Лицо ее побледнело.
– Он жив? Говорите правду, только правду!
Березовский утвердительно кивнул головой.
Она отпустила его руку. Еще минуту назад такая прямая, гордая, Русанова вдруг будто сжалась, сгорбилась, опустила голову и заплакала.
– Ну вот и хорошо! – дрогнушим голосом сказал Березовский. Еще минуту назад он чувствовал неприязнь к этой женщине, но сейчас что-то теплое шевельнулось в его душе. Значит, не безразличен ей Дробышев.
– Вот и хорошо! – повторил он.
Елена Николаевна с недоумением взглянула на него.
– Вытрите слезы и успокойтесь, – сказал Березовский. Она послушно вынула платок и стала вытирать глаза.
– Расскажите мне все, – попросила она. – Как это случилось? Что с ним?
Она не отрываясь смотрела на Березовского большими, влажными глазами, а он, взволнованный и подобревший, ходил по кабинету, подсаживался к ней и вновь вставал и рассказывал о ранении Дробышева, о том, какой он мужественный и верный человек. Она слушала и думала, что в сущности никогда не переставала любить Федора, и что он тоже любит ее, и что она во всем виновата.
Наклонив голову, Русанова плакала. Березовскому стало жаль ее.
– Успокойтесь, ну, успокойтесь же, – говорил он.
– Можно мне поехать туда? – спросила Русанова.
– А муж, как он отнесется к этому?
– Я объясню ему все, он должен понять.
– Ну, а если не поймет? – настаивал Березовский.
– Ах, что я сделала! – она на мгновение снова ушла в свои мысли, но тут же опомнилась. – Я не могу не ехать. Я очень виновата перед ним. – Она замолчала и потом, видимо думая о своем муже, сказала: – Ну, а если не поймет, все равно я поеду.
Березовский почувствовал, что ею движет не минутная вспышка жалости и раскаяния, а настоящая, большая любовь, потерянная и вновь найденная.
– Так, значит, решили ехать? – спросил он. И хотя теперь уже знал, что она ему ответит, все же добавил, проверяя и ее и себя: – А то подумайте! – Березовский посмотрел ей прямо в лицо. – Если любишь – поезжай, но поезжай совсем. Помоги ему, он стоит большой любви! Поезжай завтра, тебя проводят.
Он говорил ей – ты, как сказал бы своей дочери, которая поняла свою ошибку и решила ее исправить.
6
Едва поезд отходит от платформы, пассажиры, которым предстоит провести вместе несколько суток, устраиваются и начинают знакомится.
Не был исключением и этот мягкий вагон поезда Москва – Сочи.
Елена Николаевна приехала на вокзал в последнюю минуту. Только она вошла в тамбур, прозвучал свисток, паровоз дернул, и вагоны, лязгнув буферами и заскрипев, тронулись с места. Елена Николаевна прошла по коридору, нашла свое купе и открыла дверь.
За столиком сидела старуха. Отодвинув занавеску, она смотрела в темное окно. Напротив нее толстяк, лет сорока, восточной внешности, краснощекий, с узкими усиками, дымил папиросой. Опущенные наполовину верхние полки закрывали свет плафона, и только настольная лампа освещала сидевших.
Русанова вошла, попутчики повернулись к ней.
Мужчина встал:
– Видите, мамаша, в нашем лагере прибыло! – оживленно сказал он, обращаясь к старухе, взял из рук Елены Николаевны чемодан и поставил на верхнюю полку. – Это ваше сиденье? – спросил он, кивнув на место у окна. Он помог Елене Николаевне снять пальто и сел у двери, внимательно ее разглядывая. Русанова поблагодарила, уселась и машинально поправила волосы. Старуха пожевала беззубым ртом и поджала губы. Смотрела она неприязненно и хмуро. Молчание нарушил мужчина:
– К морю едете? – спросил он, растягивая слова, с небольшим грузинским акцентом. Она кивнула головой. Он обрадовался: – Купаться не придется, но вино пить будем. И тепло у нас, не то, что в Москве.
Дверь открылась и в купе вошел невысокий, немного сутулый человек.
– Вот нам и попутчица до самых Сочи! Довольны? – спросил его толстяк.
Обловацкий – это был он – неопределенно пробормотал что-то, но вежливо улыбнулся. Ему хотелось спать, а не разговаривать. И вообще, в своих частых поездках он предпочитал мужскую компанию. «Вот бы сюда Строгова». – подумал он, бросив взгляд на новую пассажирку. Чуть продолговатое лицо с большими черными грустными глазами, зачесанные на прямой пробор темные с отливом волосы делали ее похожей не то на грузинку, не то на еврейку. Эту красивую запоминающуюся внешность не портил даже чуть-чуть крупный нос и тонкая каемка большого рта.
