.. А поднимешь глаза с тропы ненавистной, поднимешь, совсем, как боксер в нокдауне поднимает их на соперника, и сквозь струящиеся с бровей ручьи пота увидишь далеко впереди неимоверно красивую, белоснежную вершину... Она не скоро подпустит к себе, не надейся. И лишь поняв, что мелкий, тяжелый твой шаг упрям и неотвратим, она, наконец, приблизится и ляжет под тебя покорной добычей.
Вот и сейчас заснеженный Гиссарский хребет пилит вдали резко голубое небо. Чуть в стороне от нашего перевала, меж двумя вершинами, в нерешительности застыл над пропастью висячий ледник. Легкий, холодный ветерок, струящийся с гор, доносит спокойное их презрение к нашим самонадеянным намерениям, вселяет сомнения в наши сердца.
“Может быть, надо было все же идти через Хоки? Снега столько же, но там не тропа, а автомобильная грунтовка, и я знаю каждый ее изгиб, – думал я, покусывая губы. – И здесь, судя по состоянию тропы, на ту сторону отар еще не гоняли”.
Без сомнения, об этом же думали и мои товарищи. Но отступать никто не собирался, все знали – стоит отступить однажды, и мы окажемся в Душанбе у своих разбитых корыт. И, видя в плотно сжатых губах друг друга решимость идти до конца, мы собирались в один поток и прогоняли свои и чужие сомнения. Житник, оборачиваясь, разговаривал с Наташей, Сережка с видом бывалого туриста любовался окрестностями, а я, бегая челноком, собирал попадавшиеся на пути грибы-вешенки. Остальные, не зная о возможных подвохах ледовой природы, просто преодолевали путь. Когда Юрка сказал Наташе, что в опасных местах следует идти, держась за хвост ишака, я вспомнил одну из своих полевых историй, и, горя желанием скорее рассказать ее, подобрался к ним поближе.
– Однажды, на Майдане, – начал я, пристроившись за Наташей, – это золотое рудопроявление невдалеке от Кумарха – Юра его хорошо знает, – уже вечером, в конце затяжного маршрута, мне посчастливилось найти объевшегося и поэтому отставшего от отары барана. Понятно – что с воза упало, то к геологу попало. Долго я за ним гонялся... Высота приличная – больше двадцати метров за раз не пробежишь. И, вот, промчусь за ним я эти метры, задохнусь и стою, минут пять дышу, в себя прихожу. Баран, гад, отбежит на безопасное расстояние и стоит, травку лениво так щиплет, время от времени на меня глазами лупая. Наконец, с пятой или шестой попытки мне удалось поймать это глупое животное. Веревки, чтобы поводок ему сделать, не было. Так я, сидя на баране, вытащил из капюшона штормовки тесемку, связал ее со снятой с рюкзака затяжкой и накрепко обвязал этим баранью шею, чтобы не бегал больше самостоятельно. Повернул его на тропу и ногой под зад ударил. А овчина эта подлая – ни с места! Поздно уже, вот-вот шарик закатится, а он, как дерево. До слез чуть не довел. Я его молотком по спине, по яйцам – он пошел, но со скоростью километр в час. Ну, делать нечего, смирился я с такой скоростью передвижения, тем более луна скоро выкатила, иду о шашлыке мечтаю. А баран впереди на веревочке трусит неспешно так, задумчиво. Оглядывается по сторонам, цветочки скусывает. И вот, уже мой лагерь – две палатки и машина – вдалеке появился, километра полтора до него по тропе через закрепленную осыпь. Классная такая осыпь, крутая, градусов 45, и километр вниз тянется, прямо к обрыву. Там, где сланцы на поверхность выходят, всегда есть такие осыпи из мелочи остроугольной суглинком слегка сцементированной. Упадешь – зацепиться не за что. Не разобьешься, но одежду вместе с кожей снимет. А тут еще обрыв внизу. Но тропа хорошая, иду. И вдруг слышу: в лагере музыка во всю мощь играет, то есть водила с моей студенткой Кларой танцы, наверное, устроили! Я их, гадов, предупреждал: если кто в маршруте – в лагере должно быть тихо! У нас в экспедиции один геолог погиб так – дополз, поломанный, почти до лагеря, кричал, но никто его не услышал. Концерт шел по заявкам... “Барабан был плох, барабанщик – бог”
– И у нас такой случай был... – обернувшись, сказал Сергей. – Правда, все обошлось.
