Повеление должно быть письменным. И очень коротким.
— Какова его мысль, мой хан?
— Два слова: «Дай Галич». Он не поймёт и приедет ко мне. Ничего не объясняй ему, Бурундай, но напомни, что ты стоишь в двух дневных переходах.
Даниил Галицкий и в самом деле ничего не понял. Кому он должен был «дать Галич»? Когда? В какой форме и почему? Повертел грамоту в руках и спросил об этом молчаливого Бурундая.
— Повеления хана не требуют моих пояснений, князь Даниил.
— Но меня призвали на княжение сами галицкие бояре.
— Тебе придётся объяснить это самому хану Бату, князь. Иначе я спрошу об этом галицких бояр: мои тумены стоят в двух дневных переходах. Выбирай, но лучше подумай о подарках хану.
Даниил Галицкий счёл за благо подумать о подарках. А пока думал, пружина, закрученная им на западе, раскручивалась на востоке.
— Когда кони начинают тянуть в разные стороны, нужно обрубить постромки самой застоявшейся, — сказал Бату. — Завтра отправишь караван в Каракорум, а сегодня повелишь боярину Федору прийти ко мне.
Из этих слов следовало, что хан последние наставления Сбыславу намеревался дать с глазу на глаз. Чогдара это обеспокоило, о чем он и сказал, передавая повеление.
— Никогда не доверяй чингисидам, Сбыслав, но всегда выполняй их повеления слово в слово. Это единственный способ выжить под их властью. Отныне тебе предстоит действовать даже без моего слабого щита. Орду вспыльчив, но добродушен и отходчив. Гуюк — лжив и злопамятен.
— Ты уже предупреждал меня об этом, Чогдар. Я знаю степные законы, не волнуйся за меня, дядька.
— Ты — сын моего покойного анды, — вздохнул Чогдар. — О ком ещё мне беспокоиться, кроме тебя?
— О князе Невском.
За Сбыславом явился сам Неврюй, что резко повышало значимость аудиенции. Придирчиво осмотрел наряд Сбыслава, улыбнулся:
— Мы не скоро увидимся с тобой, боярин.
— И увидимся ли вообще, — невесело усмехнулся Сбыслав.
— Будем надеяться. — Неврюй вдруг понизил голос. — Тебя ожидает очень важный разговор. Сужу об этом по тому, что хан лично приказал мне охранять покои, в которых будет проходить беседа.
Бату хорошо продумал предстоящий разговор, а потому начал его сразу, без длинных вступительных рассуждений, которых требовал степной этикет.
— Союз между мной и Русью предопределён самим Небом. Русь — это либо запад, либо север: либо Даниил Галицкий, либо Александр Невский. Кто из них окажется моим союзником, а кто — моим врагом, зависит только от тебя, боярин Федор.
Сбыслав молча склонил голову: время вопросов ещё не настало.
— Есть такая индийская игра: шахматы. Ты умеешь в неё играть?
Сбыслав ещё раз молчаливо поклонился.
— Мат тебе ставить не будут: конец игры невыгоден Гуюку. Но ему нельзя и проигрывать эту партию. Отсюда следует, что тебе постараются навязать вечный шах. Наполни наши чаши, боярин.
Сбыслав налил кумыс, отхлебнул после глотка старшего, как того требовал обычай, и терпеливо ждал, когда Бату опять начнёт разговор.
— Князь Ярослав играет в шахматы?
— Я много раз играл с ним и всегда с трудом проигрывал, хан Бату.
— Так я и думал, — усмехнулся Бату. — Значит, он с восторгом уцепится за выигрыш, который ему подсунет Гуюк. Но его выигрыш означает наш проигрыш. Наш. Меня и князя Невского. Как ты выйдешь из такого положения?
— Из-под вечного шаха выйти невозможно, хан Бату.
— Думай, боярин, думай сейчас, там думать будет поздно.
— Выигрыш ничто, если проигравший не сможет им воспользоваться.
— Не сможет им воспользоваться, — с удовольствием повторил Бату. — Твой конь на верном пути, боярин.
— Но вечный шах — не путь, а лишь топтание на месте.
— Из-под вечного шаха тебя выведет Орду. Он так и не научился играть в мудрые игры, но при подсказках способен передвигать фигуры.
— Я не осмелюсь подсказывать внуку великого Чингиса.
Бату молчал, прихлёбывая кумыс. Опорожнил чашу, которую тут же наполнил Сбыслав, вздохнул:
— Ему подскажет человек, который будет представлять меня без всякой огласки.
— Я буду иметь право знать его?
— Это ты, боярин. Ты будешь представлять меня для Орду в Каракоруме.
Сбыслава бросило в жар. Пока он приходил в себя, Бату достал золотую пайцзу и протянул ему.
— Благодарю за великое доверие, хан, но даже золотая пайцза — ничто для чингисидов.
