Но когда понадобилось работать в группе, пришлось привыкнуть к
совершенно иному темпу. Зрение позволяет человеку одновременно уделять
внимание нескольким аспектам своего занятия. А слепому, если работа
сложна, приходится все делать по очереди, все проверять на ощупь. У
верстака, однако, они работали гораздо быстрее меня. Я при этом чувствовал
себя так, будто пользуюсь пальцами ног, а не рук.
Я никогда не высказывал мысль, что могу сделать все гораздо быстрее
благодаря зрению или слуху. Они бы совершенно справедливо посоветовали мне
не совать нос не в свое дело. Принять помощь зрячего означало бы сделать
первый шаг к зависимости; а, в конце концов, после того, как меня здесь не
будет, им все еще придется выполнять ту же работу.
Это заставило меня снова подумать о детях. У меня стало складываться
мнение, что между родителями и детьми существует смутная, возможно
подсознательная, неприязнь. Было очевидно, что они очень любят друг друга;
но как дети могут не испытывать неприязнь из-за того, что их способности
отвергают? По крайней мере так рассуждал я.
Я быстро привык к распорядку вещей. Ко мне относились не лучше, и не
хуже, чем к другим, и я был этим доволен. Хотя я никогда не сделался бы
членом группы, даже если бы и захотел, ничто не указывало на то, что это
не так. Именно так они и обращались с гостями: как с одним из своих.
Жизнь здесь приносила удовлетворение в такой степени, в какой это
было бы невозможно в большом городе. Такое пасторальное умиротворение
присуще не только Келлеру, но там оно чувствовалось очень сильно. Земля
под твоими босыми ногами - это нечто такое, чего нет в городском парке.
Повседневная жизнь была хлопотливой, но приятной. Надо было кормить
кур и свиней, ухаживать за пчелами и овцами, вылавливать в пруду рыб,
доить коров. Работали все: мужчины, женщины и дети. И все, казалось,
устраивалось без видимого усилия. Казалось, что все знают, что надо
делать, и в то время, когда это требовалось. Вы могли бы подумать об этом
как о хорошо смазанной машине, но мне эта метафора никогда не нравилась,
особенно по отношению к людям. Я представлял себе организм. Любая
социальная группа - организм, но эта функционировала. У большинства других
коммун, где я побывал, имелись бросающиеся в глаза недостатки. Работа не
делалась, потому что все были слишком пьяны, или не хотели отвлекаться от
своих дел, или попросту не видели в ней необходимости. Такая
невежественность ведет к эпидемиям, эрозии почвы, к гибели людей от
холода, или вторжению сотрудников соцобеспечения, которые забирают ваших
детей. Я такое видел.
Здесь этого не было. Они четко представляли себе окружающий мир, не
поддаваясь благостным иллюзиям, присущим большинству утопий. Они делали ту
работу, которая была необходима.
Я так и не смог в точности понять работу всех шестеренок механизма
(снова машинная метафора). Одни лишь жизненные циклы в рыбных прудах были
настолько сложны, что я проникся благоговением. В одной из теплиц я убил
паука, а потом узнал, что он находился здесь специально для того, чтобы
поедать определенных насекомых, питавшихся растениями. Для того же служили
и лягушки. В воде жили насекомые, истреблявшие других насекомых; дошло до
того, что я боялся без разрешения прихлопнуть муху-поденку.
Со временем мне рассказали кое-что из истории общины. Ошибки
случались, но их было удивительно мало. Одна из них была связана с
безопасностью обитателей. Вначале они не предусмотрели ничего, так как
мало знали о жестокости и безмотивном насилии, которые добираются даже до
таких глухих мест. Логично и предпочтительнее всего было бы огнестрельное
оружие, но они не смогли бы им воспользоваться.
Однажды вечером приехала машина, полная пьяных. Об этом поселении они
узнали в городе. Они провели там два дня, перерезали телефонные провода, и
изнасиловали многих женщин.
Обсудили все варианты, и выбрали естественный: они купили пятерых
немецких овчарок. Не психопатов, которых предлагают на продажу под именем
"собак, умеющих нападать", а специально обученных - у фирмы, которую им
рекомендовала полиция в Альбукерке. Их обучили и как поводырей, и как
полицейских собак. До тех пор, пока посторонний не проявлял открытую
агрессивность, они были совершенно неопасны, но если это происходило, то
не обезоруживали его, а вцеплялись в глотку.
