– У нас нет выбора…
Некоторые мужчины в компании обнажили мечи, словно ожидали нападения разбойников или чудовищ.
Клозовски заметил выраженное фамильное сходство. Длинные носы, ввалившиеся глаза, отчетливо выступающие скулы. Он вспомнил о призрачном лице среди голубого света и подумал, что, возможно, для них было бы лучше попытать счастья в бурю.
– Послушайте, – заговорил д'Амато, который, казалось, по мере высыхания увеличивался в размерах. – Вы должны приютить нас. Я важный человек в Мираглиано. Исидро д'Амато. Спросите любого, вам подтвердят. Вы будете вознаграждены.
Старик презрительно взглянул на д'Амато.
– Сомневаюсь, чтобы вы могли вознаградить нас, сударь.
– Ха, – бросил д'Амато. – Я человек не без средств.
– Я Шедони Удольфо, – сказал старик, – сын Мельмота Удольфо. Это богатое поместье, отягощенное таким состоянием, которое вы не в силах даже вообразить. У вас не может быть ничего, что мы могли бы пожелать.
Д'Амато отступил назад, к очагу размером с конюшню, в котором горели деревья целиком, и огляделся. На фоне очага он казался меньше и продолжал цепляться за свой саквояж, будто в нем было заключено его собственное бьющееся сердце. На него, с его типично буржуазным лицемерием, произвела сильное впечатление болтовня о «невообразимых богатствах».
Клозовски вспомнил, где он слышал про д'Амато. Мираглиано, морской порт, построенный на множестве островов в соленом болоте, был богатым торговым городом, но страдал от нехватки питьевой воды. На караванах, доставлявших пресную воду, и на сооружении каналов сколачивались целые состояния, и д'Амато был главным торговцем водой в городе, создавая собственную империю, выдавливая из бизнеса конкурентов. С год назад или около того он установил почти полный контроль над городскими запасами пресной воды и мог теперь утроить цены. Отцы города протестовали, но вынуждены были сдаться и платить ему.
Он в самом деле был влиятельным человеком. Но потом пришла желтая лихорадка, и прорицатели обвинили во всем зараженную воду. Это объясняло, почему д'Амато покинул свой дом…
Шедони подал знак громадине со шрамами.
– Жокке, – сказал он, – принеси еще кресла и горячего вина с пряностями. Наши гости рискуют замерзнуть до смерти.
Клозовски подошел как можно ближе к огню и почувствовал, как подсыхает на нем одежда.
Антония скинула насквозь промокшую шаль и приподняла тонкие юбки, чтобы обсушить ноги. Клозовски заметил, что, по меньшей мере, один из клана Удольфо весьма интересуется этим спектаклем, дряблый старикан в маленькой шапочке жреца и с похотливым блеском в глазах.
Антония весело рассмеялась и сделала несколько танцевальных па.
– Я порой бываю танцовщицей, – сказала она – Правда, не очень хорошей.
Ноги у нее были красивые, с крепкими мускулами.
– Доводилось бывать и актрисой. Которую убивают в конце первого действия…
Она высунула язык и свесила голову набок, словно у нее сломана шея. Ее блузка прилипла к коже, не оставив у Клозовски никаких сомнений относительно ее профессионализма.
Д'Амато засуетился вокруг Антонии, заставляя ее опустить влажные юбки и прикрыть ноги.
– Прошу прощения, – заявила она. – Куплено и оплачено, это про меня. Повелитель Воды имеет эксклюзивные права на все спектакли.
Она сказала это очень весело, но д'Амато явно был смущен дерзостью своей игрушки.
– Распутство – это путь к Хаосу и адовым мукам, – провозгласила ссохшаяся старая брюзга. – Этот дом всегда был наводнен проститутками и падшими женщинами с размалеванными щеками и ужасным смехом. Но теперь все они мертвы, а я, благочестивая и смешная Фламинея, я все еще тут. Они имели обыкновение смеяться надо мной, когда я была еще девчонкой, и спрашивать, уж не сберегаю ли я свое тело для червей. Но я жива, а они все уже сгнили.
Клозовски сразу определил для себя Фламинею как унылую маньячку. Она, казалось, получала изрядное наслаждение, рассуждая о смерти других, так что она-таки не лишала себя уж вовсе всех земных удовольствий.
Громила отыскал ему местечко за столом, рядом с усатым щеголем, который не мог нормально держать голову.
– Я Пинтальди, – представился молодой человек.
– Александр, – сообщил в ответ Клозовски. Пинтальди потянулся за свечой и поднес ее поближе. Клозовски ощутил на лице тепло пламени.
– Обворожительная это штука – огонь, – сказал Пинтальди. – Я изучал его. Знаете, они все неправы. Он не горячий, он холодный. И языки пламени действуют безупречно, как острые ножи. Они уничтожают зло и оставляют добро. Языки пламени – это пальцы богов.
