Когда волкодав, лежавший подо мной вырвался и, мстительно цапнув за ягодицу, отпрыгнул в сторону, чтобы приготовиться к новой атаке, охранники разогнали собак, тыкая в их головы дулами автоматов.
Пока мы приходили в себя, один из охранников сходил в лагерь и принес пластмассовую коробку с аптечкой и большую керосиновую лампу.
Первым делом мы осмотрели Сергея. Бедро его было изжевано: собака не смогла разодрать его крепких брезентовых штанов. Рана на моем запястье оказалась пустячной, но из укушенной ягодицы шла кровь. Появившаяся Лейла, быстро оценила ее состояние и, покопавшись в аптечке, вручила мне перевязочный пакет. Второй пакет Наташа истратила на Сергея.
«Зализав» раны, мы вернулись в штольню и принялись обсуждать Юркин побег. Придя к мнению, что Житник вряд ли будет рисковать ради нашего освобождения, мы улеглись спать. Потеплее укрыв Лейлу, я попытался заснуть, но не смог смирить своих мыслей...
“Надо непременно убедить ее уйти в кишлак, – думал я, ворочаясь. – Поживет там немного и с первым караваном уйдет в город. Потом переберется в Париж к папаше, найдет себе мужа. Кругом полно настоящих мужчин. Они зарабатывают деньги, говорят о передних осях и лопнувших картерах, читают от корки до корки “Спорт-Экспресс”, пьют пиво и приносят домой «бабе мороженое, детям цветы»... Почему я так не могу? Кто-то сидит во мне и гонит, гонит вперед, назад, в стороны... Наверное, все же были у меня и другие жизни, ныне спрессованные в моей, нынешней...
Я забылся. Мне привиделась стая рычащих волкодавов с вымазанными в крови мордами. А когда они растаяли в темени закрытых глаз, я увидел себя в бескрайней степи, среди покосившихся кибиток, загонов, полных блеющих овец и молчаливых лошадей... Привычность окружающего давит мне сердце, рождает негодование, перерастающее в злое недовольство... В неподвижности времени я незначителен, мал и жалок. В неподвижности я пытаюсь понять и проигрываю всем и себе...
...И я вливаюсь в стаю таких же, как я. Навсегда взлетев в седло, я оглянулся на мгновение на давший мне жизнь островок бездумного существования и, прочертив вздернутым подбородком небрежную кривую, ускакал прочь. Безразлично куда, как и коню, подстегнутому моей безжалостной плетью. А чья плеть рассекла мою душу, пустив в бешеную скачку вперед?
...Стая движется неостановимо. Редкие стоянки, вызванные обстоятельствами, лишь прибавляют бешенства движению. Застывшее пространство гнетет, требует в душе немедленного прекращения...
...Привальный костер горит, жадно пожирая сучья... Он торопится к своему концу. Он выгорит дотла и уйдет в себя, уйдет в ветер... Вокруг удивительный мир, и он движется. Растет береза, она жаждет стать как можно выше, жаждет покрыть собой соседние деревья. Звонкий ручей под березой брезгливо стремиться прочь от стоялой воды омута. Омут, стиснутый корнями, каждую секунду отрывает от них песчинку за песчинкой. Упавшая береза освободит омут от неподвижности существования и его воды, растворившись в ручье, умчатся прочь от постылого места.
И я мчусь... Бешенство скачки влечет возможностью вобрать в себя больше, больше пространства... Впереди, за вечно отступающим горизонтом – тайна грани! Вперед, вперед!
...Но вот, наконец, все позади... Сожженные города, истраченные женщины... Мой конь издох... Я один, в моей груди – меч. Я умираю, я пришел...
– Ты не спишь, милый? – услышал я сонный голос Лейлы. Из-за акцента слово “Милый” у нее не растворилось в вопросе, а получилось по особенному значимым. – Ты обними меня... Мне холодно... без тебя...
5. Кандалы и цепи. – Артель “Кручина”. – Доцент подтягивает гайки. – Строим бутару.
Наутро под дулами автоматов мы вылезли на промплощадку. Как только глаза привыкли к яркому свету, я приблизился к Лейле, отстранено взиравшей на пенящуюся далеко внизу речку, и поцеловал ее в затылок. Она обернулась и, увидев мои испачканные кровью штаны, вжалась мне в грудь и беззвучно заплакала. Прильнув, мы молча стояли несколько минут. Потом мое внимание привлек ящик, стоявший невдалеке. В нем были цепи.
Эти цепи для бытовых нужд неизвестно зачем привез на Кумарх снабженец Фернер. Кладовщица Нина Суслановна сменяла их в кишлаке на несколько килограммов молодой баранины. И, вот, они дождались своего часа.
