— стонал Гарик. — Как пить дать уйдет.
— Она же ловила, — сказал я.
— Где подсачок?
— Не кричи под руку, — ответила Аленка. — Я и без этого… сачка.
— Тащи подсачок! — приказал Гарик.
Я пулей бросился к палатке, схватил подсачок на бамбуковой ручке и прибежал обратно. Рыбина еще держалась на крючке. Гарик вырвал подсачок из рук и ловко забросил в лодку. Аленка, не отрывая глаз от лески, взяла его.
— Леску не ослабляй! — переживал Гарик. — Сорвется, слышишь?
— Никто не ослабляет…
— Пускай воздуха глотнет… Легче тащить будет!
— Он не хочет воздуха…
Аленка все-таки подвела рыбину к борту и стала просовывать под нее подсачок. Рыбина всплеснула, и мы увидели золотистый бок и черный плавник.
— Лещ! — сказал Гарик. Рыба высунула из воды голову и, глотнув воздуха, добровольно легла на бок.
— Чего ждешь? — крикнул Гарик. — Тащи!
Аленка все еще никак ни могла просунуть подсачок.
— Бери с хвоста! С хвоста, говорю!
— Лопнешь, — сказала Аленка.
Гарик стукнул себя кулаком по лбу и в одежде полез в воду. Но когда он подплыл к лодке, торжествующая Аленка уже держала в подсачке изогнувшуюся рыбину. Крупная чешуя отливала золотом.
— Просто удивительно, почему не ушел, — говорил Гарик, плавая вокруг лодки.
— Всю рыбу распугал, — сказала Аленка.
— Давай к берегу, — позвал я. Мне тоже хотелось посмотреть на леща. Аленке самой не терпелось показать рыбину. Она стала грести к берегу. Гарик плыл рядом.
— Она чуть удочку не утащила, — рассказывала Аленка. — Смотрю, удочка сползает в воду, я как дернула! Тяжелое что-то. Тут я как закричу…
— Слышали, — сказал я.
Лещ был килограмма на полтора. Он смирно лежал на траве и ворочал глазами. Почему-то он почти не брыкался.
— Везет же… — сказал Гарик. Мокрая рубаха и штаны облепили его, у ног — лужа.
— Я говорила, что поймаю… — ликовала Аленка. — Это Сорока мне место показал. Я с шести утра сижу тут. Сначала одни ерши, а потом…
— Что дальше было — мы знаем, — сказал я.
Аленка умолкла. И правильно, нечего задаваться. Повезло, так помалкивай! Вот мне почему-то не везет…
Я вдруг увидел, как недалеко от того места, где ловила Аленка, закачались камыши, скрипнула осока. Негромко всплеснуло, разбежались круги. Когда солнце вышло из-за облака, я увидел под водой ррасплывчатую двигающуюся тень. Я думал, что увижу и зеленую трубку, но трубки не было. Тень ушла в глубину, растворилась. И сколько я ни смотрел — трубку так и не увидел. Маленькие волны сомкнулись над таинственным пловцом. Опять загадка: кто это? У Сороки была трубка, он не мог так глубоко уходить под воду.
— Я вечером опять на этом месте встану, — сказала Аленка.
— Теперь все лещи твои, — сказал я.
Глава двадцать первая
С утра стал накрапывать дождь. Он глухо стучал по крыше нашего дома. Под окном росли лопухи, слышно было, как дождевые капли, скатываясь с крыши, барабанят по широким зеленым тарелкам. Сосны стояли потемневшие и взъерошенные. На остриях зеленых иголок повисли блестящие капли. Небо затянули серые облака. В той стороне, где должно быть солнце, облака были светлые. Я не любил такой дождь. То ли дело гром и молния! Налетит гроза, все кругом потемнеет, а потом как заполыхает и загремит! И дождь не такой маленький и нудный, а как ударит косым ливнем, так трава ложится на землю.
