Наши дворовые ему очень завидовали, говорили, что Котомкин богач и настоящий тысячник, что у него денег куры не клюют и он знаком чуть ли не с самим царем.
Алеша мне подмигнул и подумал о нас с ним такое, что я покраснела и осуждающе покачала головой. Зачем он привел портного, можно было догадаться и без моих новых способностей. Разговор у них шел о пошиве одежды. Алексей Григорьевич все это время ходил или в своем странном платье или в шлафроке покойного барина, который я сначала считала бабьим салопом. Теперь он собрался заказать современное платье и мучился, придумывая как общаться с портным, что бы тот не догадался, что он из другого времени. Пока они разговаривали, портной про себя ругался, что, задарма обшивая барского родича, и терпит большой убыток. Но больше всего он думал о своей больной дочери. Дочь его я никогда не видела, но в девичьей говорили, что она моя ровесница и большая гордячка и ломака.
Пока мужчины обсуждали одежду, я молча сидела на лавке. Наконец они кончили разговаривать, и портной ушел.
– Ну, что? – спросил меня Алеша, – не напугал я портного.
– Нет, – ответила я, – он думает, что ты просто немного блаженный. Ему сейчас не до тебя и не до работы, у него единственная дочь умирает.
Алексей Григорьевич задумался, потом спросил:
– А что он за человек?
Я начала вспоминать все, что подслушала из мыслей Фрола Исаевича и твердо сказала:
– Он хороший, нет у него в душе зла к людям.
– Тогда давай ему поможем? – предложил он.
– Почему не помочь, – согласилась я.
Алексей Григорьевич выглянул из комнаты и велел Тихону вернуть Котомкина. Пока за ним ходили, он опять начал выспрашивать, как я себя чувствую. Конечно, я знала, о чем он думает, но вида не показывала. Наконец он решился спросить:
– Алечка, поедешь со мной в город?
У меня замерло сердце. Мне так хотелось поехать с ним в дальнее путешествие, что на глаза почему-то наворачивались слезы.
– Поеду, коли возьмешь, – тихо ответила я.
– Куда же я без тебя, – сказал он, притянул к себе и крепко поцеловал в губы.
Я ему ответила, и он сразу же распустил руки, но тут в дверь постучали, он чертыхнулся и меня отпустил.
– Изволили звать, ваше благородие? – спросил, входя в комнату Котомкин.
– Что случилось с твоей дочерью? – прямо спросил Алеша.
Котомкина так удивил вопрос малознакомого человека, что он посмотрел на него, как на колдуна. Я поняла, что в людской ему уже успели наговорить на Алешу. Но в глубине души он обрадовался.
– Помирает дочка, – ответил с тяжелым вздохом Фрол Исаевич, – совсем плоха. Боюсь, когда вернусь, уже в живых не застану. Горе-то в том, что других детей нам с женой Бог не дал. Дуня у нас единственная.
– Что с ней? – спросил Алеша.
– Лихоманка замучила. Дуню немецкий лекарь лечит, уж который раз ей кровь пускает, ничего не помогает. Я и к знахарям ходил и молебен заказывал… Барин, может ты поможешь? Здесь говорят, ты мертвых воскрешаешь, как Спаситель воскресил Лазаря, – сказа Фрол Исаевич и, вдруг, заплакал. – Заставь за себя век Бога молить!
Алеша посмотрел на меня, и я ему согласно кивнула.
– Хорошо, только я не один лечить буду, мы вдвоем с Алевтиной к вам поедем, – показал он на меня. – Далеко отсюда до города?
– Да Троицка-то? – обрадовался Фрол Фомич. – Всего ничего, верст пятнадцать… В два часа доедем! А там вам с барышней сошью такие платья, пальчики оближите. Я на всю нашу округу самый наилучший портной!
То, что он назвал меня не девушкой, а барышней, мне так понравилось, что я тотчас сказала Алексею Григорьевичу:
– Давай собираться, нужно помочь хорошему человеку.
Он не стал мне противиться, подмигнул и тотчас согласился.
Собрались мы так быстро, что даже не успели проститься с барином Антоном Ивановичем. Его в тот час в доме не было, он пошел с нашими девушками в баню и Алексей Григорьевич не стал его беспокоить.
Сегодня был первый раз, когда я выезжала из деревни на лошади и, потому, очень волновалась. Мне очень хотела одеться в новое барское платье, но Алеша уговорил ехать в старом сарафане. Сказал, что к такому красивому платью нужны особые сапожки, прическа и чепчик. Носить его босиком, в лаптях и с простым платком, только людей смешить. Я решила, что он говорит правильно, и спорить не стала.
