Они, который покойник, такой важный, что со мной и словом не хотел обмолвиться. Привел в комнату, ткнул к стулу и, говорит, сиди. Вот я и сидела.
Старик, выполнив поручение флигель-адъютанта, выведать у меня причину смерти надворного советника, облегченно вздохнул и повел меня на свою половину. Там была деревенская обстановка, большая русская печь, много разного возраста детишек и уже с утра усталая жена. Она, не интересуясь моим ни прошлым, ни настоящим, сразу же усадила за стол и накормила горячими оладьями. После завтрака я отпросилась поспать после бессонной ночи. Хозяйка отвела меня за печь, указала место и приказала детям не шуметь.
Я проспала почти до полудня, и встала почти здоровой. Несмотря на запрет, спокойно вышла из дома по свои делам, и никто на это не обратил внимания. Обедала я по-семейному с семьей смотрителя. Крестьянский быт был мне привычен и не вызывал неприязни. Дети у них оказались хорошие, и я с удовольствием поиграла со старшими девочками в куклы. Обо мне пока никто, по-прежнему, не вспоминал.
Смотритель Семен Иванович, рассказал мне по секрету, что дело с покойным надворным советником у Татищева совсем не клеится. Ему пришлось обращаться за помощью к местным властям, и как всегда начались долгие споры и мелкие поборы. Флигель-адъютант рассердился, попытался столичным авторитетом надавить на здешних чиновников, те дали ему дружный отпор, затеяли волынку, и дело застопорилось. За услуги и содействие они хотели получать живые денег, а платить из своего кармана граф не хотел ни в коем случае.
Ни гроб, ни подводу за казенный счет Татищев найти не сумел и решил не везти тело в столицу, а похоронить Ломакина на местном кладбище. Куда делись двести сорок рублей из дорожной сумки Ломакина, которых вполне должно было хватить на перевозку тела, мне осталось неизвестным. В последний момент, когда уже все казалось было оговорено, поп отказался отпевать покойного, пока ему не докажут, что тот православного вероисповедания.
Дни шли за днями, я привыкла к семье Семена Ивановича, стала у них за свою, и флигель-адъютанта видела только из окна квартиры. Судя по всему, кавалергарды тоже не спешили вернуться к муштре в столицу, манкировали приказы и изводили бедного графа бестолковщиной. Короче говоря, жизнь постепенно налаживалась. Татищев, наконец, смирился с неизбежным, хорошо выпил с местными начальниками и только после этого дело стронулось с мертвой точки.
Надворного советника Иоакима Прокоповича Ломакина похоронили по православному обряду спустя три дня после кончины в ограде церкви села Луковичное. В последний путь его провожала блестящая команда кирасиров лейб-гвардии Его Величества полка, флигель-адъютант Его Величества граф Иван Львович Татищев, губернский секретарь Сидор Иванов, провинциальный секретарь Василий Долгоруков и многие местные неофициальные лица, представляющие все основные сословия Российской империи.
После прощания, отпевания и похорон, состоялись поминки, затянувшиеся по здешнему обычаю на два дня. Не смотря на то, что покойного почти никто не знал, а многие даже никогда не видели ни живым, ни мертвым, провожали его широко, с истинно русским размахом. О покойном надворном советнике, было пролито много слез, и сказано еще больше теплых слов, так что, мне кажется, Иоаким Прокопович должен был остаться довольным. И еще у меня была надежа, что он, при случае, замолвит за меня словечко перед Господом.
В конце недели, когда все дела, наконец, завершились, мы начали, не торопясь, собираться в дорогу. Семья станционного смотрителя, провожая меня в неведомый путь, плакала навзрыд. Даже сам Иван Семенович, украдкой смахнул скупую мужскую слезу. Я обнялась и расцеловалась со всеми новыми друзьями и, напутствуемая крестными знамениями и пожеланием удачи, села в свою тюремную карету.
Там еще пахло табаком моего прежнего тюремщика и, возможно, витал его дух. Только он теперь и мог сопровождать меня до самого Петербург.
Я вольно устроилась на широком каретном диване и ждала когда тронутся кони и повезут меня на мою Голгофу, как вдруг открылась дверка, и в ней показалось симпатичное, немного смущенное лицо граф Иван Львович Татищев.
– Простите меня, сударыня, – виновато сказал он, – у меня внезапно захромала лошадь, и я оказался в совершенном конфузе. Не будете ли вы возражать, если я составлю вам компанию до ближайшей кузницы?
Я тоже немного смутилась, но вежливо ответила:
– Если у вас в том такая нужда, граф, то я согласна, извольте садиться.
