Расплющенная о стену пуля была представлена и осмотрена. Трегубову крыть было нечем, он этим очень огорчился и, со слезами на глазах, принес мне свои извинения. Потом полез целоваться и пить на брудершафт.
Так оказалось, что я, мстя за невинные ухаживания за своей женой, грубо разрушил героический миф, которым этот недоросль мог бы утешаться всю оставшуюся жизнь. Однако никаких угрызений совести я не испытывал, как и сочувствия к ребячливому баловню судьбы.
Устав от расследования, присутствующие вернулись в пиршественную залу и удвоили усилия по опустошению хозяйского винного подвала. Уже через полчаса разговоры вошли в прежнее русло. Подхалимы опять запели дифирамбы Василию Ивановичу, и все вернулось на круги своя, разве что решившим дело теперь сделался не второй, а первый трегубовский выстрел.
Пьянка, между тем, все продолжалась и даже расширялась. Подъезжали с визитами все новые и новые соседи, так что свидетелям необычного происшествия можно было раз за разом рассказывать одно и то же в самых разных вариантах. Уже стемнело, когда мне с большим трудом удалось уговорить раненого отправиться в постель. Как только его унесли в спальню, гулянье начало стихать. Часть гостей разъехались по домам, приживалы расползлись по своим углам, а за ними отправились в свои комнаты и мы с приставом.
Пьяный и усталый, я вернулся к себе и застал свою любимую за чтением повести Карамзина «Наталья, боярская дочь». Читала она при свечах громким шепотом и довольно бойко.
Скучная и наивная история захватила ее целиком. Она рассеяно улыбнулась мне и вернулась к чтению. Я смутно помнил, что оканчивается повесть свадьбой, и это меня порадовало: утешать жену так же, как вчера, после «Бедной Лизы», у меня сегодня не было сил. Последнее, что я успел подумать, проваливаясь в сон, это то, что Алю нужно научить читать про себя.
Глава тринадцатая
Я так долго спал, что, проснувшись, испытал тревожное чувство, что упущено много времени, и едва ли не жизнь прошла мимо. Я вскочил с постели, тихо, чтобы не разбудить Алю, оделся. В доме было тихо. Никто не стучал сапогами по коридору и громогласно не демонстрировал своего хозяйственного рвения. То ли дворня тунеядствовала на господский лад, то ли была так вышколена, что не мешала по утрам почивать хозяину и его гостям.
Аля спала, зарывшись с головой в одеяло, и просыпаться не желала. Судя по оплывшим свечам, она читала всю ночь. Вот уж, действительно, охота пуще неволи.
После вчерашнего «праздника победы» состояние у меня было, мягко говоря, подвешенное. Пришлось идти в буфетную «лечить подобное подобным».
Оказалось, что плохое самочувствие было не только у меня. Почти все оставшиеся на ночь гости и обитающие здесь приживалы были уже в буфете и успешно продвигались через временное выздоровление к новой болезни. Укоренный такими примерами невоздержанности, я ограничился в потреблении «лекарства» только необходимым минимумом, после чего, не без сожаления, покинул веселящуюся компанию.
Делать мне было решительно нечего, и я отправился на конюшню. Там со вчерашнего дня практически ничего не изменилось. Бывший узник по-прежнему лежал, бессильно раскинувшись на полатях, а Иван любовно чистил скребком наших лошадок.
Я поздоровался и спросил его, дали ли вчера на кухне еду для больного.
– Дали, – ответил он, чему-то ухмыляясь, – куда им было деться. Все, что просил, дали, да еще сверх того водки.
– Водка – это хорошо, – вяло порадовался я за него, – только если не очень много.
– Водки много не бывает, – резонно не согласился он.
Узник при моем приходе открыл глаза и напряженно всматривался в мое лицо. Глаза его, так же, как и вчера, лихорадочно блестели. Я приложил тыльную сторону ладони к его лбу. На ощупь температуры вроде бы не было.
– Давайте я вас осмотрю, – предложил я. – Иван, помоги снять с больного рубаху.
Иван неохотно отложил скребок, ласково потрепал лошадь по шее и подошел к нам. Я приподнял легкое, ссохшееся тело, а он ловко стянул исподнюю рубаху. Выглядел наш недавний заключенный ужасно, но лучше, чем должен был после такого длительного пребывания без воздуха и нормальной пищи. Я подумал, что если организовать ему усиленное питание и дать пару недель отдохнуть, то он вполне успешно оправится от перенесенных лишений.
Я осмотрел его, послушал сердце, легкие. Все было в лучшем состоянии, чем можно было ожидать.
– Знаете, я думаю, что вы скоро пойдете на поправку. Кстати, мы с вами не успели познакомиться, – сказал я и назвался.
