.. С мягкими подушками и горячим чаем с ложкой коньяка... Потому как иду пешком и в обратном направлении, – заключил я и улыбнулся, вспомнив, как очутился в Душанбе. Ну а ты как поживаешь?
Кивелиди нехотя рассказал о трех последних годах жизни.
Он был мастером спорта по сабле и в ней – четвертым в Союзе. Объездил его вдоль и поперек. На факультете вел себя независимо и с достоинством и всегда был одним из лучших моих друзей. Я уважал его за настырность, за то, что он никогда не претендовал на первенство в наших отношениях, за значок “Мастер спорта”, и за то, что с малых лет мыл дома полы и мог запросто дать любому обидчику в рожу. Мать его, грузная, в сто с лишним килограммов, женщина в свое время была заведующим детским садом, отец – крутым зеком, в отсидках наизусть выучившем “Капитал” Маркса. Последнего (не Маркса, а Серегиного родителя) я никогда не видел, да и Сережка, скорее всего, тоже.
Из-за отца Сергей не смог вступить в партию, и ему были закрыты все пути в сытое общество. Когда он понял это окончательно (начальником поисковой партии назначили не его, а коллегу, никчемного геолога, но коммуниста), все бросил и пошел на стройку мастером.
Получив квартиру в построенном им доме, Сергей занялся разведением на продажу тюльпанов, потом еще чем-то, еще чем-то и всегда без “волосатой лапы” и поэтому сидит сейчас передо мной в этой дыре, и “пусты кошельки упадают с руки”. Но я хоть смылся вовремя, а он, связанный по рукам и ногам диабетом матери (да и ехать некуда и не на что), вынужден был не только оставаться в этой разоренной, растерзанной войной республике, но и принимать участие в чуждой ему гражданской войне одних таджиков с другими: несколько месяцев Сергею пришлось служить в правительственной армии – призвали ночью, одели наспех в маскировочную форму, дали оружие и забросили с двумя дюжинами кишлачных пацанов в мятежный район в памирских предгорьях... И забыли. Без продуктов, без палаток, без какого-либо плана действий, они сидели на подножном корму 34 дня...
– Нас всех надули, – сжав кулаки, говорил мне Сергей в заключение рассказа. – Воспитали строителями коммунизма, а сами тихо, тихо построили общество, где пели одно, а делали другое. Потом они построили еще одно общество, где Родина нужна лишь для продажи, и где, чтобы не испытывать постыдных последствий честного труда, надо обманывать и воровать! А открытые и разведанные нами, геологами, богатейшие месторождения и построенные на них гигантские горно-обогатительные комбинаты и нефтегазодобывающие комплексы? Все они непонятно как стали собственностью бывших пассажиров черных “Волг”! А мы, – продолжал Сергей, распаляясь, – те, которых с музыкой и почестями посылали на целину, магистрали, плотины, в тундру, тайгу и пустыню, стали никому не нужны. А сколько нас осталось теперь без крова, без копейки, без родины? Наших родителей вынуждали ехать на национальные окраины руководящие органы или голод. Моя, вот, матушка в тридцатых годах получила в родном Донецке повестку, в которой ей предписывалось через двадцать суток приступить к обязанностям секретаря-машинистки в милиции г. Курган-Тюбе Таджикской ССР...
– А мой дед и бабушка смылись в Среднюю Азию от сталинских репрессий... – рассматривая стакан на просвет, вставил я фразу в этот монолог, хорошо заученный и часто произносимый многочисленными жертвами перестройки.
Озадаченный моим равнодушным тоном Сергей поискал что-то у меня в глазах и, не найдя, с досадой махнул рукой и замолк.
– Не сердись, Серый! – извинился я со смехом. – Что толку плакаться? Еще немного и владельцы “Мерседесов” и нефтегазовых месторождений друг друга перестреляют. Оставшиеся эмигрируют. За ними мы двинем. Через двадцать лет полмира будет говорить по-русски... Знаешь, однажды ходил на какие-то танцы во дворец какой-то культуры, но девиц, хотя бы в сумраке симпатичных, не оказалось. И я пошел по дворцу гулять. И смотрю, по пути баб клевых все больше и больше появляется, ты не подумай, что я с портативной фляжкой шел. А потом, смотрю, вообще красавицы пошли. И когда и вовсе у меня слюнки потекли, объявление на стене увидел: “Отбор и аттестация невест производится в комнатах: 302 (на Запад), 303 (в страны арабского мира), 304 (Япония и Юго-Западная Азия)”. А ты говоришь, в Москве – Париж...
– Слушай, а как ты в Москве прописался? – переменил Сергей тему разговора. – Твои знакомые многое говорят...
