Бесплодная, бесперспективная борьба, вероятно, кое-чему его научила, разочаровала, вернула к родной земле, к семье, которую он любит. А если нет? Если эта кажущаяся искренность и смирение – маска хитрого врага. Он многое рассказал и назвал приходивших к нему людей. Но, может быть, назвал второстепенных, чтобы сохранить главных. Его фамилия не встречается нигде, но разве не может это означать, что он глубоко зашифрован и его берегут? А ранение Чочуа? Случайное совпадение или… «Нет, нет, только допрос, большой кропотливый разговор внесет ясность», – решил Чиверадзе и вызвал Дмитренко.
* * *
Тяжелая форма туберкулеза привела старшего оперуполномоченного ОГПУ Дмитренко в Сухум. Исключительно спокойный и неразговорчивый, Дмитренко был полной противоположностью своих горячих и темпераментных товарищей – уроженцев юга. Слегка наклонив голову и как бы изучая собеседника, он внимательно смотрел на него и слушал, не перебивая. Он умел слушать, чтобы потом, сделав нужные выводы, исчерпывающе, точно и лаконично высказать свое мнение, с которым соглашались все. Иной по характеру, Андрей Михайлович все же чем-то напоминал Чиверадзе. Будучи моложе своего начальника, он выглядел старше его. Тяжелая болезнь ограничила круг его обязанностей, но усидчивость, пунктуальность и любовь к следственной работе принесли ему признание и уважение. Его любили товарищи, любил и Чиверадзе, прислушивавшийся к его замечаниям и советам. Дмитренко был обязательным участником наиболее сложных допросов и очных ставок, где выдержка и спокойствие являлись оружием психологических поединков.
Когда дежурный передал, что его ждет Чиверадзе, он, зная о предстоящем допросе, достал из несгораемого шкафа документы, которые могут ему понадобиться, сложил их аккуратно в папку и, закрыв на ключ свой небольшой кабинет, не торопясь пошел к начальнику оперативной группы.
* * *
– Здравствуй, Дзиапш-ипа. Задержал тебя немного. Занят был очень, но, помня обещание, вызвал для серьезного разговора. Надеюсь, ты продумал все, о чем будем говорить?
– Ки, батоно! – поклонился Дзиапш-ипа.
– Садись. Разговор будет большой. Не обижайся, если услышишь кое-что неприятное. Мы мужчины – давай говорить по-мужски. – И видя, что Дзиапш-ипа продолжает стоять, Чиверадзе сказал: – В ногах правды нет, – говорит пословица. Садись, говорят тебе. Садись же! Чаю хочешь?
– Мадлоб, – сдержанно поблагодарил арестованный.
– Значит, хочешь! Будем пить чай и разговаривать. Захочешь курить – папиросы на столе.
Дзиапш-ипа опустился в кресло, стоявшее напротив стола, за которым сидел Чиверадзе. Иван Александрович с интересом смотрел на него.
Был Дзиапш-ипа уже не молод, весной ему исполнилось пятьдесят. Высокий, с седой копной зачесанных назад волос, он был подтянут и еще крепок. Чуть смуглое открытое лицо, перечеркнутое глубокими морщинами, говорило, что человек этот много перенес и перестрадал. Дзиапш-ипа был сдержан и на первый взгляд невозмутим. Он хорошо владел своими чувствами и движениями. Только руки выдавали волнение, да в глазах порою пробегали, тревожные искорки. Но глаза он мог закрыть, мог отвести взгляд. А непроизвольных движений рук он сам не замечал. Большие и тонкие, с длинными пальцами, они беспрестанно шевелились, сжимались, разжимались и теребили кончик узкого кавказского ремня.
Старая черкеска со следами многочисленных штопок кричала о бедности ее владельца, о его аккуратности и гордости. Время и обстоятельства посеребрили большую голову, заставили ее склониться, но было во всем его облике что-то сильное и благородное, и это невольно вызывало уважение и даже симпатию к нему.
Дзиапмш-ипа осматривался. Большой, немного удлиненной формы кабинет казался необжитым. Широкие темные портьеры висели на открытых окнах, ветер шевелил тяжелую ткань, и она временами вздыхала и пузырилась, как живая. Настольная лампа освещала стол и сидевшего за ним Чиверадзе, оставляя в полутьме остальную часть комнаты. Взглянув на стол, арестованный увидел толстую черную картонную папку с надписью и лежащий рядом, ближе к краю стола, пистолет. Видимо, что-то изменилось в его лице, потому что Чиверадзе перехватил этот взгляд и чуть заметно усмехнулся.
«Может быть, не раз приходила ему мысль разрешить свои сомнения с помощью этой игрушки», – подумал Иван Александрович.
