Астор Скайа! Это недостойное деяние, это – преступление! Оно требует ответа.
Астор Скайа, подняв подбородок, поглядел на Каллана так, будто от него дурно пахло:
– Он что, обвиняет нас в краже овец?
– Я требую ответа!
– Вот тебе ответ… Клан Скайа вовсе не овцекрады и никогда ими не был. Прощай!
Повернувшись спиной к Каллану, он подошел к поджидавшему его коню.
– Так дело не пойдет, Скайа!
Сначала я подумал, что это сказал Каллан. Но голос был другой – более хриплый и злобный. Их произнес всадник, въехавший на Соколий двор, старик, что мог быть только Эвином. Его длинные седые волосы торчали во все стороны, борода по-прежнему была в крови, а на одной стороне лица, там, где кровь из раны на лбу не была как следует смыта, виднелась ржаво-алая полоса. Его конь был мокрый от пота и спереди и сзади и, похоже, плохо держался на ногах. Но он по-прежнему слушался хозяина и сделал несколько неверных шагов вперед, чтобы Эвин мог взглянуть прямо вниз на Астора.
– Эвин! – воскликнул Каллан и протянул руку, желая остановить старика.
Но Эвин глядел сверху вниз только на Астора. Из свернутого шерстяного одеяла за седлом он вытащил меч – меч такой старый, что он вовсе почернел от времени.
– Глянь-ка хорошенько на этот меч, Астор! – произнес старик. – Это меч моего отца и моего деда. И прежде он уже не раз отведал кровь Скайа. И он снова вернется к этому, коли я найду того лиходея, что убил мою Молли. – И он плюнул Астору Скайа прямо в лицо.
На миг все мы, кроме Эвина, будто окаменели. Эвин же повернул своего усталого коня и поскакал прочь, не сказав больше ни слова.
Астор Скайа коснулся своего лица, словно не в силах поверить тому, что случилось.
– Молли? – спросил он. Голос его звучал скорее растерянно, нежели злобно. – Кто такая Молли?
Каллан откашлялся:
– Собака! Та, что они застрелили.
Астор Скайа уставился на Каллана, и видно было, что теперь ярость охватила его.
– Собака? – произнес он голосом, дрожащим от гнева. – Он оскорбляет меня, он угрожает мне, он плюет на меня… и все это из-за собаки?
– Он очень любил ее, – впервые неуверенно объяснил Каллан.
Это посещение Скайа-клана прошло вовсе не так, как он задумал.
Застенчивый мальчик-конюх протянул Астору Скайа тряпицу, и тот тщательно вытер лицо.
– Блестяще! Ну, ты изложил свое дело, Каллан Кенси. Скачи теперь домой! И скачи быстрее! Потому что завтра после захода солнца ни один Кенси не будет желанным гостем на землях Скайа.
* * *
Мы догнали Эвина неподалеку от Скайарка. Его замученная лошадь шагала так медленно, что он быстрее дошел бы пешком.
– Эвин! – сказал Каллан. – Это было глупо! Лицо Эвина было замкнутым и оцепенелым.
– Я был в моем праве! – только и ответил он. Каллан проворчал:
– Коли только и вправду за всем этим стоит какой-то Скайа. И даже тогда… Эвин, ты и в самом деле желаешь, чтобы Скайа и Кенси-кланы сражались, чтоб мужи убивали друг друга насмерть… из-за собаки?
– Да, – только и вымолвил Эвин и поскакал дальше.
* * *
То был долгий, тяжкий путь назад. Кони и люди валились с ног. Мы делали краткие передышки-привалы, чтобы лошади смогли добраться до дома, но никто даже не предложил разбить лагерь на земле Скайа-клана. Нам пришлось оставить лошадь Эвина, а не то бы нам никогда не поспеть в земли Кенси до восхода солнца. Эвин же поехал сзади на коне Пороховой Гузки – самого маленького и самого легкого из нас.
Стояла холодная и ясная звездная ночь, когда мы достигли каменистой осыпи, и многие из нас чуть не падали с лошадей от жуткой, непомерной усталости. Однако же было куда легче продолжить путь к усадьбе Киллиана, нежели разбить лагерь в ночной тьме. Так что только на сене в сарае Киллиана я наконец повалился такой усталый, что с трудом поднимал голову. А потом, уже лежа там, заснуть я все-таки не мог. Мне мерещилось гневное лицо Астора Скайа и лицо Эвина, окровавленное и ненавидящее…
– Пороховая Гузка, ты спишь?
– Не особо, – невнятно ответил он. – А что?
– Ты и вправду думаешь, что меж Кенси– и Скайа-кланами начнется война?
– Не знаю.
Сено зашуршало, и Пороховая Гузка повернулся ко мне.
– Но надеюсь, что так… Сдается мне, Скайа это заслужил.
Внезапно я разозлился на Пороховую Гузку. Ведь он не знал, что болтает. Война – это когда народ помирает. Война – это когда возвращаешься на пепелище и к дохлой скотине вместо дома. Как это было с нашим Домом Под Липами. Мы это уже однажды испытали. Если нам придется еще раз пережить все сначала, мне такое не вынести. А теперь еще и без Дины…
– Не знаешь, что несешь! – возмутился я. Но, по-моему, он не услышал, так как не ответил и вскоре захрапел.