Фрол Исаевич между тем уже запряг лошадь. Мы втроем сели на широкое сидение его двуколки и поехали через всю деревню. До этого я ездила только за сеном на луга в простой телеге и теперь поняла, на сколько приятнее сидеть на высокой скамье, так, чтобы тебя все видели. Когда мы встречали наших деревенских, они все нам кланялись и оборачивались вслед.
До города мы доехали очень быстро. Я бы согласилась так путешествовать день и ночь. Когда появились первые городские избы, я с волнением смотрела по сторонам. Троицк оказался очень большим городом с длинной красивой улицей. На ней были даже каменные дома, похожие на господские усадьбы. Встречные люди были одеты не в посконное, а господское платье. Здесь нам уже никто не кланялся, а Флор Исаевич, когда встречал знакомых, снимал картуз. Скоро мы подъехали к двум огромным, стоящим друг против друга, Божьим храмам с богатой росписью и золочеными крестами. Я таких больших, красивых церквей еще не видела. Котомкин остановил лошадей, и мы с ним перекрестилась на обе церкви.
А вот Алеше город совсем не понравился, он почему-то видел совсем не то, что я и называл про себя Троицк «заштатной дырой». Как город может быть «дырой» я еще не понимала, но спросить из-за Котомкина не смогла.
После церкви лошадка побежала быстрее, почуяла близость дома.
– Почти доехали, как-то там моя Дуня! – сказал Фрол Исаевич.
Жили Котомкины совсем близко от обоих соборов. У них был почти барский двор с большими тесовыми воротами. Не успели мы в них въехать, как Фрол Исаевич, спросил парня, который нас встретил, как его Дуня. Тот пожал плечами, перекрестился и ответил, что у нее сейчас дохтур. Мы быстро слезли с двуколки и пошли прямо в дом. Навстречу вышла заплаканная хозяйка тетка Степанида.
– Как Дуня, жива? – спросил жену Фрол Исаевич.
– Плоха, – только и ответила она и начала вытирать глаза кончиком платка.
– Главное, что жива, – сказал Алеша, входя в просторные портновские сени.
– Это нового барина братец, первейший лекарь, – тихо сказал жене портной. – Мертвых с того света возвращает.
– Дай-то Бог! – прошептала тетка Степанида и заплакала.
– Ведите, скорее к больной, – попросил Алеша, и мы пошли за хозяевами вглубь дома.
В комнате у Дуни окошко закрывал темный платок, и было полутемно. Больная лежала возле окна на широких полатях, до глаз закрытая одеялом. Рядом с ней стоял высокий человек в узком черном платье. Он обернулся в нашу сторону и недовольно нахмурил брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Алеша мне подмигнул и подумал о нас с ним такое, что я покраснела и осуждающе покачала головой. Зачем он привел портного, можно было догадаться и без моих новых способностей. Разговор у них шел о пошиве одежды. Алексей Григорьевич все это время ходил или в своем странном платье или в шлафроке покойного барина, который я сначала считала бабьим салопом. Теперь он собрался заказать современное платье и мучился, придумывая как общаться с портным, что бы тот не догадался, что он из другого времени. Пока они разговаривали, портной про себя ругался, что, задарма обшивая барского родича, и терпит большой убыток. Но больше всего он думал о своей больной дочери. Дочь его я никогда не видела, но в девичьей говорили, что она моя ровесница и большая гордячка и ломака.
Пока мужчины обсуждали одежду, я молча сидела на лавке. Наконец они кончили разговаривать, и портной ушел.
– Ну, что? – спросил меня Алеша, – не напугал я портного.
– Нет, – ответила я, – он думает, что ты просто немного блаженный. Ему сейчас не до тебя и не до работы, у него единственная дочь умирает.
Алексей Григорьевич задумался, потом спросил:
– А что он за человек?
Я начала вспоминать все, что подслушала из мыслей Фрола Исаевича и твердо сказала:
– Он хороший, нет у него в душе зла к людям.
– Тогда давай ему поможем? – предложил он.
– Почему не помочь, – согласилась я.
Алексей Григорьевич выглянул из комнаты и велел Тихону вернуть Котомкина. Пока за ним ходили, он опять начал выспрашивать, как я себя чувствую. Конечно, я знала, о чем он думает, но вида не показывала. Наконец он решился спросить:
– Алечка, поедешь со мной в город?
У меня замерло сердце. Мне так хотелось поехать с ним в дальнее путешествие, что на глаза почему-то наворачивались слезы.
– Поеду, коли возьмешь, – тихо ответила я.
– Куда же я без тебя, – сказал он, притянул к себе и крепко поцеловал в губы.
Я ему ответила, и он сразу же распустил руки, но тут в дверь постучали, он чертыхнулся и меня отпустил.
– Изволили звать, ваше благородие? – спросил, входя в комнату Котомкин.
– Что случилось с твоей дочерью? – прямо спросил Алеша.
