Очень скоро мы вообще нигде не сможем пройтись, не опасаясь нарваться на нож. В том числе и в Инвуде.
— Понятно, — повторил Хэнк.
— Конечно, мы не можем указывать этим несчастным, где им жить. Они американские граждане — как мы с тобой, Хэнк; как мы с тобой — они свободные люди, имеющие право на свое место под солнцем, и я не отрицаю их прав. Но, по-моему, их следует научить, что они не могут вот так просто явиться в цивилизованный город и превратить его в джунгли для диких зверей. Я думаю о своей жене и детях, Хэнк, и мне кажется, тебе тоже стоит подумать о своей прелестной дочери — ведь ты же не хочешь, чтобы однажды ночью ее изнасиловал какой-нибудь фермер с Пуэрто-Рико.
— Понятно, — еще раз повторил Хэнк.
— И наконец мы подошли к цели нашего визита. Так вот. Никто из живущих на этой улице не оправдывает убийства, это точно. Надеюсь, ты понимаешь, что мы все — законопослушные граждане, которые стремятся к свершению правосудия. Но ведь никто не бежит в джунгли — знаю, что это слово за последние дни уже набило оскомину, — но тем не менее никто не бежит в джунгли, чтобы повесить охотника за то, что он убил хищного тигра. Никому такая мысль даже в голову не придет, Хэнк.
— Понятно, — в который раз кивнул Хэнк.
— Хорошо. Итак, что мы имеем. Трое белых мальчиков прогуливаются по Испанскому Гарлему — ты, конечно, согласен, что он является частью джунглей, — и вдруг на них бросается дикое животное с ножом и…
— Одну минутку, Джон, — прервал его Хэнк.
— ..вполне разумным было бы… Что?
— Надеюсь, я тебя не правильно понял. Надеюсь, у меня сложилось неверное впечатление, будто ты пытаешься навязать мне свою точку зрения о том, как вести дело Рафаэля Морреса.
— Что ты, Хэнк, мы никогда бы не позволили себе ничего подобного, и ты это знаешь.
— Тогда зачем вы пришли?
— Спросить тебя, неужели ты серьезно собираешься приговорить к смертной казни трех белых мальчиков, которые — в целях самозащиты — не позволили этому пуэрториканцу…
— Этот пуэрториканец был таким же белым, как ты, Джон.
— Ладно, я оценил твою маленькую шутку, — криво улыбнулся Макнелли, — но мы считаем это дело чрезвычайно серьезным. А мы ведь твои соседи.
— Допустим. И что?
— Что ты собираешься делать?
— Я собираюсь представлять обвинение по делу об убийстве первой степени в соответствии с обвинительным заключением, вынесенным Большим жюри.
— Ты попытаешься повесить этих ребят?
— Я попытаюсь добиться признания их виновными.
— На каком основании?
— Потому что считаю их виновными.
— Ты понимаешь, что это означает?
— Что, Джон?
— Это означает, что каждый пуэрториканец в нашем городе сможет совершить преступление и быть уверенным в своей безнаказанности! Вот что это означает!
— По-моему, ты что-то перепутал. Убили-то как раз пуэрториканца.
— Он бросился на них с ножом! И по-твоему, достойных граждан нужно наказывать за то, что они защищают свою жизнь? Или свое имущество? Господи, Хэнк, ты открываешь дверь анархии! Ты прокладываешь путь диким животным для завоевания цивилизованного мира!
— На здании уголовного суда висит табличка с надписью. Она гласит…
— О, пожалуйста, не цитируй!..
— Она гласит: «Там, где кончается закон, начинается тирания».
— Какое это имеет отношение к нашему разговору?
— Ты говоришь о цивилизованном мире. Без закона у нас будет тирания, анархия и дикие животные. А ты просишь меня отказаться от закона в пользу…
— Я не прошу тебя ни от чего отказываться! Я лишь прошу о правосудии!
— О каком правосудии?
— Правосудие всегда одно! — выкрикнул Макнелли.
— Вот именно. И оно слепо, оно не видит разницы между убитым пуэрториканцем и убитым американцем. Оно только знает, что был нарушен закон.
— Тебе бы понравилось, если бы твоя дочь вышла замуж за пуэрториканца? — вставил Пирс.
— Какая чушь! — отмахнулся Хэнк.
— И все-таки скажи, тебе бы это понравилось?
— Что ты так переживаешь по поводу своего сексуального превосходства? Думаю, мужчины-пуэрториканцы совокупляются точно так же, как и ты, не лучше и не хуже. Я сомневаюсь, что нам грозит опасность. Вряд ли на наш город идут полчища врагов, чтобы завоевать наших женщин!
— Бессмысленно с ним говорить, Джон, — покачал головой Пирс. — Просто бессмысленно.
— Ты можешь делать, что хочешь. — В голосе Макнелли прозвучала угроза. — Я только хотел сказать тебе, Хэнк, что, по мнению всех соседей…
— К черту мнение соседей! — Хэнк встал и стукнул стаканом по столу. — К черту мнение газет, которое, кстати, прямо противоположно мнению этого района. Я еду на этом осле и не хочу свалиться в реку.
