Она туго затянула петлю, чувствуя проволоку сквозь перчатки и стараясь выдавить из доктора жизнь.
Он не сопротивлялся.
И она тут же поняла почему. Доктор Вальдемар был привязан к креслу и придвинут вплотную к огню. Ноги его затолкали в камин, когда пламя еще горело высоко. Теперь его башмаки и брюки частично сгорели, а почерневшие ноги оканчивались круглыми головешками на месте ступней.
Голова доктора перекатилась в ее петле, и она увидела, что его рот набит листами пергамента. Во лбу сияли три металлические бляшки. Это были шляпки гвоздей.
«Проклятие, – подумала она. – Близнецы побывали здесь первыми!»
16
– Ты слышишь?
– Что?
Кто-то пел. Печальную, западающую в душу погрев бальную песнь без слов. Клозовски знал, что ему никогда не забыть ее.
– Это.
– Не обращай внимания, – сказал он ей. – У нас есть другие заботы.
Мелодия звучала далеко, но становилась все громче.
– Но…
Он поцеловал ее и прижал ее голову к подушке.
– Послушай, Антония. У меня есть план. Мы остаемся здесь и славно проводим ночь. Завтра, когда буря утихнет, мы можем встать пораньше, раздобыть какую-нибудь одежду и без оглядки бежать отсюда.
Антония кивнула, и его рука скользнула ей между ног и принялась дразняще ласкать ее. Она закусила губу и прикрыла глаза, отвечая на его прикосновения.
Теперь уже казалось, что поет целый хор.
Клозовски поцеловал ее в плечо и попытался выбросить песню из головы. Безуспешно.
Антония села.
– Мы не сможем. Не вышло.
– Мы должны найти это.
– По-моему, очень глупая идея.
Она уже вылезла из койки и натягивала ночную сорочку. Клозовски стало зябко.
Он поднялся, закутался в облачение и огляделся в поисках оружия. Возможно, он сумел бы разбить кому-нибудь череп тазом, но разгуливать с ним едва ли будет удобно.
Он попытался открыть дверь. Она была закрыта на засов снаружи.
– Мы заперты, – с облегчением сообщил он. Антония отворила зеркало.
– Вовсе нет. Там туннели и лестницы. Я видела, когда шла сюда.
Она взяла свечу и шагнула в проход. В его обители вдруг стало совсем темно. Он услышал, как тихонько позвякивают колокольчики на ее браслетах.
– Пошли.
Он на ощупь натянул башмаки и двинулся следом.
17
Женевьева услышала стук в дверь и топот маленьких ног. Она знала, что это близнецы играют в игру под названием «постучать и убежать». Она не стала открывать дверь. Это лишь раззадорило бы их.
Она сидела впотьмах и слушала. Вот снова явилась Стенающая Аббатиса, вновь и вновь кающаяся в том, что задушила своего новорожденного сына, плод ее неосмотрительной связи с карликом-магом. Предполагалось, что всю семью похоронили под одной из стен восточного крыла.
Ее отец все еще не вернулся на портрет.
Раздался скрип. Дверь слегка выгнулась, будто на нее навалилось что-то тяжелое. Зная, что будет жалеть об этом, Женевьева подошла, отперла замок и открыла дверь. Ее посетитель упал на колени, потом растянулся ничком на ковре у ее ног. По одежде она узнала адвоката Ватека.
Но куда делась его голова?
18
Александр последовал за ней, но его это вовсе не радовало.
Должно быть, здесь целая система туннелей, на манер гномьих лабиринтов под многими городами Империи. Они продолжали продираться сквозь отяжелевшие от пыли слои паутины, давя валяющиеся под ногами древние кости. Слышно было, как в темноте шмыгают крысы.
И все равно они не могли определить, откуда доносится пение.
– Странно, – сказала Антония, стряхивая с руки паутину. – Паутины много, а пауков нет совсем.
– Не люблю пауков, – пропыхтел Александр.
– А кто любит?
– Кристабель Удольфо?
– Может быть, – рассмеялась Антония.
Она потерла паутину между указательным и большим пальцами. Та рассыпалась.
– Знаешь, это не похоже на паутину. Скорее на ту хлопковую дрянь, которую используют в театре. Помню, в спектакле «Замок в паутине, или Выпотрошенный Дидрик» она была везде. Люди от нее просто задыхались.
– Так, значит, все это спектакль?
– Ну, а где ты когда-нибудь раньше видел, чтобы гости взрывались за обедом? Или верзилу, у которого на лице шрамов больше, чем прыщей? Или то, что мы оказались в этаком месте темной ночью в бурю?
– А в этом что-то есть. Может, и не слишком много, но есть.
Они уперлись в тупик. Повернулись, пошли обратно по своим следам и оказались в тупике снова.
