— Очень на это надеюсь. — Граф вдруг улыбнулся той обезоруживающей, мягкой улыбкой, благодаря которой ему и удалось завоевать общее расположение. — Ваши услуги будут щедро оплачены. — Он запахнул плащ и помедлил. Улыбка исчезла, взгляд снова стал холодным и угрожающим. — Малейший просчет — и вам не поздоровится!
— Просчетов не будет, — заверил Берл Лезервуд. — Ковингтон уже мертвец, только пока еще об этом не знает!
— Мне пора. — Эшлин уже снова улыбался. — Сегодня я ужинаю со своей очаровательной невестой и ее славным дядюшкой. Нельзя заставлять их ждать.
Он поправил плащ и вышел, оставив дверь открытой. В глубине души Эшлин обожал театральные эффекты, но пользовался ими с осторожностью и не слишком часто. Он птицей взлетел на спину своего жеребца и, зная, что братья Лезервуд наблюдают за каждым его движением, с ходу послал его в галоп, рассыпая в тишине звонкий стук подков.
* * *
В понедельник утром, едва небеса на востоке порозовели за расписанными инеем стеклами, Кейн проснулся в своем новом обиталище и лениво потянулся, не торопясь покинуть теплую, уютную, утепленную мехами постель.
Правая рука все еще была не в лучшей форме и откликнулась ноющей болью, когда он попробовал согнуть и разогнуть пальцы. Глаз, хотя и окруженный сплошной чернотой, не болел. Удовлетворенный тем, что эта часть лица находится на пути к выздоровлению, Кейн осторожно ощупал губы. Верхняя почти совсем зажила, но ощущения в нижней говорили, что там далеко не все благополучно. Облизнув ее, Кейн передернулся.
Было еще слишком рано, чтобы вставать, но Кейн почувствовал, что уже выспался. Он позволил себе мысленно вернуться ко дню потасовки с Дамоном Лезервудом. Потом, непрошено, пришли воспоминания о смерти Белинды. Он скрипнул зубами.
Бедное дитя! Бедное простодушное создание!
Откинув одеяла, Кейн свесил ноги с края кровати, потом медленно переместил на них вес своего тела и поднялся. Хочешь не хочешь, а надо было выйти наружу, как ради тренировки избитых мышц, так и для того, чтобы забыться. Прогулка по глубокому снегу отвлечет, разгонит кровь, даст работу ногам, прочистит голову.
Куда пойти? Возможно, стоит посмотреть на рассвет с вершины горы, которую он для себя окрестил пиком Одинокой Пещеры.
Спустя полчаса Кейн, одетый в меховую одежду, меховые сапоги и теплые рукавицы, шагнул за порог. Он был при оружии, на случай если краснокожим друзьям Тахомы снова вздумается его запугивать. Стрелять Кейн не собирался, но знал, что вид “кольта” остудит их пыл. За голенищем у него был острый нож в кожаных ножнах. В последний момент, повинуясь неожиданному импульсу, Кейн прихватил свечи. С такой экипировкой можно было двигаться хоть на край света.
Постояв и осмотревшись, он начал подъем. Прямая дорога к пику Одинокой Пещеры была перегорожена громадным снежным пластом, тревожить который было бы неосторожно, поэтому Кейн повернул, огибая его. Вершина горы вздымалась в чистое небо и словно манила к себе. Путь был неблизким, а подъем крутым и опасным.
Эта часть склона была более крутой и изрезанной, и приходилось сильно петлять, выписывая между скалами Причудливую кривую. Местами снег сполз с уступов, и обнажившийся камень предательски скользил. Даже летом подниматься этим путем небезопасно, а уж зимой и подавно.
Однако Кейн не сдавался. Он заметил, что находится на границе с облаками, только когда вокруг сгустился плотный туман. Кейн дышал тяжело, с присвистом, то и дело ощущая в боку колющую боль. По лицу и по телу под одеждой скользили струйки пота. Правая рука разболелась не на шутку, когда то, что он принял за прочный уступ, подалось и рухнуло, и ему пришлось повиснуть, цепляясь израненными пальцами.
Когда это случилось вторично, Кейн не удержался от стона. Он прильнул к ледяному камню, жадно хватая ртом разреженный воздух, и тут неожиданно проглянуло солнце. Туман сразу поредел, а потом и вовсе рассеялся. Можно было оглядеться.
Кейн невольно зажмурился. Оказывается, он висел над зияющим провалом, на край которого вскарабкался по неведению, заблудившись в тумане. Если бы он сорвался вместе со снежным языком, то уже лежал бы внизу без признаков жизни.
Чтобы подавить приступ инстинктивного страха, Кейн куснул себя за нижнюю губу. Это помогло. С бесконечной осторожностью он повернул голову в другую сторону и едва не засмеялся от облегчения; совсем рядом виднелась расселина, и к ней можно было подобраться. Несколько долгих минут Кейн собирался с силами, потом, оттолкнувшись, перебросил вес тела и с торжествующим возгласом рухнул на камни.
Здесь он позволил себе долгую передышку. Свернул самокрутку, выкурил ее, подождал, пока табак начнет оказывать расслабляющее действие, и только тогда заглянул в глубь скального коридора. У него захватило дыхание.
Он находился в давно заброшенном пещерном поселении. Уже в нескольких ярдах от входа коридор сильно разветвлялся, и каждый отвод вел в подобие квартиры из нескольких комнат, разделенных искусственно возведенными стенами. Штукатурка на них местами обрушилась от времени, но обнажившаяся кладка говорила о том, что их возводили с большим мастерством и тщанием. Сложная роспись украшала их. Все вместе взятое создавало впечатление замысловатого каменного дворца.
Оставалось лишь удивляться, как подобное произведение искусства могло остаться незамеченным. Кейн и сам не подозревал о его существовании, хотя построил дом совсем неподалеку. Выступы наподобие выпяченных каменных губ скрывали пещеру от глаз случайного наблюдателя как сверху, так и снизу. Подобраться к ней с боковых сторон было почти невозможно. Должен был существовать какой-то иной путь.
Кейн благословил ту минуту, когда решил прихватить свечи. Запалив одну, он отправился на разведку.
За несколько часов ему удалось выяснить, что скальный дворец насчитывает три этажа с десятками жилищ на каждом. Некоторые так хорошо сохранились, словно обитатели покинули их несколько дней назад и могли в любую минуту вернуться. Камень, что пошел на промежуточные перегородки, казалось, был отшлифован на специальном станке и на ощупь был гладким как стекло. Использовалось здесь и дерево — части громадных стволов, поваленных, быть может, за мили от поселения, пошли на искусно сработанную мебель.
Утварь оставалась на своих местах, разве что запылилась: обожженные расписные горшки, миски, столовые приборы. Роспись на глине была непривычной — кроме картинок, какие-то странные знаки. Это было все равно что получить послание, отправленное много веков назад. Оторопь брала при мысли, что на этих древних жилищах лежит заклятие против не в меру любопытного пришельца. Шаги зловеще отдавались в пустых коридорах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95