Однако же не падает духом: на сердце у него собственный интерес: червонный туз и девятка.
– Женат? – вскричала леди Доротея.
– Не совсем, – отвечала Милица. – Есть около женщина, но другой масти.
Сообщение о присутствии этой интриганки около поручика взволновало миледи. Надо было спешить.
– Где он сейчас? – вскрикнула она.
– Карты не дают точного адреса искомого лица, – отвечала Милица. Но ясен факт, что Булат близко; он лежал у самых ног Доротеи, на картах – дамы треф.
Этот гадальный сеанс потряс леди Доротею. Ее поразил уверенный тон, которым давались ответы. После долгих лет, когда ей отвечали только неопределенными предположениями, где чувствовалась или ложь, или сомнение, – этот жест Милицы, когда она пальцем придавила червонного короля, сказав: «Тут он. Близко. У ваших ног». Этот жест был целительным бальзамом для утомленного сердца. Леди Доротея знала людей, ее не так легко было обмануть, и вот в этом «Он – тут!» звучала истинная правда. Как она пожалела об экспедициях. Она напрасно потратила пятнадцать лет. Надо было начать с Милицы. И вот теперь, встретив ее на своем пути, леди Доротея уже не могла с нею расстаться. Тут же она заставила Милицу взять свой сундук и свой мешок и перевезла ее к себе в отель.
Этим заканчивалось изложение событий, и мадам Милица с обычными поклонами и изъяснениями своей любви к Семье давала адрес одного из лучших отелей Шанхая.
– Что вы скажете на это? – спросил профессор, закончив чтение. – Давайте выскажем наши мнения по очереди.
– Глубокая преданность всегда трогает меня, – сказала Мать.
– Если б поручик Булат имел хотя бы половину тех чувств, какие привязывают к нему леди Доротею, они никогда бы не потеряли друг друга из вида, – сказал Петя.
– Аня?
– Я, – начала, заикаясь, Анна Петровна, – я думаю, что это – печальная история, но что в ней нет ничего необыкновенного.
– Лида?
– О, эта любовь прекрасна! Она чудесная, эта любовь! Они обязательно встретятся и будут счастливы.
– Хм, – сказал профессор, и этими звуками он выразил свое мнение, не добавив ничего более.
А вверху, в комнате миссис Парриш, Дима, занимался своими подарками. На руке у него тикали настоящие часы. Он ел бисквиты из коробки, выбирая их разного сорта, чтоб все перепробовать, потому что остальные он решил поделить между Матерью и Лидой. В промежутках между бисквитами он предлагал Собаке послушать, как тикают часы.
За последнее время миссис Парриш выказывала какую-то необычайную привязанность к Диме, почти не отпуская его от себя. Это началось со дня Бабушкиных похорон.
Он вернулся тогда дрожащий и заплаканный. Как он был жалок – маленький, с траурной повязкой повыше локтя правой руки. Он был очень утомлен и голоден. Тогда она прежде всего решила дать ему теплую ванну, потом накормить и уложить спать.
Когда он сидел в ванне, а она с намыленной губкой прикоснулась к этому худенькому и костлявому плечику – в ней произошло что-то почти страшное. Как долго, какие долгие пустые годы она не прикасалась к ребенку! В ней вдруг стихийно поднялась какая-то грозная атавистическая, доселе дремавшая сила. Человеческий детеныш! Животная сила – мать и дитя, – на которой основан мир, от которой зависит вся жизнь в мире, вдруг связала миссис Парриш с Димой. Она почувствовала вдруг, что он должен жить с ней, что он каким-то образом единственный для нее ребенок и что она готова жить для него и умереть, а врагов его грызть зубами, рвать ногтями, топтать. Все, что было в ней, принадлежало теперь Диме. И только после этого физического потрясения, когда она стояла, застыв неподвижно, а ее рука лежала на Димином плече, – вдруг теплой, сияющей, мягкой волной хлынула в ее сердце нежность. Ее сердце не дало и не получило подобной нежности в жизни, потому что эта нежность была полна отречения от себя, своих интересов, своего покоя – и стремила ее к Диме – укрыть, сохранить, защитить. Это человеческое чувство утопило в себе животный инстинкт, но смысл был тот же: ей нужен был Дима, и только он, чтобы жить, – и она была готова на все, чтоб его получить.
Наконец она могла выпрямиться, вздохнуть. Дима смотрел на нее удивленными и по-детски испуганными глазами. На плече его были красные следы ее пальцев. И вдруг миссис Парриш залилась счастливыми, все уносящими и омывающими слезами. Она обновлялась к жизни. И Дима, думая о Бабушке, вдруг тоже заплакал, но горькими слезами несчастного ребенка. И слезы его и ее, и вода, и мыло, – все это смешалось на губке, и миссис Парриш все мыла и мыла Диму этим составом.
В последующие дни она все старалась держать его около себя, приучая к своему обществу и сама ближе знакомясь с ним.