– Очень интересно, – отозвался Клозовски, отхлебнув вина, налитого ему Жокке.
Вино обожгло ему горло и согрело изнутри. Фламинея сверкнула на него глазами, словно он в ее присутствии стал грязно приставать к ребенку.
– Вы служитель Морра, – сказало волосатое существо, сидящее рядом со старым Шедони. – Что вы делаете здесь в бурю?
Клозовски на миг был сбит с толку, потом вспомнил про взятое взаймы облачение.
– Ну, смерть есть везде, – ответил он, выставляя напоказ свой тоже позаимствованный амулет.
– Смерть везде, – подхватил волосатый. – Особенно здесь. Конечно, ведь именно в этом зале так часто возникают лишенные туловища призрачные руки Дворецкого-Душителя и сжимают глотки излишне доверчивых гостей.
Д'Амато закашлялся и выплюнул вино.
– Лишь тем, кто повинен в каком-нибудь тяжком преступлении, следует опасаться Дворецкого-Душителя, – сообщил любитель фольклора. – Он навещает только преступников.
– Приношу свои извинения, – сказал Шедони. – Мы старинный род, и наша кровь становится все жиже. Изоляция сделала нас эксцентричными. Вы, должно быть, считаете нас странными?
Все посмотрели на Клозовски, казалось, их запавшие глаза светятся голубым в полумраке.
– О нет, – ответил он, – вы так радушны. Отличаясь этим в лучшую сторону от того последнего из знатных домов, в котором мне случилось гостить.
Это во многом было правдой, хотя Клозовски и подозревал, что Жокке мог бы поделиться кое-какими умениями даже с самим Танкреди. Во всех этих аристократических гнездах имеется собственный карманный убийца.
– Вы должны остаться на ночь, – сказал Шедони. – Дом большой, и комнаты для вас найдутся.
Клозовски прикидывал, как долго он сможет поддерживать этот обман. Со времени Великих Туманных Бунтов его имя стало символом восстания. Если семейке Удольфо станет известно, что он принц Клозовски, поэт-революционер, его, наверно, просто вышвырнут в окно. А дальние окна зала как раз выходят на узкое глубокое ущелье. Лететь придется футов семьсот-восемьсот прямиком на острые скалы.
Пинтальди теперь ухватил канделябр и поднес ладонь к самому огню.
– Смотрите, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Некоторые мужчины в компании обнажили мечи, словно ожидали нападения разбойников или чудовищ.
Клозовски заметил выраженное фамильное сходство. Длинные носы, ввалившиеся глаза, отчетливо выступающие скулы. Он вспомнил о призрачном лице среди голубого света и подумал, что, возможно, для них было бы лучше попытать счастья в бурю.
– Послушайте, – заговорил д'Амато, который, казалось, по мере высыхания увеличивался в размерах. – Вы должны приютить нас. Я важный человек в Мираглиано. Исидро д'Амато. Спросите любого, вам подтвердят. Вы будете вознаграждены.
Старик презрительно взглянул на д'Амато.
– Сомневаюсь, чтобы вы могли вознаградить нас, сударь.
– Ха, – бросил д'Амато. – Я человек не без средств.
– Я Шедони Удольфо, – сказал старик, – сын Мельмота Удольфо. Это богатое поместье, отягощенное таким состоянием, которое вы не в силах даже вообразить. У вас не может быть ничего, что мы могли бы пожелать.
Д'Амато отступил назад, к очагу размером с конюшню, в котором горели деревья целиком, и огляделся. На фоне очага он казался меньше и продолжал цепляться за свой саквояж, будто в нем было заключено его собственное бьющееся сердце. На него, с его типично буржуазным лицемерием, произвела сильное впечатление болтовня о «невообразимых богатствах».
Клозовски вспомнил, где он слышал про д'Амато. Мираглиано, морской порт, построенный на множестве островов в соленом болоте, был богатым торговым городом, но страдал от нехватки питьевой воды. На караванах, доставлявших пресную воду, и на сооружении каналов сколачивались целые состояния, и д'Амато был главным торговцем водой в городе, создавая собственную империю, выдавливая из бизнеса конкурентов. С год назад или около того он установил почти полный контроль над городскими запасами пресной воды и мог теперь утроить цены. Отцы города протестовали, но вынуждены были сдаться и платить ему.
Он в самом деле был влиятельным человеком. Но потом пришла желтая лихорадка, и прорицатели обвинили во всем зараженную воду. Это объясняло, почему д'Амато покинул свой дом…
Шедони подал знак громадине со шрамами.
– Жокке, – сказал он, – принеси еще кресла и горячего вина с пряностями. Наши гости рискуют замерзнуть до смерти.