Котомкина так удивил вопрос малознакомого человека, что он посмотрел на него, как на колдуна. Я поняла, что в людской ему уже успели наговорить на Алешу. Но в глубине души он обрадовался.
– Помирает дочка, – ответил с тяжелым вздохом Фрол Исаевич, – совсем плоха. Боюсь, когда вернусь, уже в живых не застану. Горе-то в том, что других детей нам с женой Бог не дал. Дуня у нас единственная.
– Что с ней? – спросил Алеша.
– Лихоманка замучила. Дуню немецкий лекарь лечит, уж который раз ей кровь пускает, ничего не помогает. Я и к знахарям ходил и молебен заказывал… Барин, может ты поможешь? Здесь говорят, ты мертвых воскрешаешь, как Спаситель воскресил Лазаря, – сказа Фрол Исаевич и, вдруг, заплакал. – Заставь за себя век Бога молить!
Алеша посмотрел на меня, и я ему согласно кивнула.
– Хорошо, только я не один лечить буду, мы вдвоем с Алевтиной к вам поедем, – показал он на меня. – Далеко отсюда до города?
– Да Троицка-то? – обрадовался Фрол Фомич. – Всего ничего, верст пятнадцать… В два часа доедем! А там вам с барышней сошью такие платья, пальчики оближите. Я на всю нашу округу самый наилучший портной!
То, что он назвал меня не девушкой, а барышней, мне так понравилось, что я тотчас сказала Алексею Григорьевичу:
– Давай собираться, нужно помочь хорошему человеку.
Он не стал мне противиться, подмигнул и тотчас согласился.
Собрались мы так быстро, что даже не успели проститься с барином Антоном Ивановичем. Его в тот час в доме не было, он пошел с нашими девушками в баню и Алексей Григорьевич не стал его беспокоить.
Сегодня был первый раз, когда я выезжала из деревни на лошади и, потому, очень волновалась. Мне очень хотела одеться в новое барское платье, но Алеша уговорил ехать в старом сарафане. Сказал, что к такому красивому платью нужны особые сапожки, прическа и чепчик. Носить его босиком, в лаптях и с простым платком, только людей смешить. Я решила, что он говорит правильно, и спорить не стала.
Фрол Исаевич между тем уже запряг лошадь. Мы втроем сели на широкое сидение его двуколки и поехали через всю деревню. До этого я ездила только за сеном на луга в простой телеге и теперь поняла, на сколько приятнее сидеть на высокой скамье, так, чтобы тебя все видели. Когда мы встречали наших деревенских, они все нам кланялись и оборачивались вслед.
До города мы доехали очень быстро. Я бы согласилась так путешествовать день и ночь. Когда появились первые городские избы, я с волнением смотрела по сторонам. Троицк оказался очень большим городом с длинной красивой улицей. На ней были даже каменные дома, похожие на господские усадьбы. Встречные люди были одеты не в посконное, а господское платье. Здесь нам уже никто не кланялся, а Флор Исаевич, когда встречал знакомых, снимал картуз. Скоро мы подъехали к двум огромным, стоящим друг против друга, Божьим храмам с богатой росписью и золочеными крестами. Я таких больших, красивых церквей еще не видела. Котомкин остановил лошадей, и мы с ним перекрестилась на обе церкви.
А вот Алеше город совсем не понравился, он почему-то видел совсем не то, что я и называл про себя Троицк «заштатной дырой». Как город может быть «дырой» я еще не понимала, но спросить из-за Котомкина не смогла.
После церкви лошадка побежала быстрее, почуяла близость дома.
– Почти доехали, как-то там моя Дуня! – сказал Фрол Исаевич.
Жили Котомкины совсем близко от обоих соборов. У них был почти барский двор с большими тесовыми воротами. Не успели мы в них въехать, как Фрол Исаевич, спросил парня, который нас встретил, как его Дуня. Тот пожал плечами, перекрестился и ответил, что у нее сейчас дохтур. Мы быстро слезли с двуколки и пошли прямо в дом. Навстречу вышла заплаканная хозяйка тетка Степанида.
– Как Дуня, жива? – спросил жену Фрол Исаевич.
– Плоха, – только и ответила она и начала вытирать глаза кончиком платка.
– Главное, что жива, – сказал Алеша, входя в просторные портновские сени.
– Это нового барина братец, первейший лекарь, – тихо сказал жене портной. – Мертвых с того света возвращает.
– Дай-то Бог! – прошептала тетка Степанида и заплакала.
– Ведите, скорее к больной, – попросил Алеша, и мы пошли за хозяевами вглубь дома.
В комнате у Дуни окошко закрывал темный платок, и было полутемно. Больная лежала возле окна на широких полатях, до глаз закрытая одеялом. Рядом с ней стоял высокий человек в узком черном платье. Он обернулся в нашу сторону и недовольно нахмурил брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79