Как и большинство их выборов, этот оказался удачным. При следующем
вторжении оказалось двое убитых и трое серьезно искалеченных; все они
принадлежали к нападавшим. На случай организованной атаки они наняли
отставного морского пехотинца, чтобы он обучил их грязным приемам
рукопашного боя. Они не были прекраснодушными детьми-цветами.
Трижды в день устраивались три великолепных трапезы. Работа не
отнимала все время - был и досуг. Можно было посидеть с другом на траве
под деревом: обычно ближе к закату, непосредственно перед обедом. Можно
было на несколько минут прервать работу, чтобы поделиться с другим
чем-нибудь приятным. Я помню, как меня взяла за руку женщина (я вынужден
называть ее Высокая-с-зелеными-глазами) и отвела к месту, где под амбаром
росли грибы. Мы протиснулись туда, так что наши лица оказались на уровне
земли, вырвали несколько, и понюхали их. Она показала мне, как
пользоваться обонянием. Несколько недель назад я подумал бы, что мы
разрушили красоту этих грибов, но та, в конце концов, была лишь внешней. Я
уже начал меньше ценить зрение, которое так далеко от сути вещей. Она
показала мне, что они по-прежнему красивы для осязания и обоняния и после
того, как мы казалось бы, уничтожили их. В тот вечер они показались лучше
и на вкус.
И один из мужчин - я назову его Лысым - принес мне планку, которую
обстругивал в столярной мастерской. Я прикоснулся к ее гладкой
поверхности, понюхал ее, и согласился с ним, что она хороша.
А после вечерней трапезы - Собрание.
На третьей неделе моего пребывания там произошло нечто, показавшее
мне, какое место я занимаю среди них. Это было первой настоящей проверкой
того, значу ли я для них что-нибудь. Я хочу сказать, существенно значу. Я
хотел рассматривать их как своих друзей, и, наверное, мне было слегка
огорчительно думать, что точно так же они отнеслись бы к любому другому
пришельцу. Это чувство было ребяческим и несправедливым по отношению к
ним, и лишь позже я осознал свою неудовлетворенность.
Я ведром носил воду в поле, к саженцу дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
совершенно иному темпу. Зрение позволяет человеку одновременно уделять
внимание нескольким аспектам своего занятия. А слепому, если работа
сложна, приходится все делать по очереди, все проверять на ощупь. У
верстака, однако, они работали гораздо быстрее меня. Я при этом чувствовал
себя так, будто пользуюсь пальцами ног, а не рук.
Я никогда не высказывал мысль, что могу сделать все гораздо быстрее
благодаря зрению или слуху. Они бы совершенно справедливо посоветовали мне
не совать нос не в свое дело. Принять помощь зрячего означало бы сделать
первый шаг к зависимости; а, в конце концов, после того, как меня здесь не
будет, им все еще придется выполнять ту же работу.
Это заставило меня снова подумать о детях. У меня стало складываться
мнение, что между родителями и детьми существует смутная, возможно
подсознательная, неприязнь. Было очевидно, что они очень любят друг друга;
но как дети могут не испытывать неприязнь из-за того, что их способности
отвергают? По крайней мере так рассуждал я.
Я быстро привык к распорядку вещей. Ко мне относились не лучше, и не
хуже, чем к другим, и я был этим доволен. Хотя я никогда не сделался бы
членом группы, даже если бы и захотел, ничто не указывало на то, что это
не так. Именно так они и обращались с гостями: как с одним из своих.
Жизнь здесь приносила удовлетворение в такой степени, в какой это
было бы невозможно в большом городе. Такое пасторальное умиротворение
присуще не только Келлеру, но там оно чувствовалось очень сильно. Земля
под твоими босыми ногами - это нечто такое, чего нет в городском парке.
Повседневная жизнь была хлопотливой, но приятной. Надо было кормить
кур и свиней, ухаживать за пчелами и овцами, вылавливать в пруду рыб,
доить коров. Работали все: мужчины, женщины и дети. И все, казалось,
устраивалось без видимого усилия. Казалось, что все знают, что надо
делать, и в то время, когда это требовалось. Вы могли бы подумать об этом
как о хорошо смазанной машине, но мне эта метафора никогда не нравилась,
особенно по отношению к людям. Я представлял себе организм. Любая
социальная группа - организм, но эта функционировала. У большинства других
коммун, где я побывал, имелись бросающиеся в глаза недостатки. Работа не
делалась, потому что все были слишком пьяны, или не хотели отвлекаться от
своих дел, или попросту не видели в ней необходимости. Такая
невежественность ведет к эпидемиям, эрозии почвы, к гибели людей от
холода, или вторжению сотрудников соцобеспечения, которые забирают ваших
детей. Я такое видел.