Что он в это время думал, на что надеялся, я постаралась не услышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Старик, выполнив поручение флигель-адъютанта, выведать у меня причину смерти надворного советника, облегченно вздохнул и повел меня на свою половину. Там была деревенская обстановка, большая русская печь, много разного возраста детишек и уже с утра усталая жена. Она, не интересуясь моим ни прошлым, ни настоящим, сразу же усадила за стол и накормила горячими оладьями. После завтрака я отпросилась поспать после бессонной ночи. Хозяйка отвела меня за печь, указала место и приказала детям не шуметь.
Я проспала почти до полудня, и встала почти здоровой. Несмотря на запрет, спокойно вышла из дома по свои делам, и никто на это не обратил внимания. Обедала я по-семейному с семьей смотрителя. Крестьянский быт был мне привычен и не вызывал неприязни. Дети у них оказались хорошие, и я с удовольствием поиграла со старшими девочками в куклы. Обо мне пока никто, по-прежнему, не вспоминал.
Смотритель Семен Иванович, рассказал мне по секрету, что дело с покойным надворным советником у Татищева совсем не клеится. Ему пришлось обращаться за помощью к местным властям, и как всегда начались долгие споры и мелкие поборы. Флигель-адъютант рассердился, попытался столичным авторитетом надавить на здешних чиновников, те дали ему дружный отпор, затеяли волынку, и дело застопорилось. За услуги и содействие они хотели получать живые денег, а платить из своего кармана граф не хотел ни в коем случае.
Ни гроб, ни подводу за казенный счет Татищев найти не сумел и решил не везти тело в столицу, а похоронить Ломакина на местном кладбище. Куда делись двести сорок рублей из дорожной сумки Ломакина, которых вполне должно было хватить на перевозку тела, мне осталось неизвестным. В последний момент, когда уже все казалось было оговорено, поп отказался отпевать покойного, пока ему не докажут, что тот православного вероисповедания.
Дни шли за днями, я привыкла к семье Семена Ивановича, стала у них за свою, и флигель-адъютанта видела только из окна квартиры. Судя по всему, кавалергарды тоже не спешили вернуться к муштре в столицу, манкировали приказы и изводили бедного графа бестолковщиной. Короче говоря, жизнь постепенно налаживалась. Татищев, наконец, смирился с неизбежным, хорошо выпил с местными начальниками и только после этого дело стронулось с мертвой точки.
Надворного советника Иоакима Прокоповича Ломакина похоронили по православному обряду спустя три дня после кончины в ограде церкви села Луковичное. В последний путь его провожала блестящая команда кирасиров лейб-гвардии Его Величества полка, флигель-адъютант Его Величества граф Иван Львович Татищев, губернский секретарь Сидор Иванов, провинциальный секретарь Василий Долгоруков и многие местные неофициальные лица, представляющие все основные сословия Российской империи.
После прощания, отпевания и похорон, состоялись поминки, затянувшиеся по здешнему обычаю на два дня. Не смотря на то, что покойного почти никто не знал, а многие даже никогда не видели ни живым, ни мертвым, провожали его широко, с истинно русским размахом. О покойном надворном советнике, было пролито много слез, и сказано еще больше теплых слов, так что, мне кажется, Иоаким Прокопович должен был остаться довольным. И еще у меня была надежа, что он, при случае, замолвит за меня словечко перед Господом.
В конце недели, когда все дела, наконец, завершились, мы начали, не торопясь, собираться в дорогу. Семья станционного смотрителя, провожая меня в неведомый путь, плакала навзрыд. Даже сам Иван Семенович, украдкой смахнул скупую мужскую слезу. Я обнялась и расцеловалась со всеми новыми друзьями и, напутствуемая крестными знамениями и пожеланием удачи, села в свою тюремную карету.
Там еще пахло табаком моего прежнего тюремщика и, возможно, витал его дух. Только он теперь и мог сопровождать меня до самого Петербург.
Я вольно устроилась на широком каретном диване и ждала когда тронутся кони и повезут меня на мою Голгофу, как вдруг открылась дверка, и в ней показалось симпатичное, немного смущенное лицо граф Иван Львович Татищев.
– Простите меня, сударыня, – виновато сказал он, – у меня внезапно захромала лошадь, и я оказался в совершенном конфузе. Не будете ли вы возражать, если я составлю вам компанию до ближайшей кузницы?
Я тоже немного смутилась, но вежливо ответила:
– Если у вас в том такая нужда, граф, то я согласна, извольте садиться.
Что он в это время думал, на что надеялся, я постаралась не услышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79