– Этой стены здесь не было. Смотри, наши следы выходят из нее…
Она опустила свечу. Так и есть. Пение прекратилось. Теперь раздался равномерный скрежет, гораздо ближе.
– Антония, – попросил Александр, – подними свечу повыше.
Она послушалась. Потолок медленно опускался.
– Шаллия милосердная, – пробормотал Александр.
19
Исидро д'Амато знал, что не сможет уснуть, пока не пересчитает их снова, еще всего один раз.
Он раскрыл саквояж и принялся ощупывать мешочки с монетами. Он, распуская тесемки, открывал каждый по очереди и сортировал монеты по номиналу. Он всегда старался как можно большую часть состояния переводить в монеты и держать их в потайных местах, а не в банковских домах Мираглиано. Теперь ясно, что он поступил мудро.
Он проклинал того спекулянта с болот, который предложил ему две наливные баржи с водой, предположительно дождевой, за баснословно низкую цену. Когда стражники и те, кого дела приводили на сторожевые посты, начали падать замертво и у них из всех дырок потекла отвратительная желтая пена, д'Амато инстинктивно понял, что пора проститься с городом и двигаться к своему дому в Бретонии.
Монеты звенели, когда он пересыпал их с ладони на ладонь. Он решил, что бросит Антонию Марсиллах где-нибудь по дороге. Если выбирать между твердой холодной монетой и мягкой теплой кожей, он всегда предпочитал первое.
Странный дом. Он будет счастлив убраться отсюда.
Исидро принялся убирать мешочки с деньгами в саквояж, тщательно укладывая один к другому. В саквояже что-то шевельнулось, и он быстро отдернул руку, спрятав ее под мышку. Он успел почувствовать, что у существа маленькое теплое тело. Размером оно было с крысу, но без шерсти. Точнее, его спину покрывали крохотные иглы, колющие кожу.
Из темноты саквояжа на него внимательно смотрели голубые глаза.
Не в силах выдавить из себя ни звука, он с ужасом глядел, как скачущее внутри существо опрокинуло саквояж.
Потом оно выскочило наружу, подобно черному пятну, и с писком исчезло. Глухо стукнулся об пол мешочек с монетами, вылетел клочок пергамента. Это был старый конторский счет, которым он застелил дно саквояжа.
Он подобрал бумагу и взглянул на нее. Тот больше не был наспех исписан цифрами, как запомнилось д'Амато. Теперь это был какой-то план, но не весь. Линии обрывались на половине рисунка, словно тому, кто чертил его, помешали, прежде чем он успел обвести чернилами еле заметные карандашные следы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Он не сопротивлялся.
И она тут же поняла почему. Доктор Вальдемар был привязан к креслу и придвинут вплотную к огню. Ноги его затолкали в камин, когда пламя еще горело высоко. Теперь его башмаки и брюки частично сгорели, а почерневшие ноги оканчивались круглыми головешками на месте ступней.
Голова доктора перекатилась в ее петле, и она увидела, что его рот набит листами пергамента. Во лбу сияли три металлические бляшки. Это были шляпки гвоздей.
«Проклятие, – подумала она. – Близнецы побывали здесь первыми!»
16
– Ты слышишь?
– Что?
Кто-то пел. Печальную, западающую в душу погрев бальную песнь без слов. Клозовски знал, что ему никогда не забыть ее.
– Это.
– Не обращай внимания, – сказал он ей. – У нас есть другие заботы.
Мелодия звучала далеко, но становилась все громче.
– Но…
Он поцеловал ее и прижал ее голову к подушке.
– Послушай, Антония. У меня есть план. Мы остаемся здесь и славно проводим ночь. Завтра, когда буря утихнет, мы можем встать пораньше, раздобыть какую-нибудь одежду и без оглядки бежать отсюда.
Антония кивнула, и его рука скользнула ей между ног и принялась дразняще ласкать ее. Она закусила губу и прикрыла глаза, отвечая на его прикосновения.
Теперь уже казалось, что поет целый хор.
Клозовски поцеловал ее в плечо и попытался выбросить песню из головы. Безуспешно.
Антония села.
– Мы не сможем. Не вышло.
– Мы должны найти это.
– По-моему, очень глупая идея.
Она уже вылезла из койки и натягивала ночную сорочку. Клозовски стало зябко.
Он поднялся, закутался в облачение и огляделся в поисках оружия. Возможно, он сумел бы разбить кому-нибудь череп тазом, но разгуливать с ним едва ли будет удобно.
Он попытался открыть дверь. Она была закрыта на засов снаружи.
– Мы заперты, – с облегчением сообщил он. Антония отворила зеркало.
– Вовсе нет. Там туннели и лестницы. Я видела, когда шла сюда.
Она взяла свечу и шагнула в проход. В его обители вдруг стало совсем темно. Он услышал, как тихонько позвякивают колокольчики на ее браслетах.
– Пошли.
Он на ощупь натянул башмаки и двинулся следом.