Здесь этого не было. Они четко представляли себе окружающий мир, не
поддаваясь благостным иллюзиям, присущим большинству утопий. Они делали ту
работу, которая была необходима.
Я так и не смог в точности понять работу всех шестеренок механизма
(снова машинная метафора). Одни лишь жизненные циклы в рыбных прудах были
настолько сложны, что я проникся благоговением. В одной из теплиц я убил
паука, а потом узнал, что он находился здесь специально для того, чтобы
поедать определенных насекомых, питавшихся растениями. Для того же служили
и лягушки. В воде жили насекомые, истреблявшие других насекомых; дошло до
того, что я боялся без разрешения прихлопнуть муху-поденку.
Со временем мне рассказали кое-что из истории общины. Ошибки
случались, но их было удивительно мало. Одна из них была связана с
безопасностью обитателей. Вначале они не предусмотрели ничего, так как
мало знали о жестокости и безмотивном насилии, которые добираются даже до
таких глухих мест. Логично и предпочтительнее всего было бы огнестрельное
оружие, но они не смогли бы им воспользоваться.
Однажды вечером приехала машина, полная пьяных. Об этом поселении они
узнали в городе. Они провели там два дня, перерезали телефонные провода, и
изнасиловали многих женщин.
Обсудили все варианты, и выбрали естественный: они купили пятерых
немецких овчарок. Не психопатов, которых предлагают на продажу под именем
"собак, умеющих нападать", а специально обученных - у фирмы, которую им
рекомендовала полиция в Альбукерке. Их обучили и как поводырей, и как
полицейских собак. До тех пор, пока посторонний не проявлял открытую
агрессивность, они были совершенно неопасны, но если это происходило, то
не обезоруживали его, а вцеплялись в глотку.
Как и большинство их выборов, этот оказался удачным. При следующем
вторжении оказалось двое убитых и трое серьезно искалеченных; все они
принадлежали к нападавшим. На случай организованной атаки они наняли
отставного морского пехотинца, чтобы он обучил их грязным приемам
рукопашного боя. Они не были прекраснодушными детьми-цветами.
Трижды в день устраивались три великолепных трапезы. Работа не
отнимала все время - был и досуг. Можно было посидеть с другом на траве
под деревом: обычно ближе к закату, непосредственно перед обедом. Можно
было на несколько минут прервать работу, чтобы поделиться с другим
чем-нибудь приятным. Я помню, как меня взяла за руку женщина (я вынужден
называть ее Высокая-с-зелеными-глазами) и отвела к месту, где под амбаром
росли грибы. Мы протиснулись туда, так что наши лица оказались на уровне
земли, вырвали несколько, и понюхали их. Она показала мне, как
пользоваться обонянием. Несколько недель назад я подумал бы, что мы
разрушили красоту этих грибов, но та, в конце концов, была лишь внешней. Я
уже начал меньше ценить зрение, которое так далеко от сути вещей. Она
показала мне, что они по-прежнему красивы для осязания и обоняния и после
того, как мы казалось бы, уничтожили их. В тот вечер они показались лучше
и на вкус.
И один из мужчин - я назову его Лысым - принес мне планку, которую
обстругивал в столярной мастерской. Я прикоснулся к ее гладкой
поверхности, понюхал ее, и согласился с ним, что она хороша.
А после вечерней трапезы - Собрание.
На третьей неделе моего пребывания там произошло нечто, показавшее
мне, какое место я занимаю среди них. Это было первой настоящей проверкой
того, значу ли я для них что-нибудь. Я хочу сказать, существенно значу. Я
хотел рассматривать их как своих друзей, и, наверное, мне было слегка
огорчительно думать, что точно так же они отнеслись бы к любому другому
пришельцу. Это чувство было ребяческим и несправедливым по отношению к
ним, и лишь позже я осознал свою неудовлетворенность.
Я ведром носил воду в поле, к саженцу дерева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18