– Илья Ефимович Костюков, – отрекомендовался в свою очередь узник, чтобы лучше видеть меня, откидываясь на свой сенник.
– Вы просто как Репин, полный его тезка, – к слову сказал я, постфактум подумав, что никакого Илью Репина он знать не может.
Однако мои слова Костюкова заинтересовали. Он даже наморщил лоб, пытаясь понять, о ком я говорю.
– Я Илью Ефимовича Репнина не знаю. Слышал про Никиту Ивановича, стольника и фельдмаршала, сына его Василия Никитича, генерала-фельдцейхмейстера, встречал внука стольника Николая Васильевича, тоже, как и его дед, фельдмаршала. Слышно, что он нынче послом в Берлине.
– Я не про Репнина говорил, а про Репина, это такой известный художник.
– Не знаком, – кратко сообщил Илья Ефимович. Обширные сведения вчерашнего заключенного о русской аристократии меня заинтересовали. Судя по тому, что он знал каких-то неведомых фельдмаршалов и фельдцейхмейстеров, мое первоначальное впечатление было правильным, Костюков явно не крестьянин.
Осмотр и наш краткий разговор так его утомили, что он даже прикрыл глаза.
Однако, я намека не понял и все-таки задал интересующий меня вопрос:
– А как и за что вы попали в здешний острог?
Увы, ответ его был, возможно, правдивым и полным, но весьма расплывчатым:
– По проискам дьявольским, – мрачно глянув на меня горячими глазами, ответил Илья Ефимович.
– Все, что не в руках Бога, то в руках дьявола, – подтвердил слушавший нашу беседу Иван.
– Это так же точно, – согласился я, – как то, что Волга течет в Каспийское море. Но мне бы хотелось узнать, через кого все-таки нечистый осуществлял свои происки? Кто, кроме управляющего, в этом замешан?
– Сказано, нечистый, чего же еще говорить, – неожиданно сердито сказал Иван. – Сдалось тебе его кликать!
– А все-таки, точнее сказать нельзя?
Мне никто не ответил, а настаивать на более конкретной информации я поостерегся. Помешало, скорее всего, внутреннее сопротивление Костюкова, какая-то его отрицательная энергетика.
Уже когда я спросил его о пленении, он внутренне закрылся, отвел глаза и уставился в низкий бревенчатый потолок отсутствующим взглядом.
«Загадочный тип, – подумал я. – Что-то во всей этой истории есть нелогичное».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Так оказалось, что я, мстя за невинные ухаживания за своей женой, грубо разрушил героический миф, которым этот недоросль мог бы утешаться всю оставшуюся жизнь. Однако никаких угрызений совести я не испытывал, как и сочувствия к ребячливому баловню судьбы.
Устав от расследования, присутствующие вернулись в пиршественную залу и удвоили усилия по опустошению хозяйского винного подвала. Уже через полчаса разговоры вошли в прежнее русло. Подхалимы опять запели дифирамбы Василию Ивановичу, и все вернулось на круги своя, разве что решившим дело теперь сделался не второй, а первый трегубовский выстрел.
Пьянка, между тем, все продолжалась и даже расширялась. Подъезжали с визитами все новые и новые соседи, так что свидетелям необычного происшествия можно было раз за разом рассказывать одно и то же в самых разных вариантах. Уже стемнело, когда мне с большим трудом удалось уговорить раненого отправиться в постель. Как только его унесли в спальню, гулянье начало стихать. Часть гостей разъехались по домам, приживалы расползлись по своим углам, а за ними отправились в свои комнаты и мы с приставом.
Пьяный и усталый, я вернулся к себе и застал свою любимую за чтением повести Карамзина «Наталья, боярская дочь». Читала она при свечах громким шепотом и довольно бойко.
Скучная и наивная история захватила ее целиком. Она рассеяно улыбнулась мне и вернулась к чтению. Я смутно помнил, что оканчивается повесть свадьбой, и это меня порадовало: утешать жену так же, как вчера, после «Бедной Лизы», у меня сегодня не было сил. Последнее, что я успел подумать, проваливаясь в сон, это то, что Алю нужно научить читать про себя.
Глава тринадцатая
Я так долго спал, что, проснувшись, испытал тревожное чувство, что упущено много времени, и едва ли не жизнь прошла мимо. Я вскочил с постели, тихо, чтобы не разбудить Алю, оделся. В доме было тихо. Никто не стучал сапогами по коридору и громогласно не демонстрировал своего хозяйственного рвения. То ли дворня тунеядствовала на господский лад, то ли была так вышколена, что не мешала по утрам почивать хозяину и его гостям.