Рядом с ящиком лежали метровый кусок рельса, которому, видимо, предстояло служить наковальней, и браслеты, сделанные из мягкого железа – наверняка, весь вчерашний вечер и всю ночь, кишлачный кузнец гремел железом в своей допотопной кузне.
– Смотри, смотри! – закричал вдруг Бабек, указывая пальцем в сторону родника.
У родника, связанный по рукам и ногам, лежал Юрка. Мы подошли к нему и увидели, что собак хватило и на его долю.
– Что уставились? Если бы мы все вместе побежали, кто-нибудь и убежал бы... – сказал он нам, пряча покрасневшие глаза.
– Если бы, да кабы... Положили б нас в гробы, – буркнул Сергей, осматривая раны Житника.
– Засохло уже все... – пробурчал он. – Догнали они меня, покусали немного, но я вовремя успел на скалу залезть. До утра они меня сторожили, пока Нур не пришел... Давай, развязывай, что смотришь?
С Сергеем мы развязали Юру, затем уселись подле и принялись осматривать собственные раны.
– Ничево, ничево! – сказал Нур, подойдя. – Завтра все заживает. Пошли тепер, железо будем вас одевать...
Начали они с Сергея. Сковали на совесть – намертво заклепали браслеты, ручные и ножные цепи соединили перемычкой. Затем взялись за меня. Когда дело дошло до ножных цепей, я хотел сострить насчет целесообразности прикрепления к ним пушечных ядер, но сдержался, убоявшись гнева товарищей.
Через полчаса мы, за исключением Лейлы и Наташи, бренчали цепями. Доцент, страстный поборник правосудия, пощадил женщин, но через Нура, исполнявшего, видимо, обязанности начальника каторги, передал нам, что не закованы они условно, и что любое нарушение ими режима скажется на нашем самочувствии и рационе.
Еще Нур сообщил, что дневная норма руды на шесть человек определена в пятьсот килограммов. Кроме того, в кратчайший срок нам предписано наладить и ввести в действие процесс обогащения золота. При этом любые нарушения каторжного режима и падение производительности труда будет наказываться урезанием пищевого довольствия. Напоследок он сказал, что через час ждет от нас устного перечня материалов, необходимых для организации добычных и обогатительных работ.
– Предлагаю назвать нашу контору « Артель имени Крушения светлых надежд», – рассмеялся я, когда мы уселись в кружок. – Нет, слишком длинно. Кто предложит короче?
– Если “светлых” поменять на “чистых”, то в сокращении получится “Кручина”, – откликнулся Сергей. – Артель “Кручина”. Или, как сейчас модно, ЗАО “Кручина”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Пока мы приходили в себя, один из охранников сходил в лагерь и принес пластмассовую коробку с аптечкой и большую керосиновую лампу.
Первым делом мы осмотрели Сергея. Бедро его было изжевано: собака не смогла разодрать его крепких брезентовых штанов. Рана на моем запястье оказалась пустячной, но из укушенной ягодицы шла кровь. Появившаяся Лейла, быстро оценила ее состояние и, покопавшись в аптечке, вручила мне перевязочный пакет. Второй пакет Наташа истратила на Сергея.
«Зализав» раны, мы вернулись в штольню и принялись обсуждать Юркин побег. Придя к мнению, что Житник вряд ли будет рисковать ради нашего освобождения, мы улеглись спать. Потеплее укрыв Лейлу, я попытался заснуть, но не смог смирить своих мыслей...
“Надо непременно убедить ее уйти в кишлак, – думал я, ворочаясь. – Поживет там немного и с первым караваном уйдет в город. Потом переберется в Париж к папаше, найдет себе мужа. Кругом полно настоящих мужчин. Они зарабатывают деньги, говорят о передних осях и лопнувших картерах, читают от корки до корки “Спорт-Экспресс”, пьют пиво и приносят домой «бабе мороженое, детям цветы»... Почему я так не могу? Кто-то сидит во мне и гонит, гонит вперед, назад, в стороны... Наверное, все же были у меня и другие жизни, ныне спрессованные в моей, нынешней...
Я забылся. Мне привиделась стая рычащих волкодавов с вымазанными в крови мордами. А когда они растаяли в темени закрытых глаз, я увидел себя в бескрайней степи, среди покосившихся кибиток, загонов, полных блеющих овец и молчаливых лошадей... Привычность окружающего давит мне сердце, рождает негодование, перерастающее в злое недовольство... В неподвижности времени я незначителен, мал и жалок. В неподвижности я пытаюсь понять и проигрываю всем и себе...
...И я вливаюсь в стаю таких же, как я. Навсегда взлетев в седло, я оглянулся на мгновение на давший мне жизнь островок бездумного существования и, прочертив вздернутым подбородком небрежную кривую, ускакал прочь. Безразлично куда, как и коню, подстегнутому моей безжалостной плетью. А чья плеть рассекла мою душу, пустив в бешеную скачку вперед?