* * *
Я ожидал, что мама будет гневаться или хотя бы печалиться из-за этого, во всяком случае печалиться из-за меня. Я-то хорошо знал: вместо того чтобы взвалить на Розу эту грязную работу, мне надо было самому сказать ей, что поеду с Калла-ном и Пороховой Гузкой. Но матушка распахнула дверь, лишь только услыхала стук копыт Кречета, а я едва успел спешиться, как она уже обняла меня.
– Давин! – молвила она, смеясь и плача. – Смотри! Смотри, что прислала мне Вдова!
Она поднесла что-то к моим глазам… да, оловянную пластинку на кожаном плетеном шнуре. То был Знак Пробуждающей Совесть, принадлежавший Дине!
ДАВИН
Надежда, страх и овсяная каша
Все мысли о войне и смерти, о дохлых овцах тут же вылетели у меня из головы.
– Как он к ней попал? – спросил я.
– Один человек продал его женщине, которая… нет, лучше сам прочитай грамоту Вдовы.
Матушка дала мне маленький листок тонкого пергамента. Сразу бросалось в глаза, что он был плотно исписан мелкими буковками и был обернут вокруг Знака Пробуждающей Совесть.
«Дорогая Мелуссина! – так начиналась грамота. – У меня для тебя новости, и скорее хорошие. Думаю, Дина жива, и думаю, мы знаем, где она…»
У меня закружилась голова. Буквы прыгали и плясали перед глазами, а я только таращился на них. Я никогда не был особо силен в грамоте, а тут как раз получилось, будто я вовсе позабыл ее.
– Ты не хочешь сам прочитать мне, что пишет Вдова? – спросил я матушку. – Я так медленно читаю…
– Может, тебе бы стоило побольше этим заниматься? – сказала матушка.
В ее голосе слышалась прежняя колкая насмешка. – Кое-как управляться с мечом, луком и стрелами – замечательно, но ничуть не худо в нынешнее время учиться и грамоте.
– Да умею я читать! Только нынче… – Матушка положила ладонь на мою руку.
– Прости, Давин! – сказала она. – Не знаю, почему я укоряю тебя. Это только… вдруг все перевернулось вверх дном, с ног на голову, а я так ликовала, так радовалась какой-то миг, а потом мне стало страшно… Послушай! Дай-ка мне грамотку, я прочитаю ее тебе.
Вот так и получилось, что посреди двора, назавтра после похищения овец, я узнал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Астор Скайа, подняв подбородок, поглядел на Каллана так, будто от него дурно пахло:
– Он что, обвиняет нас в краже овец?
– Я требую ответа!
– Вот тебе ответ… Клан Скайа вовсе не овцекрады и никогда ими не был. Прощай!
Повернувшись спиной к Каллану, он подошел к поджидавшему его коню.
– Так дело не пойдет, Скайа!
Сначала я подумал, что это сказал Каллан. Но голос был другой – более хриплый и злобный. Их произнес всадник, въехавший на Соколий двор, старик, что мог быть только Эвином. Его длинные седые волосы торчали во все стороны, борода по-прежнему была в крови, а на одной стороне лица, там, где кровь из раны на лбу не была как следует смыта, виднелась ржаво-алая полоса. Его конь был мокрый от пота и спереди и сзади и, похоже, плохо держался на ногах. Но он по-прежнему слушался хозяина и сделал несколько неверных шагов вперед, чтобы Эвин мог взглянуть прямо вниз на Астора.
– Эвин! – воскликнул Каллан и протянул руку, желая остановить старика.
Но Эвин глядел сверху вниз только на Астора. Из свернутого шерстяного одеяла за седлом он вытащил меч – меч такой старый, что он вовсе почернел от времени.
– Глянь-ка хорошенько на этот меч, Астор! – произнес старик. – Это меч моего отца и моего деда. И прежде он уже не раз отведал кровь Скайа. И он снова вернется к этому, коли я найду того лиходея, что убил мою Молли. – И он плюнул Астору Скайа прямо в лицо.
На миг все мы, кроме Эвина, будто окаменели. Эвин же повернул своего усталого коня и поскакал прочь, не сказав больше ни слова.
Астор Скайа коснулся своего лица, словно не в силах поверить тому, что случилось.
– Молли? – спросил он. Голос его звучал скорее растерянно, нежели злобно. – Кто такая Молли?
Каллан откашлялся:
– Собака! Та, что они застрелили.
Астор Скайа уставился на Каллана, и видно было, что теперь ярость охватила его.
– Собака? – произнес он голосом, дрожащим от гнева. – Он оскорбляет меня, он угрожает мне, он плюет на меня… и все это из-за собаки?
– Он очень любил ее, – впервые неуверенно объяснил Каллан.
Это посещение Скайа-клана прошло вовсе не так, как он задумал.
Застенчивый мальчик-конюх протянул Астору Скайа тряпицу, и тот тщательно вытер лицо.