— Ты о чем?
— О том, что я буду вести дело так, как считаю нужным, и не желаю слышать никаких намеков или советов! Это ясно?
— Яснее и быть не может. Пошли, Фред. Не сказав больше ни слова, соседи удалились. Из кухни вышла Кэрин.
— Ого! — воскликнула она.
— Да. Пожалуй, выпью еще мартини. Хочешь?
— Да. — Она покачала головой. — Я не думала… Газеты тоже доставляют тебе неприятности?
— Сегодня днем я разговаривал с репортером. И должен тебе кое-что сказать, Кэрин.
— Что?
Он протянул ей стакан.
— Мать одного из парней — Мэри Дипаче — оказалась девушкой… девушкой…
— Которую ты любил?
— Да. — Он немного помолчал. — Газеты постараются раздуть эту историю. Я решил, что тебе нужно знать.
Она молча смотрела, как он подносит стакан к свои губам. Его рука дрожала. Он быстро выпил и налил еще.
— Я же не читаю газеты, — произнесла она.
Он пожал плечами и провел рукой по лицу. За окном Внезапно потемнело, небо закрыли дождевые тучи. Он подошел к широкому окну:
— Дождь начинается.
— Да.
Она смотрела на лицо мужа и видела, как подрагивают его губы.
— Не обращай на них внимания, — сказала она. — На Макнелли, Пирса и всех остальных. Просто делай свою работу.
— Да, — кивнул он.
Где-то вдалеке небо прорезала молния, и сразу последовали низкие раскаты грома. Он повернулся к жене:
— Кэрин?
— Да?
— Пойдем… пойдем наверх?.
— Да, дорогой.
Она взяла его за руку и повела вверх по лестнице, чувствуя его напряженность: по пальцам словно пробегал электрический разряд. Гром ударил ближе, и Хэнк, вздрогнув от неожиданности, внезапно с силой притянул жену к себе. Стоя на ступеньку ниже, он, сотрясаемый крупной дрожью, со сжатыми челюстями и напряженным телом прижался лицом к ее груди.
— Ты нужна мне! — пробормотал он. — Кэрин, ты мне так нужна!
Она ничего не ответила. Просто взяла его за руку и повела в спальню, вспомнив по дороге, как в первый раз услышала от него эти слова — давным-давно, — и начала понимать человека, которого так сильно любила.
* * *
Они выехали из Берлина в пятницу днем, из его кармана торчала увольнительная на выходные. Джип подпрыгивал на изрытых бомбами дорогах, над головой было яркое, как синяя эмаль, небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
— Понятно, — повторил Хэнк.
— Конечно, мы не можем указывать этим несчастным, где им жить. Они американские граждане — как мы с тобой, Хэнк; как мы с тобой — они свободные люди, имеющие право на свое место под солнцем, и я не отрицаю их прав. Но, по-моему, их следует научить, что они не могут вот так просто явиться в цивилизованный город и превратить его в джунгли для диких зверей. Я думаю о своей жене и детях, Хэнк, и мне кажется, тебе тоже стоит подумать о своей прелестной дочери — ведь ты же не хочешь, чтобы однажды ночью ее изнасиловал какой-нибудь фермер с Пуэрто-Рико.
— Понятно, — еще раз повторил Хэнк.
— И наконец мы подошли к цели нашего визита. Так вот. Никто из живущих на этой улице не оправдывает убийства, это точно. Надеюсь, ты понимаешь, что мы все — законопослушные граждане, которые стремятся к свершению правосудия. Но ведь никто не бежит в джунгли — знаю, что это слово за последние дни уже набило оскомину, — но тем не менее никто не бежит в джунгли, чтобы повесить охотника за то, что он убил хищного тигра. Никому такая мысль даже в голову не придет, Хэнк.
— Понятно, — в который раз кивнул Хэнк.
— Хорошо. Итак, что мы имеем. Трое белых мальчиков прогуливаются по Испанскому Гарлему — ты, конечно, согласен, что он является частью джунглей, — и вдруг на них бросается дикое животное с ножом и…
— Одну минутку, Джон, — прервал его Хэнк.
— ..вполне разумным было бы… Что?
— Надеюсь, я тебя не правильно понял. Надеюсь, у меня сложилось неверное впечатление, будто ты пытаешься навязать мне свою точку зрения о том, как вести дело Рафаэля Морреса.
— Что ты, Хэнк, мы никогда бы не позволили себе ничего подобного, и ты это знаешь.
— Тогда зачем вы пришли?
— Спросить тебя, неужели ты серьезно собираешься приговорить к смертной казни трех белых мальчиков, которые — в целях самозащиты — не позволили этому пуэрториканцу…
— Этот пуэрториканец был таким же белым, как ты, Джон.
— Ладно, я оценил твою маленькую шутку, — криво улыбнулся Макнелли, — но мы считаем это дело чрезвычайно серьезным. А мы ведь твои соседи.
— Допустим. И что?
— Что ты собираешься делать?