...Стая движется неостановимо. Редкие стоянки, вызванные обстоятельствами, лишь прибавляют бешенства движению. Застывшее пространство гнетет, требует в душе немедленного прекращения...
...Привальный костер горит, жадно пожирая сучья... Он торопится к своему концу. Он выгорит дотла и уйдет в себя, уйдет в ветер... Вокруг удивительный мир, и он движется. Растет береза, она жаждет стать как можно выше, жаждет покрыть собой соседние деревья. Звонкий ручей под березой брезгливо стремиться прочь от стоялой воды омута. Омут, стиснутый корнями, каждую секунду отрывает от них песчинку за песчинкой. Упавшая береза освободит омут от неподвижности существования и его воды, растворившись в ручье, умчатся прочь от постылого места.
И я мчусь... Бешенство скачки влечет возможностью вобрать в себя больше, больше пространства... Впереди, за вечно отступающим горизонтом – тайна грани! Вперед, вперед!
...Но вот, наконец, все позади... Сожженные города, истраченные женщины... Мой конь издох... Я один, в моей груди – меч. Я умираю, я пришел...
– Ты не спишь, милый? – услышал я сонный голос Лейлы. Из-за акцента слово “Милый” у нее не растворилось в вопросе, а получилось по особенному значимым. – Ты обними меня... Мне холодно... без тебя...
5. Кандалы и цепи. – Артель “Кручина”. – Доцент подтягивает гайки. – Строим бутару.
Наутро под дулами автоматов мы вылезли на промплощадку. Как только глаза привыкли к яркому свету, я приблизился к Лейле, отстранено взиравшей на пенящуюся далеко внизу речку, и поцеловал ее в затылок. Она обернулась и, увидев мои испачканные кровью штаны, вжалась мне в грудь и беззвучно заплакала. Прильнув, мы молча стояли несколько минут. Потом мое внимание привлек ящик, стоявший невдалеке. В нем были цепи.
Эти цепи для бытовых нужд неизвестно зачем привез на Кумарх снабженец Фернер. Кладовщица Нина Суслановна сменяла их в кишлаке на несколько килограммов молодой баранины. И, вот, они дождались своего часа.
Рядом с ящиком лежали метровый кусок рельса, которому, видимо, предстояло служить наковальней, и браслеты, сделанные из мягкого железа – наверняка, весь вчерашний вечер и всю ночь, кишлачный кузнец гремел железом в своей допотопной кузне.
– Смотри, смотри! – закричал вдруг Бабек, указывая пальцем в сторону родника.
У родника, связанный по рукам и ногам, лежал Юрка. Мы подошли к нему и увидели, что собак хватило и на его долю.
– Что уставились? Если бы мы все вместе побежали, кто-нибудь и убежал бы... – сказал он нам, пряча покрасневшие глаза.
– Если бы, да кабы... Положили б нас в гробы, – буркнул Сергей, осматривая раны Житника.
– Засохло уже все... – пробурчал он. – Догнали они меня, покусали немного, но я вовремя успел на скалу залезть. До утра они меня сторожили, пока Нур не пришел... Давай, развязывай, что смотришь?
С Сергеем мы развязали Юру, затем уселись подле и принялись осматривать собственные раны.
– Ничево, ничево! – сказал Нур, подойдя. – Завтра все заживает. Пошли тепер, железо будем вас одевать...
Начали они с Сергея. Сковали на совесть – намертво заклепали браслеты, ручные и ножные цепи соединили перемычкой. Затем взялись за меня. Когда дело дошло до ножных цепей, я хотел сострить насчет целесообразности прикрепления к ним пушечных ядер, но сдержался, убоявшись гнева товарищей.
Через полчаса мы, за исключением Лейлы и Наташи, бренчали цепями. Доцент, страстный поборник правосудия, пощадил женщин, но через Нура, исполнявшего, видимо, обязанности начальника каторги, передал нам, что не закованы они условно, и что любое нарушение ими режима скажется на нашем самочувствии и рационе.
Еще Нур сообщил, что дневная норма руды на шесть человек определена в пятьсот килограммов. Кроме того, в кратчайший срок нам предписано наладить и ввести в действие процесс обогащения золота. При этом любые нарушения каторжного режима и падение производительности труда будет наказываться урезанием пищевого довольствия. Напоследок он сказал, что через час ждет от нас устного перечня материалов, необходимых для организации добычных и обогатительных работ.
– Предлагаю назвать нашу контору « Артель имени Крушения светлых надежд», – рассмеялся я, когда мы уселись в кружок. – Нет, слишком длинно. Кто предложит короче?
– Если “светлых” поменять на “чистых”, то в сокращении получится “Кручина”, – откликнулся Сергей. – Артель “Кручина”. Или, как сейчас модно, ЗАО “Кручина”.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99