– Расскажи-ка мне о себе, Дима.
– О себе? Что рассказать?
– Как ты поживаешь?
– Я так себе поживаю. Ничего.
– Хотел бы поехать далеко-далеко? Путешествовать.
Он быстро поднял голову и весь как-то осветился интересом и радостью.
– Я очень, очень хочу далеко путешествовать. – И грустно добавил: – Только мы никуда не путешествуем.
– Хочешь поехать в Англию?
– Я хочу везде, где далеко.
– Тогда поедем вместе со мною в Англию. У меня там есть дом. В саду цветут розы. У тебя будут разные игрушки. Потом ты пойдешь в школу и начнешь заниматься спортом.
– Как Петя?
– Еще лучше.
– Кто купит мне спортивные туфли?
– Я куплю тебе все, что будет нужно.
– О, миссис Парриш! Тогда я очень хочу в Англию!
– Мы будем жить вместе…
– Возьмем Собаку?
– Возьмем. Мы будем жить умеете, вдвоем…
– Но, миссис Парриш, – вдруг сообразил Дима, – а все? Мы все поедем путешествовать с вами.
Миссис Парриш помолчала немного.
– Для этого у меня недостаточно денег.
– Билеты подорожали теперь?
– Да, билеты стоят дорого.
– А если будем торговаться? Мы займем немного места. И мы будем кушать поменьше. И мы все будем любить ваши розы и дом.
– Дима, это невозможно. Но если ты поедешь со мной, ты получишь хорошее образование, потом службу, и ты выпишешь – по одному – всю Семью.
– Сначала кого?
– Мать.
– А она не умрет до тех пор? Она говорит, что она уже старая. О, миссис Парриш, я так боюсь, так боюсь, что мы все умрем. Раньше я не боялся. Профессор говорит, смерть – ничего. Но как жалко Бабушку!
Он встал и подошел близко-близко к миссис Парриш.
– Я все немножко боюсь, – прошептал Дима, – что я сам умру. Атомы мои возьмут и распадутся. А вы знаете, как они похоронили Бабушку? Яма была глубокая и грязная, вся из земли, и на дне – грязная вода. Бабушку положили в холодную, грязную яму.
– Дима, забудь. Бабушка ничего не видела и не чувствовала.
– Но я видел, миссис Парриш. Бабушка любила, чтоб все было чистое, а гроб положили прямо в грязь. А она была добрая. Всегда у ней было спрятано немножко вкусного, чтобы дать мне, когда я плачу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
– Женат? – вскричала леди Доротея.
– Не совсем, – отвечала Милица. – Есть около женщина, но другой масти.
Сообщение о присутствии этой интриганки около поручика взволновало миледи. Надо было спешить.
– Где он сейчас? – вскрикнула она.
– Карты не дают точного адреса искомого лица, – отвечала Милица. Но ясен факт, что Булат близко; он лежал у самых ног Доротеи, на картах – дамы треф.
Этот гадальный сеанс потряс леди Доротею. Ее поразил уверенный тон, которым давались ответы. После долгих лет, когда ей отвечали только неопределенными предположениями, где чувствовалась или ложь, или сомнение, – этот жест Милицы, когда она пальцем придавила червонного короля, сказав: «Тут он. Близко. У ваших ног». Этот жест был целительным бальзамом для утомленного сердца. Леди Доротея знала людей, ее не так легко было обмануть, и вот в этом «Он – тут!» звучала истинная правда. Как она пожалела об экспедициях. Она напрасно потратила пятнадцать лет. Надо было начать с Милицы. И вот теперь, встретив ее на своем пути, леди Доротея уже не могла с нею расстаться. Тут же она заставила Милицу взять свой сундук и свой мешок и перевезла ее к себе в отель.
Этим заканчивалось изложение событий, и мадам Милица с обычными поклонами и изъяснениями своей любви к Семье давала адрес одного из лучших отелей Шанхая.
– Что вы скажете на это? – спросил профессор, закончив чтение. – Давайте выскажем наши мнения по очереди.
– Глубокая преданность всегда трогает меня, – сказала Мать.
– Если б поручик Булат имел хотя бы половину тех чувств, какие привязывают к нему леди Доротею, они никогда бы не потеряли друг друга из вида, – сказал Петя.
– Аня?
– Я, – начала, заикаясь, Анна Петровна, – я думаю, что это – печальная история, но что в ней нет ничего необыкновенного.
– Лида?
– О, эта любовь прекрасна! Она чудесная, эта любовь! Они обязательно встретятся и будут счастливы.
– Хм, – сказал профессор, и этими звуками он выразил свое мнение, не добавив ничего более.
А вверху, в комнате миссис Парриш, Дима, занимался своими подарками. На руке у него тикали настоящие часы. Он ел бисквиты из коробки, выбирая их разного сорта, чтоб все перепробовать, потому что остальные он решил поделить между Матерью и Лидой. В промежутках между бисквитами он предлагал Собаке послушать, как тикают часы.