Пистолет был разряжен и умышленно забыт на столе. Продолжая рассматривать и изучать Дзиапш-ипа, Иван Александрович вспомнил случай, когда вот такой же пистолет без патронов помог разоблачить долго упиравшегося врага. Произошло это несколько лет назад. Во время допроса, проверяя арестованного, Чиверадзе наклонился к нижнему ящику стола. Когда он поднял голову, пистолета на столе не было.
– Положите обратно! – приказал Иван Александрович, не сводя глаз с арестованного. Тот вскочил, направляя оружие на Чиверадзе. Его рука дрожала, и черная впадина ствола прыгала перед лицом Ивана Александровича.
– Не шевелитесь! Руки на стол! Не двигайтесь, или я вас убью! – вполголоса сказал арестованный.
И хотя Чиверадзе знал, что пистолет разряжен и патроны лежат в столе, неприятный холодок мгновенно прошел по его телу.
– Чего хотите от меня?
– Сейчас же встаньте, идите вперед, я пойду за вами. Выведите меня на улицу!
Чиверадзе ногою нажал кнопку звонка, подымая тревогу. В комнату вбежали сотрудники. Арестованный несколько раз подряд нажал гашетку, но пистолет только сухо щелкал. Он бросил на пол бесполезное оружие и, закрыв лицо руками, упал в кресло. После этого что-то в нем надломилось. Не прошло и часа, как он сознался и стал давать показания.
Пора было начинать разговор с Дзиапш-ипа.
– Расскажи о себе, все, что помнишь с детства, – откинулся в кресло Чиверадзе. – И кури. Вижу, что хочешь.
– Я родился в тысяча восемьсот восемьдесят первом году в Эшерах, – начал Дзиапш-ипа. – Жил с отцом и матерью. В тысяча восемьсот девяносто первом году меня увезли в Тифлис учиться. Домой приезжал только летом, на каникулы. И так десять лет. В последних классах гимназии вошел в социал-демократический кружок.
– "Месаме-даси"? – спросил Чиверадзе.
– Меньшевиков, – подтвердил Дзиапш-ипа. – Здесь все было туманным и заманчивым. Красивые фразы и мало действия. И мало риска. Мы знали о кружках Кецховели, Цулукидзе, Сталина, а позже Виктора Курнатовского. Но нас, интеллигентов, пугала прямота, резкость и непримиримость этих агитаторов. Они обращались через нашу голову к рабочим. Наши вожди, а вместе с ними и мы, бездумно повторявшие их «истины», считали, что призваны руководить национально-революционной борьбой и представительствовать от лица масс, оставляя им более мелкое – экономические претензии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
* * *
Тяжелая форма туберкулеза привела старшего оперуполномоченного ОГПУ Дмитренко в Сухум. Исключительно спокойный и неразговорчивый, Дмитренко был полной противоположностью своих горячих и темпераментных товарищей – уроженцев юга. Слегка наклонив голову и как бы изучая собеседника, он внимательно смотрел на него и слушал, не перебивая. Он умел слушать, чтобы потом, сделав нужные выводы, исчерпывающе, точно и лаконично высказать свое мнение, с которым соглашались все. Иной по характеру, Андрей Михайлович все же чем-то напоминал Чиверадзе. Будучи моложе своего начальника, он выглядел старше его. Тяжелая болезнь ограничила круг его обязанностей, но усидчивость, пунктуальность и любовь к следственной работе принесли ему признание и уважение. Его любили товарищи, любил и Чиверадзе, прислушивавшийся к его замечаниям и советам. Дмитренко был обязательным участником наиболее сложных допросов и очных ставок, где выдержка и спокойствие являлись оружием психологических поединков.
Когда дежурный передал, что его ждет Чиверадзе, он, зная о предстоящем допросе, достал из несгораемого шкафа документы, которые могут ему понадобиться, сложил их аккуратно в папку и, закрыв на ключ свой небольшой кабинет, не торопясь пошел к начальнику оперативной группы.
* * *
– Здравствуй, Дзиапш-ипа. Задержал тебя немного. Занят был очень, но, помня обещание, вызвал для серьезного разговора. Надеюсь, ты продумал все, о чем будем говорить?
– Ки, батоно! – поклонился Дзиапш-ипа.
– Садись. Разговор будет большой. Не обижайся, если услышишь кое-что неприятное. Мы мужчины – давай говорить по-мужски. – И видя, что Дзиапш-ипа продолжает стоять, Чиверадзе сказал: – В ногах правды нет, – говорит пословица. Садись, говорят тебе. Садись же! Чаю хочешь?
– Мадлоб, – сдержанно поблагодарил арестованный.