– Так вот, разозлился я, потерял бдительность, оступился – и вниз! – продолжал я. – Все! С мамочкой простился и еще, как говорится, за мгновение жизнь перед глазами прошла... И вдруг мое движение к мучительной, безвременной смерти резко замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Смотрю в недоумении вверх, а этот баран, маленький такой, килограмм в двадцать без шкуры, на шашлык хороший не хватит, как стоял на тропе, так и стоит, родной. Лишь дернулся немного, когда веревка под тяжестью моих ста двадцати с рюкзаком килограммов до отказа натянулась. Полежал я с минуту на склоне, дух перевел. Потом подтянулся по этой самой веревочке, сел рядом со спасителем, обнял за шею, погладил нежно. До сих пор его запах помню – родной такой, надежный, совсем не мясной. Растрогался, разговаривать с ним начал. “Прости, – шепчу, – брат, за былую грубость. Не буду больше пинаться и бараном называть! Хочешь, я имя тебе красивое придумаю?”
И не обманул, Незабудкой назвал. Съели мы его только через месяц – на день рождения Клары шашлык сделали...”
Через несколько часов мы подошли к подножью перевала. Здесь основная долина разветвлялась на две, идущие параллельно южному склону Гиссарского хребта. То здесь, то там ущелья и бегущие по ним ручьи перекрывали тормы – не растаявшие останки сошедших зимой лавин. Их было необычайно много для этого времени года – явное свидетельство того, что прошедшая зима была весьма богатой на снегопады.
Одна из торм пересекла наш путь. Под ней, в промытом тоннеле бешено клокотала вода. Мы осторожно прошли по самой середине этого снежного моста – все кроме Фредди, шедшего последним (моя вина – я опередил его, чтобы в этом неприятном месте быть рядом с Лейлой). Уставший Фредди завертел головой, испугавшись внезапно послышавшегося вертолетного тарахтения, и, не удержавшись на рыхлом, мокром снегу, соскользнул вниз и исчез в провале, зиявшем в седловине тормы.
Проводив глазами быстро уходившую к перевалу Ми-четверку, мы с Сергеем, грязно матерясь, бросились к провалу, но Феди там уже не было – поток унес его прочь. Мы побежали по борту тормы вниз по течению, туда, где поток на несколько десятков метров выбирался из-под снежного свода. Феди не было и там, хотя тоннель проглядывался вглубь метров на восемь.
Мы сели на берегу ручья и закурили – в том, что Федя появится у наших ног, сомнений не было. Вот только мертвый или полуживой? Не успели мы сделать и пары-другой затяжек, как в глубине тоннеля раздались глухие матерные выкрики. Еще через минуту Сергей, с сожалением выкинув недокуренную сигарету, ухватил проплывающего мимо Федю за шиворот, и мы вдвоем втащили его на берег.
– Ну, блин, опять лажанулся! И з-з-значек любимый пр-р-ропал, сука – едва очутившись на суше, заругаться мелко дрожавший искатель приключений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Вот и сейчас заснеженный Гиссарский хребет пилит вдали резко голубое небо. Чуть в стороне от нашего перевала, меж двумя вершинами, в нерешительности застыл над пропастью висячий ледник. Легкий, холодный ветерок, струящийся с гор, доносит спокойное их презрение к нашим самонадеянным намерениям, вселяет сомнения в наши сердца.
“Может быть, надо было все же идти через Хоки? Снега столько же, но там не тропа, а автомобильная грунтовка, и я знаю каждый ее изгиб, – думал я, покусывая губы. – И здесь, судя по состоянию тропы, на ту сторону отар еще не гоняли”.
Без сомнения, об этом же думали и мои товарищи. Но отступать никто не собирался, все знали – стоит отступить однажды, и мы окажемся в Душанбе у своих разбитых корыт. И, видя в плотно сжатых губах друг друга решимость идти до конца, мы собирались в один поток и прогоняли свои и чужие сомнения. Житник, оборачиваясь, разговаривал с Наташей, Сережка с видом бывалого туриста любовался окрестностями, а я, бегая челноком, собирал попадавшиеся на пути грибы-вешенки. Остальные, не зная о возможных подвохах ледовой природы, просто преодолевали путь. Когда Юрка сказал Наташе, что в опасных местах следует идти, держась за хвост ишака, я вспомнил одну из своих полевых историй, и, горя желанием скорее рассказать ее, подобрался к ним поближе.