Отец, подперев руками голову, читает рукопись. Он не слышит дождя. Аленка, положив ноги на спинку кровати, лежит с книжкой в руках. Дед растянулся посередине комнаты. Он побывал на улице и вымок. Глаза прижмурены. Но я знаю: Дед не спит. Уши шевелятся. Он слушает, что творится снаружи. Когда Дед попадает под дождь, от него несет псиной. Мне нравится этот запах. А вот Аленка не выносит. Она изредка поглядывает на Деда и морщит нос. Но Деду наплевать на Аленку. Он все равно не уйдет из дому, пока самому ме захочется. Иногда наш старик становится упрямым как осел. С места не сдвинешь, рычит, клыки показывает: и у собак бывает разное настроение. Наверное, не нравится ему, что дождь идет.
Я сижу на подоконнике, положив руки на колени. Смотрю на мокрый лес и жду чего-то. Вдруг из леса выйдет лось Сережа? Или сын его — Борька?
— Лоси умеют плавать? — спрашиваю я.
Отец отрывается от бумаг и смотрит на меня. Я уверен, что он меня не видит. Отец видит пересекающиеся линии, кривые и прямые.
— Лоси? — спрашивает отец и, подперев ладонью лоб, снова углубляется в рукопись, забыв про лосей.
— Как они попали на остров? — говорит Аленка.
На этот вопрос трудно ответить. Если даже и умеют плавать, они все равно не заберутся на остров.
— Зимой! — осенило меня. — По сугробам.
Аленка молча смотрит в потолок. Немного помолчав, соглашается:
— Иногда и тебе приходят в голову разумные мысли.
— А тебе никогда, — отвечаю я.
Но Аленке ругаться лень. Она не обижается.
— А медведи умеют плавать? — снова спрашиваю я.
Все молчат. Никого не волнуют медведи. Конечно, умеют плавать. Почему бы им не уметь?
— Убей меня громом, если они не позаимствовали этот грот и колодец у Жюля Верна, — сказала Аленка.
Где-то далеко и впрямь громыхнуло.
— Убьет, — говорю я.
— А Коля Гаврилов — его верный паж?
— Оруженосец, — соглашаюсь я. Аленка любит употреблять эти старинные словечки из романов.
— Как ты думаешь, Сережа, кто из них храбрее?
Я понял, о чем идет речь, но на всякий случай спросил:
— Гарик или Сорока?
— Кто это придумал ему такое имя?
Непонятная это вещь — храбрость. Гриб держал дымящуюся бомбу в руках и посмеивался. Мы с Гариком чуть со страху не умерли, а он хоть бы что. А когда Дед насел на него, так сразу побелел и быстренько домой смотался. И Аленка одна может по лесу бродить весь день, не боится ночью выходить из дому, а как гром загремит, так побледнеет и начинает полотенцем закрывать зеркало. А потом ложится на диван и на голову подушку кладет. А я люблю смотреть на грозу. И не страшно мне, а, наоборот, весело — так и хочется выбежать под хлесткий дождь и прыгать по лужам. Я иногда так и делаю. Когда никто не видит. А до чего приятно стоять под ливнем без кепки и чувствовать, как по голове щелкают капли, а рубаха прилипает к телу! Говорят, кто простоволосый стоит под дождем, тот быстрее вырастет. И еще я люблю смотреть, как дождевые капли хлещут по лужам. Лужа пузырится и кипит. А иногда появляется маленькая радуга. Из звона и пузырей. Поиграет маленько и пропадет. Аленка этого никогда не видит. Она прячется под подушкой.
— Где же ты, солнце ясное? — произнес отец, поднимаясь из-за стола. — За горами, за долами, за дремучими лесами… Пойдемте, ребятишки, за солнцем?
Мы с Аленкой посмотрели на окно. Капли суетливо торкались в стекло. Не успеешь до озера дойти, как холодные струйки потекут за воротник.
