазубренное копье молнии ударило в землю за окнами, осветив библиотеку такой вспышкой, что стало больно глазам. Тут же прогрохотал гром, сотрясая все здание.
Женевьева поддержала Равальоли, помогла ему добраться до дивана и усадила. Ему требовалось поспать.
Позднее она даст полный отчет Ватеку, а тот донесет его до Старого Мельмота. Завещание, этот без конца обсуждаемый между патриархом и его адвокатом секрет, возможно, будет изменено. Это завещание, главный предмет разговоров в залах Удольфо, все время изменяется, все новые пункты в него вписываются, изымаются, восстанавливаются, заменяются, меняют формулировку или пересматриваются. Никому, кроме Мельмота и Ватека, не было известно, что написано в завещании, но каждый строил свои предположения…
Она подошла к окну и выглянула в ночь. Библиотека находилась в самом сердце южного крыла Удольфо, здания, выстроенного посреди плато в виде гигантского креста, и из ее окон открывался вид на склоны, спускающиеся к долине. В ясную погоду, что случалось на удивление редко, можно было видеть даже Мираглиано и море. Сейчас же виднелась лишь впечатляющая завеса облаков с пленительным узором из дождевых капель. В одно из чахлых деревьев за разрушенной часовней Мананна угодила молния, и оно пылало, как факел, рваное пламя во тьме, сопротивляющееся хлещущим потокам дождевой воды. В его дрожащем свете казалось, что камни часовни пустились в пляс, будто в них, как сказал бы Ватек, вселились души жертв, которых пиратствующий папаша Смарры отправил на дно Тилейского моря.
Рука легла Женевьеве на плечо, ее развернули.
– Огонь, – прохрипел сломанным горлом Пинтальди. – Чудный огонь…
Пинтальди славился тягой к огню. Из-за этого он частенько попадал в беду. Его голова все еще торчала под странным углом, а плечо заскорузло от засохшей крови.
– Огонь…
Мягко обхватив его голову сильными руками, Женевьева повернула ее и правильно усадила на шее. Он выпрямился и для пробы покачал головой во все стороны. Убедившись, что все в порядке, Пинтальди не поблагодарил ее. Его взгляд был прикован к горящему дереву. На кончиках его усов повисли хлопья пены. Женевьева отвернулась и вместе с ним смотрела, как буря расправляется с огнем.
– Будто борющаяся душа, – сказал Пинтальди, – во власти богов.
Порыв ветра сбил пламя с дерева, которое стояло теперь, дымясь, с перекрученными, почерневшими, мертвыми ветвями.
– Ее поражение неизбежно, но пока она горит – горит ярко. Это должно послужить нам уроком.
Пинтальди поцеловал ее, вкус его крови обжег ей язык, и отшатнулся, отстраняясь. Временами он бывал ее любовником. Порой – заклятым врагом. Трудно было уследить. Все эти вариации имели какое-то значение для завещания, в этом она не сомневалась.
Он ушел. За окнами яростно ревела буря, терзая камни Удольфо. Этой ночью дом был холоднее льда.
4
Одеяние послушника отяжелело от ледяной воды, и Клозовски уже жалел о тепле и безопасности в груде мертвецов. Он заблудился в лесу. Судя по боли в ступнях и коленях, он лез куда-то в гору. Склон становился все круче, стремительно сбегающие с него потоки завивались вокруг его ног. Если тут и бродили разыскивающие его стражники, он не услышал бы их за шумом воды. Не позавидуешь тому, кто попытается верхом и в доспехах пробиваться сквозь такую бурю, и он полагал, что люди Зелучо уже, наверно, отказались от этой мысли. Но от этого было не намного легче.
Вспыхнула молния, запечатлевая черно-белое изображение леса в его глазах. Все деревья здесь были искривленные и корявые, будто в земле имелись залежи варп-камня и семена Хаоса, прорастающие среди других корней, изуродовали лес, сделав его похожим на ночной кошмар. С каждой вспышкой молнии казалось, что деревья все больше наклоняются вперед, протягивая ветви с острыми сучьями, точно руки со множеством локтей. Он приказал себе не поддаваться суевериям и поглубже натянул одолженный у послушника капюшон. Ледяная струйка воды побежала ему за шиворот.
Мягкая земля под ногами превращалась в море грязи. Скоро между лесом и болотами на юге не останется особой разницы. Он с трудом брел по этому месиву; а башмаки послушника оказались ему чересчур велики и уже заполнились густой холодной жижей, от которой стыли пальцы на ногах. Если он остановится, то тут же и утонет в грязи.
Он упорно пробивался вперед, а дождь тугой стеной преграждал ему путь вместе с постоянно меняющим направление ветром. Его одеяние хлопало на ветру, словно ослабевшие крылья умирающего ворона. Символ Морра, вышитый у него на груди, был очень кстати. Он, наверное, уже вполне походил на мертвеца.
В первую очередь сейчас он должен найти убежище. Ни одно из деревьев не могло бы укрыть его от дождя и ветра. Колени его готовы были подогнуться, а голые кисти рук сморщились, как у утонувшего моряка, который пробыл в воде уже достаточно долго, чтобы рыбы успели выесть его глаза. Могло статься, и в этом тоже была своя ирония, что он сбежал из подземных казематов Зелучо только для того, чтобы погибнуть на свободе, чтобы стать жертвой не жестокости дуче, а равнодушных и беспристрастных стихий.
Земля плавно уходила вверх, кругом текли неспешные ручьи жидкой грязи. Наверняка где-то здесь должна быть охотничья избушка или же хижина дровосека. Он обрадовался бы даже пещере.
Клозовски показалось, что впереди вверху виднеется огонек.
В ногах его словно прибавилось силы, и он, раздвигая плечом пелену дождя, устремился на свет. Он не ошибся, это действительно был огонь. Но почему-то вид его вызывал беспокойство. Бледное голубое свечение, ровное, искажаемое лишь завесой дождя, повисшей между ним и Клозовски.
Он дотащился до насыпи, укрепленной камнями и бревнами, и оказался на остатках дороги. Теперь огонь был ясно виден: голубой шарик, повисший в нескольких футах над землей, как маленькое слабое солнце. А под ним лежала опрокинувшаяся карета.
Лошадь со сломанной шеей запуталась в постромках, ноги ее торчали в разные стороны. Здесь же, уткнувшись лицом в грязь, валялся кучер в ливрее. Он не шевелился, придавленный поперек спины упавшим деревом.
Клозовски побежал, шлепая башмаками по мощенной булыжником, укатанной дороге. По крайней мере, карета – это хоть какое-то укрытие.
Ему не хотелось смотреть на голубой свет, и он пытался отвести от него взгляд. В самом центре голубой оттенок бледнел и переходил в белый, и еще там виднелись какие-то темные пятна, плотность свечения все время менялась, и все вместе напоминало ему лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62