– Целая история. Раньше даже неловко было рассказывать, а сейчас... Сейчас все выглядит в другом свете. В общем, после окончания аспирантуры оказался я самым настоящим бомжем. К матери меня не прописывали, запрещено законом, а в моей квартире в Душанбе жила Ксения с сыном и еще кем-то. На Новый год прилетел туда, думал встретить его с сыном. Да и с нею, что скрывать? А она на свои деньги мне билет обратный купила и 31-го в Москву отправила...
И что мне было делать? Пришлось жениться... У сестренки подружка была... Крыска-Лариска... Клевая, симпатичная, можно было бы сказать – прелестная, если бы не вес в девяносто килограмм при росте метр пятьдесят. Но симпатичная, особенно мне нравилась ее маленькие, аккуратненькие такие ступни с детскими розовыми подошвами... Ну, короче, сам того не желая, влюбился по уши и предложил ей руку и сердце при условии, что она похудеет хотя бы на пуд.
Через три месяца супружества она стала весить пятьдесят килограмм, и мужики стали на нее оглядываться, а швейцары в кабаках – говорить мне комплементы. Я же стал подумывать, что детки от нее получились бы премиленькими...
Но тут позвонила Ксения из Душанбе... Ей кто-то накапал, что я женился и балдею от избытка жизни и нахлынувших чувств. И сказала, что если я не приеду хотя бы на день, она отравится и Вальку отравит. Вижу по глазам – веришь... Знаешь ее. Ну, я сдал полтора литра крови и взял за них отгулы. Жене сказал, что еду на пять дней в турпоездку в Ригу и Цесис, сбросить неимоверную усталость от трехлетнего подряд корпения над субгениальной диссертацией и улетел с одним дипломатом. А по приезде меня ждала повестка в суд на признание брака недействительным ... На чемодане со шмотками и зубной щеткой.
Можно было, конечно, все уладить, я хотел, но обиду свою и непонимание с ее стороны пересилить не смог. И снова стал бомжем и через месяц должен был вылететь с работы: это Крыска-Лариска постаралась, письмо на пяти страницах в отдел кадров тиснула, что без прописки я и сволочь голимая. В Душанбе дороги назад не было... Пришлось жениться. Но на этот раз без секса и эротики... И всего за пятьсот рублей эпохи развитого социализма...
– Все это ты вовремя сделал... – задумчиво закивал головой Кивелиди. – Но только сдается мне, что Лариска тебя не за поездку к Ксюхе турнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Кивелиди нехотя рассказал о трех последних годах жизни.
Он был мастером спорта по сабле и в ней – четвертым в Союзе. Объездил его вдоль и поперек. На факультете вел себя независимо и с достоинством и всегда был одним из лучших моих друзей. Я уважал его за настырность, за то, что он никогда не претендовал на первенство в наших отношениях, за значок “Мастер спорта”, и за то, что с малых лет мыл дома полы и мог запросто дать любому обидчику в рожу. Мать его, грузная, в сто с лишним килограммов, женщина в свое время была заведующим детским садом, отец – крутым зеком, в отсидках наизусть выучившем “Капитал” Маркса. Последнего (не Маркса, а Серегиного родителя) я никогда не видел, да и Сережка, скорее всего, тоже.
Из-за отца Сергей не смог вступить в партию, и ему были закрыты все пути в сытое общество. Когда он понял это окончательно (начальником поисковой партии назначили не его, а коллегу, никчемного геолога, но коммуниста), все бросил и пошел на стройку мастером.
Получив квартиру в построенном им доме, Сергей занялся разведением на продажу тюльпанов, потом еще чем-то, еще чем-то и всегда без “волосатой лапы” и поэтому сидит сейчас передо мной в этой дыре, и “пусты кошельки упадают с руки”. Но я хоть смылся вовремя, а он, связанный по рукам и ногам диабетом матери (да и ехать некуда и не на что), вынужден был не только оставаться в этой разоренной, растерзанной войной республике, но и принимать участие в чуждой ему гражданской войне одних таджиков с другими: несколько месяцев Сергею пришлось служить в правительственной армии – призвали ночью, одели наспех в маскировочную форму, дали оружие и забросили с двумя дюжинами кишлачных пацанов в мятежный район в памирских предгорьях... И забыли. Без продуктов, без палаток, без какого-либо плана действий, они сидели на подножном корму 34 дня...