— Вы знаете, чем сейчас в лесу пахнет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Она же ловила, — сказал я.
— Где подсачок?
— Не кричи под руку, — ответила Аленка. — Я и без этого… сачка.
— Тащи подсачок! — приказал Гарик.
Я пулей бросился к палатке, схватил подсачок на бамбуковой ручке и прибежал обратно. Рыбина еще держалась на крючке. Гарик вырвал подсачок из рук и ловко забросил в лодку. Аленка, не отрывая глаз от лески, взяла его.
— Леску не ослабляй! — переживал Гарик. — Сорвется, слышишь?
— Никто не ослабляет…
— Пускай воздуха глотнет… Легче тащить будет!
— Он не хочет воздуха…
Аленка все-таки подвела рыбину к борту и стала просовывать под нее подсачок. Рыбина всплеснула, и мы увидели золотистый бок и черный плавник.
— Лещ! — сказал Гарик. Рыба высунула из воды голову и, глотнув воздуха, добровольно легла на бок.
— Чего ждешь? — крикнул Гарик. — Тащи!
Аленка все еще никак ни могла просунуть подсачок.
— Бери с хвоста! С хвоста, говорю!
— Лопнешь, — сказала Аленка.
Гарик стукнул себя кулаком по лбу и в одежде полез в воду. Но когда он подплыл к лодке, торжествующая Аленка уже держала в подсачке изогнувшуюся рыбину. Крупная чешуя отливала золотом.
— Просто удивительно, почему не ушел, — говорил Гарик, плавая вокруг лодки.
— Всю рыбу распугал, — сказала Аленка.
— Давай к берегу, — позвал я. Мне тоже хотелось посмотреть на леща. Аленке самой не терпелось показать рыбину. Она стала грести к берегу. Гарик плыл рядом.
— Она чуть удочку не утащила, — рассказывала Аленка. — Смотрю, удочка сползает в воду, я как дернула! Тяжелое что-то. Тут я как закричу…
— Слышали, — сказал я.
Лещ был килограмма на полтора. Он смирно лежал на траве и ворочал глазами. Почему-то он почти не брыкался.
— Везет же… — сказал Гарик. Мокрая рубаха и штаны облепили его, у ног — лужа.
— Я говорила, что поймаю… — ликовала Аленка. — Это Сорока мне место показал. Я с шести утра сижу тут. Сначала одни ерши, а потом…
— Что дальше было — мы знаем, — сказал я.
Аленка умолкла. И правильно, нечего задаваться. Повезло, так помалкивай! Вот мне почему-то не везет…
Я вдруг увидел, как недалеко от того места, где ловила Аленка, закачались камыши, скрипнула осока. Негромко всплеснуло, разбежались круги. Когда солнце вышло из-за облака, я увидел под водой ррасплывчатую двигающуюся тень. Я думал, что увижу и зеленую трубку, но трубки не было. Тень ушла в глубину, растворилась. И сколько я ни смотрел — трубку так и не увидел. Маленькие волны сомкнулись над таинственным пловцом. Опять загадка: кто это? У Сороки была трубка, он не мог так глубоко уходить под воду.
— Я вечером опять на этом месте встану, — сказала Аленка.
— Теперь все лещи твои, — сказал я.
Глава двадцать первая
С утра стал накрапывать дождь. Он глухо стучал по крыше нашего дома. Под окном росли лопухи, слышно было, как дождевые капли, скатываясь с крыши, барабанят по широким зеленым тарелкам. Сосны стояли потемневшие и взъерошенные. На остриях зеленых иголок повисли блестящие капли. Небо затянули серые облака. В той стороне, где должно быть солнце, облака были светлые. Я не любил такой дождь. То ли дело гром и молния! Налетит гроза, все кругом потемнеет, а потом как заполыхает и загремит! И дождь не такой маленький и нудный, а как ударит косым ливнем, так трава ложится на землю.