Аля спала, зарывшись с головой в одеяло, и просыпаться не желала. Судя по оплывшим свечам, она читала всю ночь. Вот уж, действительно, охота пуще неволи.
После вчерашнего «праздника победы» состояние у меня было, мягко говоря, подвешенное. Пришлось идти в буфетную «лечить подобное подобным».
Оказалось, что плохое самочувствие было не только у меня. Почти все оставшиеся на ночь гости и обитающие здесь приживалы были уже в буфете и успешно продвигались через временное выздоровление к новой болезни. Укоренный такими примерами невоздержанности, я ограничился в потреблении «лекарства» только необходимым минимумом, после чего, не без сожаления, покинул веселящуюся компанию.
Делать мне было решительно нечего, и я отправился на конюшню. Там со вчерашнего дня практически ничего не изменилось. Бывший узник по-прежнему лежал, бессильно раскинувшись на полатях, а Иван любовно чистил скребком наших лошадок.
Я поздоровался и спросил его, дали ли вчера на кухне еду для больного.
– Дали, – ответил он, чему-то ухмыляясь, – куда им было деться. Все, что просил, дали, да еще сверх того водки.
– Водка – это хорошо, – вяло порадовался я за него, – только если не очень много.
– Водки много не бывает, – резонно не согласился он.
Узник при моем приходе открыл глаза и напряженно всматривался в мое лицо. Глаза его, так же, как и вчера, лихорадочно блестели. Я приложил тыльную сторону ладони к его лбу. На ощупь температуры вроде бы не было.
– Давайте я вас осмотрю, – предложил я. – Иван, помоги снять с больного рубаху.
Иван неохотно отложил скребок, ласково потрепал лошадь по шее и подошел к нам. Я приподнял легкое, ссохшееся тело, а он ловко стянул исподнюю рубаху. Выглядел наш недавний заключенный ужасно, но лучше, чем должен был после такого длительного пребывания без воздуха и нормальной пищи. Я подумал, что если организовать ему усиленное питание и дать пару недель отдохнуть, то он вполне успешно оправится от перенесенных лишений.
Я осмотрел его, послушал сердце, легкие. Все было в лучшем состоянии, чем можно было ожидать.
– Знаете, я думаю, что вы скоро пойдете на поправку. Кстати, мы с вами не успели познакомиться, – сказал я и назвался.
– Илья Ефимович Костюков, – отрекомендовался в свою очередь узник, чтобы лучше видеть меня, откидываясь на свой сенник.
– Вы просто как Репин, полный его тезка, – к слову сказал я, постфактум подумав, что никакого Илью Репина он знать не может.
Однако мои слова Костюкова заинтересовали. Он даже наморщил лоб, пытаясь понять, о ком я говорю.
– Я Илью Ефимовича Репнина не знаю. Слышал про Никиту Ивановича, стольника и фельдмаршала, сына его Василия Никитича, генерала-фельдцейхмейстера, встречал внука стольника Николая Васильевича, тоже, как и его дед, фельдмаршала. Слышно, что он нынче послом в Берлине.
– Я не про Репнина говорил, а про Репина, это такой известный художник.
– Не знаком, – кратко сообщил Илья Ефимович. Обширные сведения вчерашнего заключенного о русской аристократии меня заинтересовали. Судя по тому, что он знал каких-то неведомых фельдмаршалов и фельдцейхмейстеров, мое первоначальное впечатление было правильным, Костюков явно не крестьянин.
Осмотр и наш краткий разговор так его утомили, что он даже прикрыл глаза.
Однако, я намека не понял и все-таки задал интересующий меня вопрос:
– А как и за что вы попали в здешний острог?
Увы, ответ его был, возможно, правдивым и полным, но весьма расплывчатым:
– По проискам дьявольским, – мрачно глянув на меня горячими глазами, ответил Илья Ефимович.
– Все, что не в руках Бога, то в руках дьявола, – подтвердил слушавший нашу беседу Иван.
– Это так же точно, – согласился я, – как то, что Волга течет в Каспийское море. Но мне бы хотелось узнать, через кого все-таки нечистый осуществлял свои происки? Кто, кроме управляющего, в этом замешан?
– Сказано, нечистый, чего же еще говорить, – неожиданно сердито сказал Иван. – Сдалось тебе его кликать!
– А все-таки, точнее сказать нельзя?
Мне никто не ответил, а настаивать на более конкретной информации я поостерегся. Помешало, скорее всего, внутреннее сопротивление Костюкова, какая-то его отрицательная энергетика.
Уже когда я спросил его о пленении, он внутренне закрылся, отвел глаза и уставился в низкий бревенчатый потолок отсутствующим взглядом.
«Загадочный тип, – подумал я. – Что-то во всей этой истории есть нелогичное».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80