Сергей Яковлевич перевел взгляд на полную, лоснящуюся физиономию толстяка с блестящими глазами, немного на выкат. «Любит женщин и выпить, – решил он. – Таких не устраивают тишина и молчание, по натуре они подвижны, любят шум и веселье». Старуха по-прежнему сидела нахохлившись и пожевывая губами. Позже она расскажет, что едет от младшего сына, где гостила около двух месяцев, к старшему в Харьков. Ей не понравилась невестка, и она довольна и недовольна своей поездкой. Довольна, потому что уехала, а недовольна, так как считает, что ее младшенькому не повезло. Она видела, что сын влюблен в свою жену, и нехорошее, ревнивое чувство копошилось в ней.
– Вы разрешите? – толстяк потянулся к большой плетеной сумке, из которой высовывались винные бутылки. Но Елена Николаевна замотала головой, извинилась и вышла в коридор. Он был почти пуст. Через стеклянную дверь было видно, как проводник разжигает самовар. У одного из окон стоял человек в спортивном костюме и, глядя в темноту, курил. Спросив у него, в какой стороне вагон-ресторан, она пошла туда.
В ресторане было шумно и грязновато. Свободных мест за столиками не оказалось, но ей удалось устроиться возле самого входа, рядом с директором, сосредоточенно щелкавшим на счетах. Елена Николаевна заказала чай с лимоном. Сидя спиной к залу, она видела в зеркале буфета весь вагон с жующими, пьющими и разговаривающими пассажирами. Временами хлопали входные двери и вместе с новыми посетителями в вагон врывалось белое холодное облако. Оно мешалось с табачным дымом и растекалось по полу и углам вагона. Елена Николаевна, обжигая руки о горячий подстаканник, по-ребячьи дула на чай и пила маленькими глотками. Ей не хотелось возвращаться в купе, она ушла-то для того, чтобы избавиться от разговоров. Но сколько можно сидеть за стаканом чаю? Она нехотя встала и, пройдя по начавшему пустеть ресторану, вышла в тамбур.
За полузамерзшими окнами мелькали редкие огоньки домов. Елена Николаевна мысленно представила себе людей, сидевших в кругу своих близких. Еще вчера у нее тоже был свой дом, подобие семьи, какие-то интересы, казавшиеся ей значительными. А сегодня? Она усмехнулась. Кто она в сущности сейчас? Русанова мысленно раскладывала по квадратикам свою жизнь. Ошибки… сколько ошибок, в которых она теперь винила только себя.
Елена Николаевна, усталая и озябшая, дошла до своего куле, открыла дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Он жив? Говорите правду, только правду!
Березовский утвердительно кивнул головой.
Она отпустила его руку. Еще минуту назад такая прямая, гордая, Русанова вдруг будто сжалась, сгорбилась, опустила голову и заплакала.
– Ну вот и хорошо! – дрогнушим голосом сказал Березовский. Еще минуту назад он чувствовал неприязнь к этой женщине, но сейчас что-то теплое шевельнулось в его душе. Значит, не безразличен ей Дробышев.
– Вот и хорошо! – повторил он.
Елена Николаевна с недоумением взглянула на него.
– Вытрите слезы и успокойтесь, – сказал Березовский. Она послушно вынула платок и стала вытирать глаза.
– Расскажите мне все, – попросила она. – Как это случилось? Что с ним?
Она не отрываясь смотрела на Березовского большими, влажными глазами, а он, взволнованный и подобревший, ходил по кабинету, подсаживался к ней и вновь вставал и рассказывал о ранении Дробышева, о том, какой он мужественный и верный человек. Она слушала и думала, что в сущности никогда не переставала любить Федора, и что он тоже любит ее, и что она во всем виновата.
Наклонив голову, Русанова плакала. Березовскому стало жаль ее.
– Успокойтесь, ну, успокойтесь же, – говорил он.
– Можно мне поехать туда? – спросила Русанова.
– А муж, как он отнесется к этому?
– Я объясню ему все, он должен понять.
– Ну, а если не поймет? – настаивал Березовский.
– Ах, что я сделала! – она на мгновение снова ушла в свои мысли, но тут же опомнилась. – Я не могу не ехать. Я очень виновата перед ним. – Она замолчала и потом, видимо думая о своем муже, сказала: – Ну, а если не поймет, все равно я поеду.
Березовский почувствовал, что ею движет не минутная вспышка жалости и раскаяния, а настоящая, большая любовь, потерянная и вновь найденная.
– Так, значит, решили ехать? – спросил он. И хотя теперь уже знал, что она ему ответит, все же добавил, проверяя и ее и себя: – А то подумайте! – Березовский посмотрел ей прямо в лицо. – Если любишь – поезжай, но поезжай совсем. Помоги ему, он стоит большой любви! Поезжай завтра, тебя проводят.
Он говорил ей – ты, как сказал бы своей дочери, которая поняла свою ошибку и решила ее исправить.