Клозовски подошел как можно ближе к огню и почувствовал, как подсыхает на нем одежда.
Антония скинула насквозь промокшую шаль и приподняла тонкие юбки, чтобы обсушить ноги. Клозовски заметил, что, по меньшей мере, один из клана Удольфо весьма интересуется этим спектаклем, дряблый старикан в маленькой шапочке жреца и с похотливым блеском в глазах.
Антония весело рассмеялась и сделала несколько танцевальных па.
– Я порой бываю танцовщицей, – сказала она – Правда, не очень хорошей.
Ноги у нее были красивые, с крепкими мускулами.
– Доводилось бывать и актрисой. Которую убивают в конце первого действия…
Она высунула язык и свесила голову набок, словно у нее сломана шея. Ее блузка прилипла к коже, не оставив у Клозовски никаких сомнений относительно ее профессионализма.
Д'Амато засуетился вокруг Антонии, заставляя ее опустить влажные юбки и прикрыть ноги.
– Прошу прощения, – заявила она. – Куплено и оплачено, это про меня. Повелитель Воды имеет эксклюзивные права на все спектакли.
Она сказала это очень весело, но д'Амато явно был смущен дерзостью своей игрушки.
– Распутство – это путь к Хаосу и адовым мукам, – провозгласила ссохшаяся старая брюзга. – Этот дом всегда был наводнен проститутками и падшими женщинами с размалеванными щеками и ужасным смехом. Но теперь все они мертвы, а я, благочестивая и смешная Фламинея, я все еще тут. Они имели обыкновение смеяться надо мной, когда я была еще девчонкой, и спрашивать, уж не сберегаю ли я свое тело для червей. Но я жива, а они все уже сгнили.
Клозовски сразу определил для себя Фламинею как унылую маньячку. Она, казалось, получала изрядное наслаждение, рассуждая о смерти других, так что она-таки не лишала себя уж вовсе всех земных удовольствий.
Громила отыскал ему местечко за столом, рядом с усатым щеголем, который не мог нормально держать голову.
– Я Пинтальди, – представился молодой человек.
– Александр, – сообщил в ответ Клозовски. Пинтальди потянулся за свечой и поднес ее поближе. Клозовски ощутил на лице тепло пламени.
– Обворожительная это штука – огонь, – сказал Пинтальди. – Я изучал его. Знаете, они все неправы. Он не горячий, он холодный. И языки пламени действуют безупречно, как острые ножи. Они уничтожают зло и оставляют добро. Языки пламени – это пальцы богов.
– Очень интересно, – отозвался Клозовски, отхлебнув вина, налитого ему Жокке.
Вино обожгло ему горло и согрело изнутри. Фламинея сверкнула на него глазами, словно он в ее присутствии стал грязно приставать к ребенку.
– Вы служитель Морра, – сказало волосатое существо, сидящее рядом со старым Шедони. – Что вы делаете здесь в бурю?
Клозовски на миг был сбит с толку, потом вспомнил про взятое взаймы облачение.
– Ну, смерть есть везде, – ответил он, выставляя напоказ свой тоже позаимствованный амулет.
– Смерть везде, – подхватил волосатый. – Особенно здесь. Конечно, ведь именно в этом зале так часто возникают лишенные туловища призрачные руки Дворецкого-Душителя и сжимают глотки излишне доверчивых гостей.
Д'Амато закашлялся и выплюнул вино.
– Лишь тем, кто повинен в каком-нибудь тяжком преступлении, следует опасаться Дворецкого-Душителя, – сообщил любитель фольклора. – Он навещает только преступников.
– Приношу свои извинения, – сказал Шедони. – Мы старинный род, и наша кровь становится все жиже. Изоляция сделала нас эксцентричными. Вы, должно быть, считаете нас странными?
Все посмотрели на Клозовски, казалось, их запавшие глаза светятся голубым в полумраке.
– О нет, – ответил он, – вы так радушны. Отличаясь этим в лучшую сторону от того последнего из знатных домов, в котором мне случилось гостить.
Это во многом было правдой, хотя Клозовски и подозревал, что Жокке мог бы поделиться кое-какими умениями даже с самим Танкреди. Во всех этих аристократических гнездах имеется собственный карманный убийца.
– Вы должны остаться на ночь, – сказал Шедони. – Дом большой, и комнаты для вас найдутся.
Клозовски прикидывал, как долго он сможет поддерживать этот обман. Со времени Великих Туманных Бунтов его имя стало символом восстания. Если семейке Удольфо станет известно, что он принц Клозовски, поэт-революционер, его, наверно, просто вышвырнут в окно. А дальние окна зала как раз выходят на узкое глубокое ущелье. Лететь придется футов семьсот-восемьсот прямиком на острые скалы.
Пинтальди теперь ухватил канделябр и поднес ладонь к самому огню.
– Смотрите, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62