Отец, подперев руками голову, читает рукопись. Он не слышит дождя. Аленка, положив ноги на спинку кровати, лежит с книжкой в руках. Дед растянулся посередине комнаты. Он побывал на улице и вымок. Глаза прижмурены. Но я знаю: Дед не спит. Уши шевелятся. Он слушает, что творится снаружи. Когда Дед попадает под дождь, от него несет псиной. Мне нравится этот запах. А вот Аленка не выносит. Она изредка поглядывает на Деда и морщит нос. Но Деду наплевать на Аленку. Он все равно не уйдет из дому, пока самому ме захочется. Иногда наш старик становится упрямым как осел. С места не сдвинешь, рычит, клыки показывает: и у собак бывает разное настроение. Наверное, не нравится ему, что дождь идет.
Я сижу на подоконнике, положив руки на колени. Смотрю на мокрый лес и жду чего-то. Вдруг из леса выйдет лось Сережа? Или сын его — Борька?
— Лоси умеют плавать? — спрашиваю я.
Отец отрывается от бумаг и смотрит на меня. Я уверен, что он меня не видит. Отец видит пересекающиеся линии, кривые и прямые.
— Лоси? — спрашивает отец и, подперев ладонью лоб, снова углубляется в рукопись, забыв про лосей.
— Как они попали на остров? — говорит Аленка.
На этот вопрос трудно ответить. Если даже и умеют плавать, они все равно не заберутся на остров.
— Зимой! — осенило меня. — По сугробам.
Аленка молча смотрит в потолок. Немного помолчав, соглашается:
— Иногда и тебе приходят в голову разумные мысли.
— А тебе никогда, — отвечаю я.
Но Аленке ругаться лень. Она не обижается.
— А медведи умеют плавать? — снова спрашиваю я.
Все молчат. Никого не волнуют медведи. Конечно, умеют плавать. Почему бы им не уметь?
— Убей меня громом, если они не позаимствовали этот грот и колодец у Жюля Верна, — сказала Аленка.
Где-то далеко и впрямь громыхнуло.
— Убьет, — говорю я.
— А Коля Гаврилов — его верный паж?
— Оруженосец, — соглашаюсь я. Аленка любит употреблять эти старинные словечки из романов.
— Как ты думаешь, Сережа, кто из них храбрее?
Я понял, о чем идет речь, но на всякий случай спросил:
— Гарик или Сорока?
— Кто это придумал ему такое имя?
Непонятная это вещь — храбрость. Гриб держал дымящуюся бомбу в руках и посмеивался. Мы с Гариком чуть со страху не умерли, а он хоть бы что. А когда Дед насел на него, так сразу побелел и быстренько домой смотался. И Аленка одна может по лесу бродить весь день, не боится ночью выходить из дому, а как гром загремит, так побледнеет и начинает полотенцем закрывать зеркало. А потом ложится на диван и на голову подушку кладет. А я люблю смотреть на грозу. И не страшно мне, а, наоборот, весело — так и хочется выбежать под хлесткий дождь и прыгать по лужам. Я иногда так и делаю. Когда никто не видит. А до чего приятно стоять под ливнем без кепки и чувствовать, как по голове щелкают капли, а рубаха прилипает к телу! Говорят, кто простоволосый стоит под дождем, тот быстрее вырастет. И еще я люблю смотреть, как дождевые капли хлещут по лужам. Лужа пузырится и кипит. А иногда появляется маленькая радуга. Из звона и пузырей. Поиграет маленько и пропадет. Аленка этого никогда не видит. Она прячется под подушкой.
— Где же ты, солнце ясное? — произнес отец, поднимаясь из-за стола. — За горами, за долами, за дремучими лесами… Пойдемте, ребятишки, за солнцем?
Мы с Аленкой посмотрели на окно. Капли суетливо торкались в стекло. Не успеешь до озера дойти, как холодные струйки потекут за воротник.
— Вы знаете, чем сейчас в лесу пахнет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54