— Пайцза даст тебе свободу передвижения в логове змей, боярин. А чтобы ты представлял мою волю перед моим братом, нужно что-то очень простое… — Бату задумался. — Простое, очень простое, потому что сложное не удержит его голова…
— Слово? — рискнул подсказать Сбыслав.
— Слово может быть сказано кем-то случайно. А вот… Поговорка! — Бату встрепенулся. — «Ключ иссяк, бел-камень треснул». Он знает её.
— Её знают все монголы. Случайность не исключается, хан Бату.
— Если ты скажешь, что эту поговорку ему просил напомнить я, случайности не будет.
— Пожалуй, — согласился Сбыслав.
— Гуюк ни под каким видом не должен воспользоваться плодами своего выигрыша, — сказал хан и сам наполнил чаши. — Когда нет в живых выигравшего, нет и победы.
Сбыслав подавленно молчал.
— Только этим ты спасёшь Русь от второго нашествия и сохранишь жизнь Александру Невскому, — почти торжественно сказал Бату. — Подними свою чашу, боярин. Мы выпьем за твой подвиг во имя твоей родины и наших народов. Да будет!..
— Да будет… — глухо откликнулся Сбыслав.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
Никогда ещё не было у Сбыслава такой мучительной, бессонной ночи. Не потому, что волновался перед отъездом в Великую Степь: по молодости его манило в неизвестность, в путешествия, в новые страны, к новым народам. И даже не потому, что конец путешествия означал начало большой и очень сложной игры, в которой ему ни в коем случае нельзя было проигрывать. Нет, он не мог уснуть потому, что волею могущественного хана стал не просто единственным ферзём на шахматной доске хитро задуманной партии, но одновременно и единственным игроком, знающим заранее, какой именно ход должен сделать противник. Он сейчас не думал ни о Руси, ни о Золотой Орде, ни даже об Александре Невском, которого искренне любил и почитал, — мысли его заняты были только собственным всемогуществом. Он ощущал его физически — до ломоты плеч, до головокружения, до сладкой тянущей боли в сердце: ведь под его дудку обязаны были сплясать самые гордые и заносчивые чингисиды. И это недоброе чувство настолько заполняло его душу, что в ней уже не оказалось места сожалению. И ни на мгновение не возникало мысли о той страшной цене, которую предстояло ему заплатить за торжество собственного тщеславия.
Нет, неверно, неверно: вначале она шевельнулась, эта мысль, такая мелкая, жалкая и ничтожная по сравнению с грандиозной задачей, поставленной самим Всемогущим Небом перед ним, вчерашним сиротой, подпаском у бродников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
— Какова его мысль, мой хан?
— Два слова: «Дай Галич». Он не поймёт и приедет ко мне. Ничего не объясняй ему, Бурундай, но напомни, что ты стоишь в двух дневных переходах.
Даниил Галицкий и в самом деле ничего не понял. Кому он должен был «дать Галич»? Когда? В какой форме и почему? Повертел грамоту в руках и спросил об этом молчаливого Бурундая.
— Повеления хана не требуют моих пояснений, князь Даниил.
— Но меня призвали на княжение сами галицкие бояре.
— Тебе придётся объяснить это самому хану Бату, князь. Иначе я спрошу об этом галицких бояр: мои тумены стоят в двух дневных переходах. Выбирай, но лучше подумай о подарках хану.
Даниил Галицкий счёл за благо подумать о подарках. А пока думал, пружина, закрученная им на западе, раскручивалась на востоке.
— Когда кони начинают тянуть в разные стороны, нужно обрубить постромки самой застоявшейся, — сказал Бату. — Завтра отправишь караван в Каракорум, а сегодня повелишь боярину Федору прийти ко мне.
Из этих слов следовало, что хан последние наставления Сбыславу намеревался дать с глазу на глаз. Чогдара это обеспокоило, о чем он и сказал, передавая повеление.
— Никогда не доверяй чингисидам, Сбыслав, но всегда выполняй их повеления слово в слово. Это единственный способ выжить под их властью. Отныне тебе предстоит действовать даже без моего слабого щита. Орду вспыльчив, но добродушен и отходчив. Гуюк — лжив и злопамятен.
— Ты уже предупреждал меня об этом, Чогдар. Я знаю степные законы, не волнуйся за меня, дядька.
— Ты — сын моего покойного анды, — вздохнул Чогдар. — О ком ещё мне беспокоиться, кроме тебя?
— О князе Невском.
За Сбыславом явился сам Неврюй, что резко повышало значимость аудиенции. Придирчиво осмотрел наряд Сбыслава, улыбнулся:
— Мы не скоро увидимся с тобой, боярин.
— И увидимся ли вообще, — невесело усмехнулся Сбыслав.
— Будем надеяться. — Неврюй вдруг понизил голос. — Тебя ожидает очень важный разговор. Сужу об этом по тому, что хан лично приказал мне охранять покои, в которых будет проходить беседа.
Бату хорошо продумал предстоящий разговор, а потому начал его сразу, без длинных вступительных рассуждений, которых требовал степной этикет.
