— По-видимому, тот, кто вытащил его из пруда, собирался вернуться с транспортом и отвезти тело в другое место.
— Нет, не думаю, — возразил я.
— Но он должен был бы так сделать. Если бы он не боялся, что тело найдут, то оставил бы его в пруду.
— О, естественно. Я только хотел сказать, зачем отвозить тело в другое место? Почему с наступлением темноты не бросить его обратно в пруд? Теперь там уже никогда больше не будут искать Боба Шермана.
Бальтзерсен опять долго изучающе смотрел на меня и потом неожиданно первый раз за все утро улыбнулся.
— Мда-а... Вы сделали все, о чем мы просили, — сказал он.
Я тоже чуть улыбнулся и подумал, понимает ли он значение проделанной утром работы. Но ловить убийц — это забота полиции, а не моя. А мне надо успеть на самолет, в два ноль пять вылетающий в Лондон, и у меня времени в обрез для еще одного дела.
— Всегда к вашим услугам, — вежливо, но равнодушно сказал я, пожал руки ему и Арне и оставил их решать свои проблемы. Под моросящим дождем.
* * *
Я забрал Эмму из ее отеля, как мы и договаривались, и привез к себе в «Гранд-отель». Я собирался покормить ее завтраком в аэропорту, но вместо этого позвонил в ресторан и распорядился, чтобы принесли в номер горячий суп. Бренди опять нельзя. Только с трех часов, объяснил официант. В следующий раз я привезу с собой целый литр.
Шампанское эмоционально не подходило для новости, которую мне предстояло ей сообщить. Поэтому я смешал его с апельсиновым соком и заставил ее выпить. Потом со всей осторожностью, на какую был способен, я рассказал, что Боб умер, а не исчез. Он не вор и не бросил ее, а его убили.
На лицо вернулось то пугающее выражение отчаяния, что было раньше, но в обморок она не упала.
— Вы... вы нашли его?
— Да.
— Где он сейчас?
— На ипподроме.
— Я должна поехать и увидеть его. — Она встала и несколько раз сглотнула.
— Нет, — твердо сказал я, держа ее за локоть. — Нет, Эмма, вы не должны. Вы должны помнить его живым. Сейчас он не так выглядит, каким вы его помните. Ему было бы неприятно, что вы увидели его таким. Он бы попросил вас не смотреть:
— Я должна его увидеть... Конечно, я должна. Я покачал головой.
— Вы имеете в виду, — постепенно до нее стало доходить, — что он выглядит... ужасно?
— Боюсь, что да. Он умер месяц назад.
— О боже!
У нее подогнулись колени, она села и заплакала. Я рассказал ей о пруде, о веревке, о цементном блоке. Она должна знать. Ничего не может быть хуже той душевной агонии, в которой она прожила четыре долгие недели.
— Ох, бедный мой Боб, — причитала она. — Дорогой мой... ох, бедный мой дорогой мальчик...
Будто горе открыло шлюзы, и она плакала и плакала, слезы бежали буквально ручьем. Но наконец-то это была естественная печаль, без унизительного стыда и сомнений.
Немного спустя, все еще вздрагивая от рыданий, она проговорила:
— Мне надо позвонить, чтобы не занимали мой номер в отеле.
— Нет. Сегодня вы полетите домой в Англию вместе со мной, как мы и планировали.
— Но я не могу.
— Нет, можете и полетите. Здесь вам совершенно нечего делать. Вы должны вернуться домой, отдохнуть, поправиться и позаботиться о ребенке. Здесь все необходимое сделает полиция, а я посмотрю, что могут сделать Жокейский клуб и Жокейский фонд, и попробую организовать что нужно с английской стороны. Самое меньшее, чего мы добьемся, так это привезем Боба домой в Англию, если ради этого вы собираетесь оставаться здесь. Но если вы останетесь в Осло, вы заболеете.
Она слушала и, по-моему, половину пропускала мимо ушей, но не возражала. Может быть, полицию и не слишком обрадует ее отъезд, подумал я, но она целый месяц билась во все двери и задавала вопросы, и уже не осталось того, чего бы она не сказала им.
Мы успели на самолет, всю дорогу домой она смотрела в окно, и слезы непрерывно бежали по щекам. В Хитроу, лондонском аэропорту, Эмму встретил дед, которому я позвонил из Осло. Худощавый, сутулый и добродушный, он поцеловал ее и все время ласково похлопывал по плечам. Эмма рассказывала, что ее родители умерли, когда она училась в школе, и они с братом, пока выросли, курсировали между родственниками. Она больше всех любила вдового отца матери и посвящала его почти во все свои заботы.
Симпатичный человек с манерами учителя, дед Эммы пожал мне руку.
— Я прослежу, чтобы все было устроено, — сказал я и дал ему свой домашний адрес и телефон на случай, если им понадобится помощь, помимо официальных каналов.
Глава 8
Утро вторника, с девяти до десяти, я провел у себя в офисе и обнаружил, что без меня все сотрудники прекрасно справлялись с делами и несомненно продолжали бы в таком же духе, если бы я исчез навсегда. На столе лежали исчерпывающие отчеты о законченных расследованиях: наши подозрения насчет человека, якобы использовавшего имя ушедшего в отставку жокея-стиплера в корыстных целях, подтвердились, и теперь его ждало наказание за мошенничество; и претендент на тренерскую лицензию из Мидлендса оказался абсолютно лишенным данных для этой работы.
Обычное мелкое жульничество, от которого волосы не встают дыбом и не холодеет спина. Никаких трупов, утопленных в норвежских глубоких водах.
Остальную часть дня я провел с двумя коллегами из Нью-йоркского скакового комитета. Мы обсуждали возможность создания специализированной службы, охватывающей весь мир, что-то вроде Интерпола в мире скачек. Это была одна из многих в ряду встреч, которые я провел с представителями разных стран. Идея очень медленно, но все же приближалась к осуществлению. Я полагал, что мой моложавый вид, как обычно, и был тем камнем преткновения, который тормозил дело. Интересно, когда мне стукнет шестьдесят и из меня посыплется песок, тогда они будут поддакивать любым моим словам?
Я убеждал их, пока у меня не пересохло в горле, подарил горы литературы, повел обедать в ресторан «Индиго Джонс» и очень сомневался, что семена упали на удобренную почву. Прощаясь, старший из двух Нью-Йоркцев задал вопрос, к которому я тоже давно привык:
— Если вам удастся организовать эту службу, вы надеетесь стать ее шефом?
Я улыбнулся, потому что заранее знал, если этот ребенок родится, то окажется, что он вовсе и не мой.
— Когда мы все организуем, я уйду.
Он с любопытством взглянул на меня.
— Куда?
— Пока не знаю.
Нью-Йоркцы чуть недоверчиво переглянулись, но, когда мы садились в такси, отвозившие нас по домам, сердечно пожали мне руку. Я жил на Бромптон-роуд и только к полуночи добрался к себе, но, как всегда, в квартире подо мной во всех комнатах горел свет. Дверь парадного, если ее не придержать, хлопала так, что дрожали стены, может быть, это и объясняло сверхчувствительность моего нижнего соседа, человека лет пятидесяти, седого, замкнутого, очень аккуратного и точного.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55