– Значит, хочешь! Будем пить чай и разговаривать. Захочешь курить – папиросы на столе.
Дзиапш-ипа опустился в кресло, стоявшее напротив стола, за которым сидел Чиверадзе. Иван Александрович с интересом смотрел на него.
Был Дзиапш-ипа уже не молод, весной ему исполнилось пятьдесят. Высокий, с седой копной зачесанных назад волос, он был подтянут и еще крепок. Чуть смуглое открытое лицо, перечеркнутое глубокими морщинами, говорило, что человек этот много перенес и перестрадал. Дзиапш-ипа был сдержан и на первый взгляд невозмутим. Он хорошо владел своими чувствами и движениями. Только руки выдавали волнение, да в глазах порою пробегали, тревожные искорки. Но глаза он мог закрыть, мог отвести взгляд. А непроизвольных движений рук он сам не замечал. Большие и тонкие, с длинными пальцами, они беспрестанно шевелились, сжимались, разжимались и теребили кончик узкого кавказского ремня.
Старая черкеска со следами многочисленных штопок кричала о бедности ее владельца, о его аккуратности и гордости. Время и обстоятельства посеребрили большую голову, заставили ее склониться, но было во всем его облике что-то сильное и благородное, и это невольно вызывало уважение и даже симпатию к нему.
Дзиапмш-ипа осматривался. Большой, немного удлиненной формы кабинет казался необжитым. Широкие темные портьеры висели на открытых окнах, ветер шевелил тяжелую ткань, и она временами вздыхала и пузырилась, как живая. Настольная лампа освещала стол и сидевшего за ним Чиверадзе, оставляя в полутьме остальную часть комнаты. Взглянув на стол, арестованный увидел толстую черную картонную папку с надписью и лежащий рядом, ближе к краю стола, пистолет. Видимо, что-то изменилось в его лице, потому что Чиверадзе перехватил этот взгляд и чуть заметно усмехнулся.
«Может быть, не раз приходила ему мысль разрешить свои сомнения с помощью этой игрушки», – подумал Иван Александрович.
Пистолет был разряжен и умышленно забыт на столе. Продолжая рассматривать и изучать Дзиапш-ипа, Иван Александрович вспомнил случай, когда вот такой же пистолет без патронов помог разоблачить долго упиравшегося врага. Произошло это несколько лет назад. Во время допроса, проверяя арестованного, Чиверадзе наклонился к нижнему ящику стола. Когда он поднял голову, пистолета на столе не было.
– Положите обратно! – приказал Иван Александрович, не сводя глаз с арестованного. Тот вскочил, направляя оружие на Чиверадзе. Его рука дрожала, и черная впадина ствола прыгала перед лицом Ивана Александровича.
– Не шевелитесь! Руки на стол! Не двигайтесь, или я вас убью! – вполголоса сказал арестованный.
И хотя Чиверадзе знал, что пистолет разряжен и патроны лежат в столе, неприятный холодок мгновенно прошел по его телу.
– Чего хотите от меня?
– Сейчас же встаньте, идите вперед, я пойду за вами. Выведите меня на улицу!
Чиверадзе ногою нажал кнопку звонка, подымая тревогу. В комнату вбежали сотрудники. Арестованный несколько раз подряд нажал гашетку, но пистолет только сухо щелкал. Он бросил на пол бесполезное оружие и, закрыв лицо руками, упал в кресло. После этого что-то в нем надломилось. Не прошло и часа, как он сознался и стал давать показания.
Пора было начинать разговор с Дзиапш-ипа.
– Расскажи о себе, все, что помнишь с детства, – откинулся в кресло Чиверадзе. – И кури. Вижу, что хочешь.
– Я родился в тысяча восемьсот восемьдесят первом году в Эшерах, – начал Дзиапш-ипа. – Жил с отцом и матерью. В тысяча восемьсот девяносто первом году меня увезли в Тифлис учиться. Домой приезжал только летом, на каникулы. И так десять лет. В последних классах гимназии вошел в социал-демократический кружок.
– "Месаме-даси"? – спросил Чиверадзе.
– Меньшевиков, – подтвердил Дзиапш-ипа. – Здесь все было туманным и заманчивым. Красивые фразы и мало действия. И мало риска. Мы знали о кружках Кецховели, Цулукидзе, Сталина, а позже Виктора Курнатовского. Но нас, интеллигентов, пугала прямота, резкость и непримиримость этих агитаторов. Они обращались через нашу голову к рабочим. Наши вожди, а вместе с ними и мы, бездумно повторявшие их «истины», считали, что призваны руководить национально-революционной борьбой и представительствовать от лица масс, оставляя им более мелкое – экономические претензии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76