– Нас всех надули, – сжав кулаки, говорил мне Сергей в заключение рассказа. – Воспитали строителями коммунизма, а сами тихо, тихо построили общество, где пели одно, а делали другое. Потом они построили еще одно общество, где Родина нужна лишь для продажи, и где, чтобы не испытывать постыдных последствий честного труда, надо обманывать и воровать! А открытые и разведанные нами, геологами, богатейшие месторождения и построенные на них гигантские горно-обогатительные комбинаты и нефтегазодобывающие комплексы? Все они непонятно как стали собственностью бывших пассажиров черных “Волг”! А мы, – продолжал Сергей, распаляясь, – те, которых с музыкой и почестями посылали на целину, магистрали, плотины, в тундру, тайгу и пустыню, стали никому не нужны. А сколько нас осталось теперь без крова, без копейки, без родины? Наших родителей вынуждали ехать на национальные окраины руководящие органы или голод. Моя, вот, матушка в тридцатых годах получила в родном Донецке повестку, в которой ей предписывалось через двадцать суток приступить к обязанностям секретаря-машинистки в милиции г. Курган-Тюбе Таджикской ССР...
– А мой дед и бабушка смылись в Среднюю Азию от сталинских репрессий... – рассматривая стакан на просвет, вставил я фразу в этот монолог, хорошо заученный и часто произносимый многочисленными жертвами перестройки.
Озадаченный моим равнодушным тоном Сергей поискал что-то у меня в глазах и, не найдя, с досадой махнул рукой и замолк.
– Не сердись, Серый! – извинился я со смехом. – Что толку плакаться? Еще немного и владельцы “Мерседесов” и нефтегазовых месторождений друг друга перестреляют. Оставшиеся эмигрируют. За ними мы двинем. Через двадцать лет полмира будет говорить по-русски... Знаешь, однажды ходил на какие-то танцы во дворец какой-то культуры, но девиц, хотя бы в сумраке симпатичных, не оказалось. И я пошел по дворцу гулять. И смотрю, по пути баб клевых все больше и больше появляется, ты не подумай, что я с портативной фляжкой шел. А потом, смотрю, вообще красавицы пошли. И когда и вовсе у меня слюнки потекли, объявление на стене увидел: “Отбор и аттестация невест производится в комнатах: 302 (на Запад), 303 (в страны арабского мира), 304 (Япония и Юго-Западная Азия)”. А ты говоришь, в Москве – Париж...
– Слушай, а как ты в Москве прописался? – переменил Сергей тему разговора. – Твои знакомые многое говорят...
– Целая история. Раньше даже неловко было рассказывать, а сейчас... Сейчас все выглядит в другом свете. В общем, после окончания аспирантуры оказался я самым настоящим бомжем. К матери меня не прописывали, запрещено законом, а в моей квартире в Душанбе жила Ксения с сыном и еще кем-то. На Новый год прилетел туда, думал встретить его с сыном. Да и с нею, что скрывать? А она на свои деньги мне билет обратный купила и 31-го в Москву отправила...
И что мне было делать? Пришлось жениться... У сестренки подружка была... Крыска-Лариска... Клевая, симпатичная, можно было бы сказать – прелестная, если бы не вес в девяносто килограмм при росте метр пятьдесят. Но симпатичная, особенно мне нравилась ее маленькие, аккуратненькие такие ступни с детскими розовыми подошвами... Ну, короче, сам того не желая, влюбился по уши и предложил ей руку и сердце при условии, что она похудеет хотя бы на пуд.
Через три месяца супружества она стала весить пятьдесят килограмм, и мужики стали на нее оглядываться, а швейцары в кабаках – говорить мне комплементы. Я же стал подумывать, что детки от нее получились бы премиленькими...
Но тут позвонила Ксения из Душанбе... Ей кто-то накапал, что я женился и балдею от избытка жизни и нахлынувших чувств. И сказала, что если я не приеду хотя бы на день, она отравится и Вальку отравит. Вижу по глазам – веришь... Знаешь ее. Ну, я сдал полтора литра крови и взял за них отгулы. Жене сказал, что еду на пять дней в турпоездку в Ригу и Цесис, сбросить неимоверную усталость от трехлетнего подряд корпения над субгениальной диссертацией и улетел с одним дипломатом. А по приезде меня ждала повестка в суд на признание брака недействительным ... На чемодане со шмотками и зубной щеткой.
Можно было, конечно, все уладить, я хотел, но обиду свою и непонимание с ее стороны пересилить не смог. И снова стал бомжем и через месяц должен был вылететь с работы: это Крыска-Лариска постаралась, письмо на пяти страницах в отдел кадров тиснула, что без прописки я и сволочь голимая. В Душанбе дороги назад не было... Пришлось жениться. Но на этот раз без секса и эротики... И всего за пятьсот рублей эпохи развитого социализма...
– Все это ты вовремя сделал... – задумчиво закивал головой Кивелиди. – Но только сдается мне, что Лариска тебя не за поездку к Ксюхе турнула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99