— Совсем затупились…
— Так вот, сама будешь точить, — сказал я.
— Дети, не ссорьтесь!
— А тебя, папа, я очень прошу приходить обедать вовремя… Здесь нет газовой плиты, чтобы подогревать.
— Я пошел печь сооружать, — сказал отец.
Аленка сердито гремела тарелками и ложками. И чего разозлилась, спрашивается? Все ей не так да не этак. А может быть, из-за Сороки? Не обращает никакого внимания. И на остров не пригласил. «Отдашь, — говорит, — сахар, когда у медвежонка лапа заживет». А когда она заживет? И вообще при чем тут лапа?
Глава тридцать первая
Вечером на острове вспыхнул костер. Искристый дым взвился над соснами. Взошла луна. Она была бледной на фоне вечернего неба. Еще розовел закат. Синие узкие тучи неподвижно застыли вдали. Давно дождя не было. Не будет дождя — не будет грибов. Это Коля Гаврилов сказал. В нашем лесу растут подберезовики и белые. Немного отойдешь от дома — и собирай. За час можно целую корзинку набрать.
Мы сидели на старой лодке, от которой пахло гнилыми водорослями и рыбой. Отец куда-то ушел. В лес, наверное. За дождем. Аленка задумчиво смотрела на воду, в которой отражались берега, тучи и луна. Она сидела, обхватив руками колени, — ее любимая поза. Вот тек же в Ленинграде садилась на подоконник и смотрела на улицу. А книжка лежала рядом. Я не знал, о чем Аленка думает.
С тех пор как Гарик поселился у нас, он стал какой-то неразговорчивый, задумчивый. Одно не забывал — рыбалку. С Аленкой они тоже мало разговаривали. И во взглядах, которые бросал на нее Гарик, была грусть. И у Аленки настроение было не лучше. Но грустили они о разном.
Синяки у Гарика прошли. Их отношения с Сорокой были странными.
Они смотрели друг на друга с любопытством, изредка обменивались незначительными фразами, но дальше дело не шло. Вражды между ними не было. Но гордость не позволяла им познакомиться поближе.
— Это правда, что они танцуют у костра? — спросила Аленка.
— Твист, — сказал Гарик.
— Поплыли к ним, — предложила Аленка.
— Если бы я знал, где вход…
— Я знаю, — сказал я.
— И молчал? — укоризненно посмотрел на меня Гарик.
— Я с Сорокой не воюю, — ответил я.
Гарик оживился: на остров наведаться и он был не прочь.
— Подкрадемся — никто не заметит, — сказал он.
— Коля коворил, у них часовой…
— Свяжем и рот заткнем!
— Спустят вас, мальчики, вниз головой, — сказала Аленка.
— И колодец у них запирается, — вспомнил я.
— Не хочешь — я один, — сказал Гарик и пошел к лодке. Я подождал, пока он найдет весла и заберется в лодку, а потом тоже поднялся.
— Один не найдешь, — сказал я. Вслед за мной подошла к лодке и Аленка.
— Я с вами, — сказала она.
Гарик осторожно стал грести. Лодка шла неслышно, весла опускались в воду без всплеска. Мне очень хотелось посмотреть, что в такое время делают на острове Сорока и его друзья. К ним кто-то приехал. Я видел, как в полдень с того берега моторка доставила на остров пожилого человека. В руках он держал рыболовные снасти. Человек стоял рядом с Сорокой и улыбался. Видно, рад, что приехал сюда. Потом я еще раз увидел, он рыбачил на деревянной лодке, неподалеку от остропа. На плесе.
Остров медленно надвигался на нас. Вот нос лодки коснулся камышей. Я велел держать на сосну с обломанной веткой, которая еще выделялась на фоне вечернего неба. Раздвинув камыши, мы сразу наткнулись на вход. Он был отворен. Правильно я запомнил.
В гроте было темно, как в могиле. И лишь когда наши глаза привыкли к темноте, мы увидели в смутном колодезном квадрате кусок неба. Нам во второй раз повезло: крышка не закрыта. Я первым полез по железным скобам. Гарик — за мной. Аленка осталась в лодке.
— Вы быстрее, — сказала она.
Мы выбрались на поверхность. Тропинки я не заметил, но меж стволов мерцали блики костра. Мы старались не наступать на сучки, не задевать за ветки. Совсем близко раздался шумный вздох, затем кто-то потерся о дерево. Слышно было, как скрипела шерсть и сыпалась на землю кора. Мы с Гариком замерли на месте. Но сколько ни таращили глаза в темноту, так ничего м не увидели. Лишь потом я догадался, что это был мой тезка, лось Сережа.
До нас доносится потрескивание костра. Мы видим облитые желтым отблеском стволы, спины мальчишек. Они сидят вокруг костра. Не танцуют твист. Кое-кто лежит. Сорока привалился к толстой ели. В руках у него обугленная палка. Рядом с ним мужчина в брезентовой куртке и резиновых сапогах. Возле него лежит военная фуражка. Это тот самый, которого я видел днем. Над костром на толстой палке, всунутой в рогульки, висит большой котел. В нем бурлит уха. Я ощущаю пряный запах, сглатываю слюну. Ветерок тянет на нас. Пламя костра то удлиняется, облизывая закопченные бока котла, то укорачивается. Когда пламя взметывается вверх, кончик его изгибается в нашу сторону, а мальчишки, сидящие к нам спиной, отодвигаются от огня и дыма и прикрывают глаза руками.
Человек в брезентовой куртке что-то рассказывает. Ему лет пятьдесят. Голова большая, коротко остриженная. Возле носа — глубокие морщины. Пламя костра пляшет на его лице, глаза прищурены. Я вижу, как двигаются его губы, но слов пока не слышно. Мне очень хочется услышать, что рассказывает этот человек. Я толкаю Гарика в бок и осторожно ползу на животе к костру. Спина ближайшего ко мне мальчишки метрах в семи. Рядом сидит кто-то большой. Спина весь костер загородила. Я слышу, как стучит мое сердце. Вот Сорока поднял голову и через костер посмотрел на меня. Я даже дышать перестал. Но Сорока видеть меня не мог. Я находился в тени, а он на свету. И потом, ему мешал костер. Сорока сунул палку и стал шуровать. Искры столбом взметнулись в небо. Затрещали сучья.
Человек в брезентовой куртке рассказывал:
— …Второй самолет сбил я. В этот вылет на нашем счету было три «мессершмитта». Мою машину подбили, еле до аэродрома дотянул… Не успели позавтракать, как снова команда: «Воздух!» Налетели на наш аэродром «юнкерсы». Одна бомба угодила в бензовоз. Дым, огонь! Виктор первым побежал к своему самолету. А сверху сыплются бомбы, пулеметы строчат. «Юнкером» ревут над самой головой. Проносятся на бреющем. Виктор успел добежать до своего «ястребка». Как сейчас вижу: бежит и на ходу доедает бутерброд со свиной тушенкой. Подивился я его храбрости… Да-а, так вот, вскочил он в машину — и в воздух. В общем, на наших глазах трех «юнкерсов» сбил. За этот бой наградили его орденом Ленина.
Рассказчик замолчал, глядя на огонь. Мальчишки смотрели на него, ожидая, что он станет рассказывать дальше. Но бывший летчик вздохнул и произнес:
— Больше мы с ним не встречались. Меня ранили в голову. В авиацию врачи вернуться не разрешили: заработал это чертово головокружение! На высоте терять память стал. Чуть машину не угробил. Распрощался я с авиацией, а про Виктора слыхал из газет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54