– Однажды, на Майдане, – начал я, пристроившись за Наташей, – это золотое рудопроявление невдалеке от Кумарха – Юра его хорошо знает, – уже вечером, в конце затяжного маршрута, мне посчастливилось найти объевшегося и поэтому отставшего от отары барана. Понятно – что с воза упало, то к геологу попало. Долго я за ним гонялся... Высота приличная – больше двадцати метров за раз не пробежишь. И, вот, промчусь за ним я эти метры, задохнусь и стою, минут пять дышу, в себя прихожу. Баран, гад, отбежит на безопасное расстояние и стоит, травку лениво так щиплет, время от времени на меня глазами лупая. Наконец, с пятой или шестой попытки мне удалось поймать это глупое животное. Веревки, чтобы поводок ему сделать, не было. Так я, сидя на баране, вытащил из капюшона штормовки тесемку, связал ее со снятой с рюкзака затяжкой и накрепко обвязал этим баранью шею, чтобы не бегал больше самостоятельно. Повернул его на тропу и ногой под зад ударил. А овчина эта подлая – ни с места! Поздно уже, вот-вот шарик закатится, а он, как дерево. До слез чуть не довел. Я его молотком по спине, по яйцам – он пошел, но со скоростью километр в час. Ну, делать нечего, смирился я с такой скоростью передвижения, тем более луна скоро выкатила, иду о шашлыке мечтаю. А баран впереди на веревочке трусит неспешно так, задумчиво. Оглядывается по сторонам, цветочки скусывает. И вот, уже мой лагерь – две палатки и машина – вдалеке появился, километра полтора до него по тропе через закрепленную осыпь. Классная такая осыпь, крутая, градусов 45, и километр вниз тянется, прямо к обрыву. Там, где сланцы на поверхность выходят, всегда есть такие осыпи из мелочи остроугольной суглинком слегка сцементированной. Упадешь – зацепиться не за что. Не разобьешься, но одежду вместе с кожей снимет. А тут еще обрыв внизу. Но тропа хорошая, иду. И вдруг слышу: в лагере музыка во всю мощь играет, то есть водила с моей студенткой Кларой танцы, наверное, устроили! Я их, гадов, предупреждал: если кто в маршруте – в лагере должно быть тихо! У нас в экспедиции один геолог погиб так – дополз, поломанный, почти до лагеря, кричал, но никто его не услышал. Концерт шел по заявкам... “Барабан был плох, барабанщик – бог”
– И у нас такой случай был... – обернувшись, сказал Сергей. – Правда, все обошлось.
– Так вот, разозлился я, потерял бдительность, оступился – и вниз! – продолжал я. – Все! С мамочкой простился и еще, как говорится, за мгновение жизнь перед глазами прошла... И вдруг мое движение к мучительной, безвременной смерти резко замедлилось, а потом и вовсе прекратилось. Смотрю в недоумении вверх, а этот баран, маленький такой, килограмм в двадцать без шкуры, на шашлык хороший не хватит, как стоял на тропе, так и стоит, родной. Лишь дернулся немного, когда веревка под тяжестью моих ста двадцати с рюкзаком килограммов до отказа натянулась. Полежал я с минуту на склоне, дух перевел. Потом подтянулся по этой самой веревочке, сел рядом со спасителем, обнял за шею, погладил нежно. До сих пор его запах помню – родной такой, надежный, совсем не мясной. Растрогался, разговаривать с ним начал. “Прости, – шепчу, – брат, за былую грубость. Не буду больше пинаться и бараном называть! Хочешь, я имя тебе красивое придумаю?”
И не обманул, Незабудкой назвал. Съели мы его только через месяц – на день рождения Клары шашлык сделали...”
Через несколько часов мы подошли к подножью перевала. Здесь основная долина разветвлялась на две, идущие параллельно южному склону Гиссарского хребта. То здесь, то там ущелья и бегущие по ним ручьи перекрывали тормы – не растаявшие останки сошедших зимой лавин. Их было необычайно много для этого времени года – явное свидетельство того, что прошедшая зима была весьма богатой на снегопады.
Одна из торм пересекла наш путь. Под ней, в промытом тоннеле бешено клокотала вода. Мы осторожно прошли по самой середине этого снежного моста – все кроме Фредди, шедшего последним (моя вина – я опередил его, чтобы в этом неприятном месте быть рядом с Лейлой). Уставший Фредди завертел головой, испугавшись внезапно послышавшегося вертолетного тарахтения, и, не удержавшись на рыхлом, мокром снегу, соскользнул вниз и исчез в провале, зиявшем в седловине тормы.
Проводив глазами быстро уходившую к перевалу Ми-четверку, мы с Сергеем, грязно матерясь, бросились к провалу, но Феди там уже не было – поток унес его прочь. Мы побежали по борту тормы вниз по течению, туда, где поток на несколько десятков метров выбирался из-под снежного свода. Феди не было и там, хотя тоннель проглядывался вглубь метров на восемь.
Мы сели на берегу ручья и закурили – в том, что Федя появится у наших ног, сомнений не было. Вот только мертвый или полуживой? Не успели мы сделать и пары-другой затяжек, как в глубине тоннеля раздались глухие матерные выкрики. Еще через минуту Сергей, с сожалением выкинув недокуренную сигарету, ухватил проплывающего мимо Федю за шиворот, и мы вдвоем втащили его на берег.
– Ну, блин, опять лажанулся! И з-з-значек любимый пр-р-ропал, сука – едва очутившись на суше, заругаться мелко дрожавший искатель приключений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99