— Союз между мной и Русью предопределён самим Небом. Русь — это либо запад, либо север: либо Даниил Галицкий, либо Александр Невский. Кто из них окажется моим союзником, а кто — моим врагом, зависит только от тебя, боярин Федор.
Сбыслав молча склонил голову: время вопросов ещё не настало.
— Есть такая индийская игра: шахматы. Ты умеешь в неё играть?
Сбыслав ещё раз молчаливо поклонился.
— Мат тебе ставить не будут: конец игры невыгоден Гуюку. Но ему нельзя и проигрывать эту партию. Отсюда следует, что тебе постараются навязать вечный шах. Наполни наши чаши, боярин.
Сбыслав налил кумыс, отхлебнул после глотка старшего, как того требовал обычай, и терпеливо ждал, когда Бату опять начнёт разговор.
— Князь Ярослав играет в шахматы?
— Я много раз играл с ним и всегда с трудом проигрывал, хан Бату.
— Так я и думал, — усмехнулся Бату. — Значит, он с восторгом уцепится за выигрыш, который ему подсунет Гуюк. Но его выигрыш означает наш проигрыш. Наш. Меня и князя Невского. Как ты выйдешь из такого положения?
— Из-под вечного шаха выйти невозможно, хан Бату.
— Думай, боярин, думай сейчас, там думать будет поздно.
— Выигрыш ничто, если проигравший не сможет им воспользоваться.
— Не сможет им воспользоваться, — с удовольствием повторил Бату. — Твой конь на верном пути, боярин.
— Но вечный шах — не путь, а лишь топтание на месте.
— Из-под вечного шаха тебя выведет Орду. Он так и не научился играть в мудрые игры, но при подсказках способен передвигать фигуры.
— Я не осмелюсь подсказывать внуку великого Чингиса.
Бату молчал, прихлёбывая кумыс. Опорожнил чашу, которую тут же наполнил Сбыслав, вздохнул:
— Ему подскажет человек, который будет представлять меня без всякой огласки.
— Я буду иметь право знать его?
— Это ты, боярин. Ты будешь представлять меня для Орду в Каракоруме.
Сбыслава бросило в жар. Пока он приходил в себя, Бату достал золотую пайцзу и протянул ему.
— Благодарю за великое доверие, хан, но даже золотая пайцза — ничто для чингисидов.
— Пайцза даст тебе свободу передвижения в логове змей, боярин. А чтобы ты представлял мою волю перед моим братом, нужно что-то очень простое… — Бату задумался. — Простое, очень простое, потому что сложное не удержит его голова…
— Слово? — рискнул подсказать Сбыслав.
— Слово может быть сказано кем-то случайно. А вот… Поговорка! — Бату встрепенулся. — «Ключ иссяк, бел-камень треснул». Он знает её.
— Её знают все монголы. Случайность не исключается, хан Бату.
— Если ты скажешь, что эту поговорку ему просил напомнить я, случайности не будет.
— Пожалуй, — согласился Сбыслав.
— Гуюк ни под каким видом не должен воспользоваться плодами своего выигрыша, — сказал хан и сам наполнил чаши. — Когда нет в живых выигравшего, нет и победы.
Сбыслав подавленно молчал.
— Только этим ты спасёшь Русь от второго нашествия и сохранишь жизнь Александру Невскому, — почти торжественно сказал Бату. — Подними свою чашу, боярин. Мы выпьем за твой подвиг во имя твоей родины и наших народов. Да будет!..
— Да будет… — глухо откликнулся Сбыслав.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
1
Никогда ещё не было у Сбыслава такой мучительной, бессонной ночи. Не потому, что волновался перед отъездом в Великую Степь: по молодости его манило в неизвестность, в путешествия, в новые страны, к новым народам. И даже не потому, что конец путешествия означал начало большой и очень сложной игры, в которой ему ни в коем случае нельзя было проигрывать. Нет, он не мог уснуть потому, что волею могущественного хана стал не просто единственным ферзём на шахматной доске хитро задуманной партии, но одновременно и единственным игроком, знающим заранее, какой именно ход должен сделать противник. Он сейчас не думал ни о Руси, ни о Золотой Орде, ни даже об Александре Невском, которого искренне любил и почитал, — мысли его заняты были только собственным всемогуществом. Он ощущал его физически — до ломоты плеч, до головокружения, до сладкой тянущей боли в сердце: ведь под его дудку обязаны были сплясать самые гордые и заносчивые чингисиды. И это недоброе чувство настолько заполняло его душу, что в ней уже не оказалось места сожалению. И ни на мгновение не возникало мысли о той страшной цене, которую предстояло ему заплатить за торжество собственного тщеславия.
Нет, неверно, неверно: вначале она шевельнулась, эта мысль, такая мелкая, жалкая и ничтожная по сравнению с грандиозной задачей, поставленной самим Всемогущим Небом перед ним, вчерашним сиротой, подпаском у бродников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101