— Я собираюсь представлять обвинение по делу об убийстве первой степени в соответствии с обвинительным заключением, вынесенным Большим жюри.
— Ты попытаешься повесить этих ребят?
— Я попытаюсь добиться признания их виновными.
— На каком основании?
— Потому что считаю их виновными.
— Ты понимаешь, что это означает?
— Что, Джон?
— Это означает, что каждый пуэрториканец в нашем городе сможет совершить преступление и быть уверенным в своей безнаказанности! Вот что это означает!
— По-моему, ты что-то перепутал. Убили-то как раз пуэрториканца.
— Он бросился на них с ножом! И по-твоему, достойных граждан нужно наказывать за то, что они защищают свою жизнь? Или свое имущество? Господи, Хэнк, ты открываешь дверь анархии! Ты прокладываешь путь диким животным для завоевания цивилизованного мира!
— На здании уголовного суда висит табличка с надписью. Она гласит…
— О, пожалуйста, не цитируй!..
— Она гласит: «Там, где кончается закон, начинается тирания».
— Какое это имеет отношение к нашему разговору?
— Ты говоришь о цивилизованном мире. Без закона у нас будет тирания, анархия и дикие животные. А ты просишь меня отказаться от закона в пользу…
— Я не прошу тебя ни от чего отказываться! Я лишь прошу о правосудии!
— О каком правосудии?
— Правосудие всегда одно! — выкрикнул Макнелли.
— Вот именно. И оно слепо, оно не видит разницы между убитым пуэрториканцем и убитым американцем. Оно только знает, что был нарушен закон.
— Тебе бы понравилось, если бы твоя дочь вышла замуж за пуэрториканца? — вставил Пирс.
— Какая чушь! — отмахнулся Хэнк.
— И все-таки скажи, тебе бы это понравилось?
— Что ты так переживаешь по поводу своего сексуального превосходства? Думаю, мужчины-пуэрториканцы совокупляются точно так же, как и ты, не лучше и не хуже. Я сомневаюсь, что нам грозит опасность. Вряд ли на наш город идут полчища врагов, чтобы завоевать наших женщин!
— Бессмысленно с ним говорить, Джон, — покачал головой Пирс. — Просто бессмысленно.
— Ты можешь делать, что хочешь. — В голосе Макнелли прозвучала угроза. — Я только хотел сказать тебе, Хэнк, что, по мнению всех соседей…
— К черту мнение соседей! — Хэнк встал и стукнул стаканом по столу. — К черту мнение газет, которое, кстати, прямо противоположно мнению этого района. Я еду на этом осле и не хочу свалиться в реку.
— Ты о чем?
— О том, что я буду вести дело так, как считаю нужным, и не желаю слышать никаких намеков или советов! Это ясно?
— Яснее и быть не может. Пошли, Фред. Не сказав больше ни слова, соседи удалились. Из кухни вышла Кэрин.
— Ого! — воскликнула она.
— Да. Пожалуй, выпью еще мартини. Хочешь?
— Да. — Она покачала головой. — Я не думала… Газеты тоже доставляют тебе неприятности?
— Сегодня днем я разговаривал с репортером. И должен тебе кое-что сказать, Кэрин.
— Что?
Он протянул ей стакан.
— Мать одного из парней — Мэри Дипаче — оказалась девушкой… девушкой…
— Которую ты любил?
— Да. — Он немного помолчал. — Газеты постараются раздуть эту историю. Я решил, что тебе нужно знать.
Она молча смотрела, как он подносит стакан к свои губам. Его рука дрожала. Он быстро выпил и налил еще.
— Я же не читаю газеты, — произнесла она.
Он пожал плечами и провел рукой по лицу. За окном Внезапно потемнело, небо закрыли дождевые тучи. Он подошел к широкому окну:
— Дождь начинается.
— Да.
Она смотрела на лицо мужа и видела, как подрагивают его губы.
— Не обращай на них внимания, — сказала она. — На Макнелли, Пирса и всех остальных. Просто делай свою работу.
— Да, — кивнул он.
Где-то вдалеке небо прорезала молния, и сразу последовали низкие раскаты грома. Он повернулся к жене:
— Кэрин?
— Да?
— Пойдем… пойдем наверх?.
— Да, дорогой.
Она взяла его за руку и повела вверх по лестнице, чувствуя его напряженность: по пальцам словно пробегал электрический разряд. Гром ударил ближе, и Хэнк, вздрогнув от неожиданности, внезапно с силой притянул жену к себе. Стоя на ступеньку ниже, он, сотрясаемый крупной дрожью, со сжатыми челюстями и напряженным телом прижался лицом к ее груди.
— Ты нужна мне! — пробормотал он. — Кэрин, ты мне так нужна!
Она ничего не ответила. Просто взяла его за руку и повела в спальню, вспомнив по дороге, как в первый раз услышала от него эти слова — давным-давно, — и начала понимать человека, которого так сильно любила.
* * *
Они выехали из Берлина в пятницу днем, из его кармана торчала увольнительная на выходные. Джип подпрыгивал на изрытых бомбами дорогах, над головой было яркое, как синяя эмаль, небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66