6
Едва поезд отходит от платформы, пассажиры, которым предстоит провести вместе несколько суток, устраиваются и начинают знакомится.
Не был исключением и этот мягкий вагон поезда Москва – Сочи.
Елена Николаевна приехала на вокзал в последнюю минуту. Только она вошла в тамбур, прозвучал свисток, паровоз дернул, и вагоны, лязгнув буферами и заскрипев, тронулись с места. Елена Николаевна прошла по коридору, нашла свое купе и открыла дверь.
За столиком сидела старуха. Отодвинув занавеску, она смотрела в темное окно. Напротив нее толстяк, лет сорока, восточной внешности, краснощекий, с узкими усиками, дымил папиросой. Опущенные наполовину верхние полки закрывали свет плафона, и только настольная лампа освещала сидевших.
Русанова вошла, попутчики повернулись к ней.
Мужчина встал:
– Видите, мамаша, в нашем лагере прибыло! – оживленно сказал он, обращаясь к старухе, взял из рук Елены Николаевны чемодан и поставил на верхнюю полку. – Это ваше сиденье? – спросил он, кивнув на место у окна. Он помог Елене Николаевне снять пальто и сел у двери, внимательно ее разглядывая. Русанова поблагодарила, уселась и машинально поправила волосы. Старуха пожевала беззубым ртом и поджала губы. Смотрела она неприязненно и хмуро. Молчание нарушил мужчина:
– К морю едете? – спросил он, растягивая слова, с небольшим грузинским акцентом. Она кивнула головой. Он обрадовался: – Купаться не придется, но вино пить будем. И тепло у нас, не то, что в Москве.
Дверь открылась и в купе вошел невысокий, немного сутулый человек.
– Вот нам и попутчица до самых Сочи! Довольны? – спросил его толстяк.
Обловацкий – это был он – неопределенно пробормотал что-то, но вежливо улыбнулся. Ему хотелось спать, а не разговаривать. И вообще, в своих частых поездках он предпочитал мужскую компанию. «Вот бы сюда Строгова». – подумал он, бросив взгляд на новую пассажирку. Чуть продолговатое лицо с большими черными грустными глазами, зачесанные на прямой пробор темные с отливом волосы делали ее похожей не то на грузинку, не то на еврейку. Эту красивую запоминающуюся внешность не портил даже чуть-чуть крупный нос и тонкая каемка большого рта.
Сергей Яковлевич перевел взгляд на полную, лоснящуюся физиономию толстяка с блестящими глазами, немного на выкат. «Любит женщин и выпить, – решил он. – Таких не устраивают тишина и молчание, по натуре они подвижны, любят шум и веселье». Старуха по-прежнему сидела нахохлившись и пожевывая губами. Позже она расскажет, что едет от младшего сына, где гостила около двух месяцев, к старшему в Харьков. Ей не понравилась невестка, и она довольна и недовольна своей поездкой. Довольна, потому что уехала, а недовольна, так как считает, что ее младшенькому не повезло. Она видела, что сын влюблен в свою жену, и нехорошее, ревнивое чувство копошилось в ней.
– Вы разрешите? – толстяк потянулся к большой плетеной сумке, из которой высовывались винные бутылки. Но Елена Николаевна замотала головой, извинилась и вышла в коридор. Он был почти пуст. Через стеклянную дверь было видно, как проводник разжигает самовар. У одного из окон стоял человек в спортивном костюме и, глядя в темноту, курил. Спросив у него, в какой стороне вагон-ресторан, она пошла туда.
В ресторане было шумно и грязновато. Свободных мест за столиками не оказалось, но ей удалось устроиться возле самого входа, рядом с директором, сосредоточенно щелкавшим на счетах. Елена Николаевна заказала чай с лимоном. Сидя спиной к залу, она видела в зеркале буфета весь вагон с жующими, пьющими и разговаривающими пассажирами. Временами хлопали входные двери и вместе с новыми посетителями в вагон врывалось белое холодное облако. Оно мешалось с табачным дымом и растекалось по полу и углам вагона. Елена Николаевна, обжигая руки о горячий подстаканник, по-ребячьи дула на чай и пила маленькими глотками. Ей не хотелось возвращаться в купе, она ушла-то для того, чтобы избавиться от разговоров. Но сколько можно сидеть за стаканом чаю? Она нехотя встала и, пройдя по начавшему пустеть ресторану, вышла в тамбур.
За полузамерзшими окнами мелькали редкие огоньки домов. Елена Николаевна мысленно представила себе людей, сидевших в кругу своих близких. Еще вчера у нее тоже был свой дом, подобие семьи, какие-то интересы, казавшиеся ей значительными. А сегодня? Она усмехнулась. Кто она в сущности сейчас? Русанова мысленно раскладывала по квадратикам свою жизнь. Ошибки… сколько ошибок, в которых она теперь винила только себя.
Елена Николаевна, усталая и озябшая, дошла до своего куле, открыла дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76