– Блестяще! Ну, ты изложил свое дело, Каллан Кенси. Скачи теперь домой! И скачи быстрее! Потому что завтра после захода солнца ни один Кенси не будет желанным гостем на землях Скайа.
* * *
Мы догнали Эвина неподалеку от Скайарка. Его замученная лошадь шагала так медленно, что он быстрее дошел бы пешком.
– Эвин! – сказал Каллан. – Это было глупо! Лицо Эвина было замкнутым и оцепенелым.
– Я был в моем праве! – только и ответил он. Каллан проворчал:
– Коли только и вправду за всем этим стоит какой-то Скайа. И даже тогда… Эвин, ты и в самом деле желаешь, чтобы Скайа и Кенси-кланы сражались, чтоб мужи убивали друг друга насмерть… из-за собаки?
– Да, – только и вымолвил Эвин и поскакал дальше.
* * *
То был долгий, тяжкий путь назад. Кони и люди валились с ног. Мы делали краткие передышки-привалы, чтобы лошади смогли добраться до дома, но никто даже не предложил разбить лагерь на земле Скайа-клана. Нам пришлось оставить лошадь Эвина, а не то бы нам никогда не поспеть в земли Кенси до восхода солнца. Эвин же поехал сзади на коне Пороховой Гузки – самого маленького и самого легкого из нас.
Стояла холодная и ясная звездная ночь, когда мы достигли каменистой осыпи, и многие из нас чуть не падали с лошадей от жуткой, непомерной усталости. Однако же было куда легче продолжить путь к усадьбе Киллиана, нежели разбить лагерь в ночной тьме. Так что только на сене в сарае Киллиана я наконец повалился такой усталый, что с трудом поднимал голову. А потом, уже лежа там, заснуть я все-таки не мог. Мне мерещилось гневное лицо Астора Скайа и лицо Эвина, окровавленное и ненавидящее…
– Пороховая Гузка, ты спишь?
– Не особо, – невнятно ответил он. – А что?
– Ты и вправду думаешь, что меж Кенси– и Скайа-кланами начнется война?
– Не знаю.
Сено зашуршало, и Пороховая Гузка повернулся ко мне.
– Но надеюсь, что так… Сдается мне, Скайа это заслужил.
Внезапно я разозлился на Пороховую Гузку. Ведь он не знал, что болтает. Война – это когда народ помирает. Война – это когда возвращаешься на пепелище и к дохлой скотине вместо дома. Как это было с нашим Домом Под Липами. Мы это уже однажды испытали. Если нам придется еще раз пережить все сначала, мне такое не вынести. А теперь еще и без Дины…
– Не знаешь, что несешь! – возмутился я. Но, по-моему, он не услышал, так как не ответил и вскоре захрапел.
* * *
Я ожидал, что мама будет гневаться или хотя бы печалиться из-за этого, во всяком случае печалиться из-за меня. Я-то хорошо знал: вместо того чтобы взвалить на Розу эту грязную работу, мне надо было самому сказать ей, что поеду с Калла-ном и Пороховой Гузкой. Но матушка распахнула дверь, лишь только услыхала стук копыт Кречета, а я едва успел спешиться, как она уже обняла меня.
– Давин! – молвила она, смеясь и плача. – Смотри! Смотри, что прислала мне Вдова!
Она поднесла что-то к моим глазам… да, оловянную пластинку на кожаном плетеном шнуре. То был Знак Пробуждающей Совесть, принадлежавший Дине!
ДАВИН
Надежда, страх и овсяная каша
Все мысли о войне и смерти, о дохлых овцах тут же вылетели у меня из головы.
– Как он к ней попал? – спросил я.
– Один человек продал его женщине, которая… нет, лучше сам прочитай грамоту Вдовы.
Матушка дала мне маленький листок тонкого пергамента. Сразу бросалось в глаза, что он был плотно исписан мелкими буковками и был обернут вокруг Знака Пробуждающей Совесть.
«Дорогая Мелуссина! – так начиналась грамота. – У меня для тебя новости, и скорее хорошие. Думаю, Дина жива, и думаю, мы знаем, где она…»
У меня закружилась голова. Буквы прыгали и плясали перед глазами, а я только таращился на них. Я никогда не был особо силен в грамоте, а тут как раз получилось, будто я вовсе позабыл ее.
– Ты не хочешь сам прочитать мне, что пишет Вдова? – спросил я матушку. – Я так медленно читаю…
– Может, тебе бы стоило побольше этим заниматься? – сказала матушка.
В ее голосе слышалась прежняя колкая насмешка. – Кое-как управляться с мечом, луком и стрелами – замечательно, но ничуть не худо в нынешнее время учиться и грамоте.
– Да умею я читать! Только нынче… – Матушка положила ладонь на мою руку.
– Прости, Давин! – сказала она. – Не знаю, почему я укоряю тебя. Это только… вдруг все перевернулось вверх дном, с ног на голову, а я так ликовала, так радовалась какой-то миг, а потом мне стало страшно… Послушай! Дай-ка мне грамотку, я прочитаю ее тебе.
Вот так и получилось, что посреди двора, назавтра после похищения овец, я узнал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60