За последнее время миссис Парриш выказывала какую-то необычайную привязанность к Диме, почти не отпуская его от себя. Это началось со дня Бабушкиных похорон.
Он вернулся тогда дрожащий и заплаканный. Как он был жалок – маленький, с траурной повязкой повыше локтя правой руки. Он был очень утомлен и голоден. Тогда она прежде всего решила дать ему теплую ванну, потом накормить и уложить спать.
Когда он сидел в ванне, а она с намыленной губкой прикоснулась к этому худенькому и костлявому плечику – в ней произошло что-то почти страшное. Как долго, какие долгие пустые годы она не прикасалась к ребенку! В ней вдруг стихийно поднялась какая-то грозная атавистическая, доселе дремавшая сила. Человеческий детеныш! Животная сила – мать и дитя, – на которой основан мир, от которой зависит вся жизнь в мире, вдруг связала миссис Парриш с Димой. Она почувствовала вдруг, что он должен жить с ней, что он каким-то образом единственный для нее ребенок и что она готова жить для него и умереть, а врагов его грызть зубами, рвать ногтями, топтать. Все, что было в ней, принадлежало теперь Диме. И только после этого физического потрясения, когда она стояла, застыв неподвижно, а ее рука лежала на Димином плече, – вдруг теплой, сияющей, мягкой волной хлынула в ее сердце нежность. Ее сердце не дало и не получило подобной нежности в жизни, потому что эта нежность была полна отречения от себя, своих интересов, своего покоя – и стремила ее к Диме – укрыть, сохранить, защитить. Это человеческое чувство утопило в себе животный инстинкт, но смысл был тот же: ей нужен был Дима, и только он, чтобы жить, – и она была готова на все, чтоб его получить.
Наконец она могла выпрямиться, вздохнуть. Дима смотрел на нее удивленными и по-детски испуганными глазами. На плече его были красные следы ее пальцев. И вдруг миссис Парриш залилась счастливыми, все уносящими и омывающими слезами. Она обновлялась к жизни. И Дима, думая о Бабушке, вдруг тоже заплакал, но горькими слезами несчастного ребенка. И слезы его и ее, и вода, и мыло, – все это смешалось на губке, и миссис Парриш все мыла и мыла Диму этим составом.
В последующие дни она все старалась держать его около себя, приучая к своему обществу и сама ближе знакомясь с ним.
– Расскажи-ка мне о себе, Дима.
– О себе? Что рассказать?
– Как ты поживаешь?
– Я так себе поживаю. Ничего.
– Хотел бы поехать далеко-далеко? Путешествовать.
Он быстро поднял голову и весь как-то осветился интересом и радостью.
– Я очень, очень хочу далеко путешествовать. – И грустно добавил: – Только мы никуда не путешествуем.
– Хочешь поехать в Англию?
– Я хочу везде, где далеко.
– Тогда поедем вместе со мною в Англию. У меня там есть дом. В саду цветут розы. У тебя будут разные игрушки. Потом ты пойдешь в школу и начнешь заниматься спортом.
– Как Петя?
– Еще лучше.
– Кто купит мне спортивные туфли?
– Я куплю тебе все, что будет нужно.
– О, миссис Парриш! Тогда я очень хочу в Англию!
– Мы будем жить вместе…
– Возьмем Собаку?
– Возьмем. Мы будем жить умеете, вдвоем…
– Но, миссис Парриш, – вдруг сообразил Дима, – а все? Мы все поедем путешествовать с вами.
Миссис Парриш помолчала немного.
– Для этого у меня недостаточно денег.
– Билеты подорожали теперь?
– Да, билеты стоят дорого.
– А если будем торговаться? Мы займем немного места. И мы будем кушать поменьше. И мы все будем любить ваши розы и дом.
– Дима, это невозможно. Но если ты поедешь со мной, ты получишь хорошее образование, потом службу, и ты выпишешь – по одному – всю Семью.
– Сначала кого?
– Мать.
– А она не умрет до тех пор? Она говорит, что она уже старая. О, миссис Парриш, я так боюсь, так боюсь, что мы все умрем. Раньше я не боялся. Профессор говорит, смерть – ничего. Но как жалко Бабушку!
Он встал и подошел близко-близко к миссис Парриш.
– Я все немножко боюсь, – прошептал Дима, – что я сам умру. Атомы мои возьмут и распадутся. А вы знаете, как они похоронили Бабушку? Яма была глубокая и грязная, вся из земли, и на дне – грязная вода. Бабушку положили в холодную, грязную яму.
– Дима, забудь. Бабушка ничего не видела и не чувствовала.
– Но я видел, миссис Парриш. Бабушка любила, чтоб все было чистое, а гроб положили прямо в грязь. А она была добрая. Всегда у ней было спрятано немножко вкусного, чтобы дать мне, когда я плачу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82