17
Женевьева услышала стук в дверь и топот маленьких ног. Она знала, что это близнецы играют в игру под названием «постучать и убежать». Она не стала открывать дверь. Это лишь раззадорило бы их.
Она сидела впотьмах и слушала. Вот снова явилась Стенающая Аббатиса, вновь и вновь кающаяся в том, что задушила своего новорожденного сына, плод ее неосмотрительной связи с карликом-магом. Предполагалось, что всю семью похоронили под одной из стен восточного крыла.
Ее отец все еще не вернулся на портрет.
Раздался скрип. Дверь слегка выгнулась, будто на нее навалилось что-то тяжелое. Зная, что будет жалеть об этом, Женевьева подошла, отперла замок и открыла дверь. Ее посетитель упал на колени, потом растянулся ничком на ковре у ее ног. По одежде она узнала адвоката Ватека.
Но куда делась его голова?
18
Александр последовал за ней, но его это вовсе не радовало.
Должно быть, здесь целая система туннелей, на манер гномьих лабиринтов под многими городами Империи. Они продолжали продираться сквозь отяжелевшие от пыли слои паутины, давя валяющиеся под ногами древние кости. Слышно было, как в темноте шмыгают крысы.
И все равно они не могли определить, откуда доносится пение.
– Странно, – сказала Антония, стряхивая с руки паутину. – Паутины много, а пауков нет совсем.
– Не люблю пауков, – пропыхтел Александр.
– А кто любит?
– Кристабель Удольфо?
– Может быть, – рассмеялась Антония.
Она потерла паутину между указательным и большим пальцами. Та рассыпалась.
– Знаешь, это не похоже на паутину. Скорее на ту хлопковую дрянь, которую используют в театре. Помню, в спектакле «Замок в паутине, или Выпотрошенный Дидрик» она была везде. Люди от нее просто задыхались.
– Так, значит, все это спектакль?
– Ну, а где ты когда-нибудь раньше видел, чтобы гости взрывались за обедом? Или верзилу, у которого на лице шрамов больше, чем прыщей? Или то, что мы оказались в этаком месте темной ночью в бурю?
– А в этом что-то есть. Может, и не слишком много, но есть.
Они уперлись в тупик. Повернулись, пошли обратно по своим следам и оказались в тупике снова.
– Этой стены здесь не было. Смотри, наши следы выходят из нее…
Она опустила свечу. Так и есть. Пение прекратилось. Теперь раздался равномерный скрежет, гораздо ближе.
– Антония, – попросил Александр, – подними свечу повыше.
Она послушалась. Потолок медленно опускался.
– Шаллия милосердная, – пробормотал Александр.
19
Исидро д'Амато знал, что не сможет уснуть, пока не пересчитает их снова, еще всего один раз.
Он раскрыл саквояж и принялся ощупывать мешочки с монетами. Он, распуская тесемки, открывал каждый по очереди и сортировал монеты по номиналу. Он всегда старался как можно большую часть состояния переводить в монеты и держать их в потайных местах, а не в банковских домах Мираглиано. Теперь ясно, что он поступил мудро.
Он проклинал того спекулянта с болот, который предложил ему две наливные баржи с водой, предположительно дождевой, за баснословно низкую цену. Когда стражники и те, кого дела приводили на сторожевые посты, начали падать замертво и у них из всех дырок потекла отвратительная желтая пена, д'Амато инстинктивно понял, что пора проститься с городом и двигаться к своему дому в Бретонии.
Монеты звенели, когда он пересыпал их с ладони на ладонь. Он решил, что бросит Антонию Марсиллах где-нибудь по дороге. Если выбирать между твердой холодной монетой и мягкой теплой кожей, он всегда предпочитал первое.
Странный дом. Он будет счастлив убраться отсюда.
Исидро принялся убирать мешочки с деньгами в саквояж, тщательно укладывая один к другому. В саквояже что-то шевельнулось, и он быстро отдернул руку, спрятав ее под мышку. Он успел почувствовать, что у существа маленькое теплое тело. Размером оно было с крысу, но без шерсти. Точнее, его спину покрывали крохотные иглы, колющие кожу.
Из темноты саквояжа на него внимательно смотрели голубые глаза.
Не в силах выдавить из себя ни звука, он с ужасом глядел, как скачущее внутри существо опрокинуло саквояж.
Потом оно выскочило наружу, подобно черному пятну, и с писком исчезло. Глухо стукнулся об пол мешочек с монетами, вылетел клочок пергамента. Это был старый конторский счет, которым он застелил дно саквояжа.
Он подобрал бумагу и взглянул на нее. Тот больше не был наспех исписан цифрами, как запомнилось д'Амато. Теперь это был какой-то план, но не весь. Линии обрывались на половине рисунка, словно тому, кто чертил его, помешали, прежде чем он успел обвести чернилами еле заметные карандашные следы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62