он в самом деле хотел произнести это признание.
– Я знаю, кто, – повторил он. – Но у меня никаких доказательств. Да, никаких, – уточнил через мгновение.
Вопрос «кто?», конечно же, вертелся на языке у Бориса, и Черевач, может быть, ждал именно его. Но Соломатин сдержался, не стал помогать хозяину квартиры: решился говорить – пусть говорит то, что считает нужным.
Тот, не дождавшись, что ему помогут вести этот тяжелый разговор, обидчиво откинулся на спинку кресла. Но Борис, уловивший обиду Ивана и признавший свою неправоту, отметил более важное: а ведь права Надя – иждивенец он, Иван Черевач. Он всегда ждет. И ведь выжидает. По крайней мере с Надей получилось. Но он к нему пришел не за подачкой. Захочет – пусть говорит, нет – значит, нет.
Захотел. Пересилил себя. И отчеканил:
– Не далее как завтра вечером я их, оставшихся в живых, сдам в милицию. Если у тебя есть свой выход на уголовный розыск, пусть покрутят.
– Что значит – оставшихся в живых?
Вопрос-забота понравился Ивану, он сразу расслабился, потянулся к бутылке.
– Это если вдруг поднимется стрельба. Но уверен, что все будет чисто. Настолько чисто, что твой «крестник» Буслаев, – назвал наконец он основного исполнителя, – не успеет моргнуть и глазом.
– Тебе-то что от этого? – спросил и тут же пожалел о сказанном Соломатин.
Рука Ивана дрогнула как раз над его рюмкой. Черевач отставил неразлитую бутылку, резко встал и заходил по комнате. Остановился над гостем.
– Ты думаешь, что все оставившие армию и перешедшие в коммерческие структуры – сволочи? Что они – подонки, не способные более ни на что, кроме как лизать зад своим хозяевам? И только ты – чистый и благородный?
Выпалив эту тираду, вновь пробежался по кругу. Разволновалось, выплеснулось все, о чем думал последнее время, что сравнивал и сопоставлял. Никто не видел его душевных переживаний, для всех он оставался просто уволенным из армии капитаном, подрабатывающим в охране. Так делают десятки, сотни, тысячи офицеров. Но ведь не истуканы же они, им есть что вспоминать и с чем сравнивать…
– Если ты так думаешь, я бы посоветовал тебе уйти из налоговой полиции. Потому что ты не можешь там работать. Не имеешь права. Нельзя работать с чувством презрения к тем, с кем вынужден общаться. Иначе ты загубишь столько людей, не по своей воле оказавшихся за бортом, что этого хватит, чтобы потом всю жизнь маяться.
Теперь привстал со своего места Борис. Интересно, кто кому должен читать нотацию? Он что, пришел сюда, чтобы выслушивать предсказания о своем попадании в ад? Заглянула даже Надя, взволнованная возбужденным голосом мужа.
– Да, вы оба можете меня презирать, – все более распаляясь, крикнул уже для обоих Черевач. – Можете послать меня ко всем чертям и будете правы.
– Ваня! – бросилась к нему Надя, демонстративно не замечая Бориса, предлагая ему уйти, чтобы не распалять больше мужа и не рвать то еще нежное, только наживленное между ними, но не укрепленное петлями.
– Нет, я договорю.
– Не надо, – как бы извиняясь, попросил и Борис. И за что Господь наградил человека гордостью? И нет большего порока в людях и большего разрушителя их судеб, чем гордыня. Вроде разные вещи, но сколь тонка, неуловима меж ними грань… – Дайте лучше я скажу. – Он сам доразлил спиртное.
Торопясь заполнить короткую паузу между искрами, сам дотянулся своей рюмкой до остальных.
– Наверное, будет неправдой, если я начну сейчас говорить, будто не люблю Надю. – Он не посмотрел в ее сторону, но почувствовал ее напряжение. – Но никто не упрекнет меня и в том, что я каким-то образом, в обход тебя, – указал он на Ивана, согласно кивнувшего головой, – в обход нашей дружбы домогался Нади. Так?
– Так, – подтвердил Черевач. Он вертел рюмку в пальцах, задумчиво глядя в пол. Надя стояла почти за спиной, но и на этот раз Борис не осмелился повернуться к ней.
– И так будет всегда, пока вы будете вместе, – проговорил спасительную для Нади фразу Борис.
Она ждала, наверняка ждала чего-то подобного, чтобы объяснить, оправдать свои встречи с Борисом. И сейчас он расставил все точки над «i». Даже больше – невидимо укрепил те нити, что вновь связали ее и Ивана: «…пока вы будете вместе».
– Кто знает, сколько той жизни нам осталось, – не то что по-стариковски мудро, а просто уже оттуда, из будущей тюремной камеры, вырвалось у него. – И лично мне хочется, чтобы мы не стеснялись смотреть в глаза друг другу.
Поднял голову Иван. Вышла наконец из-за спины Надя. Встретились три взгляда. Сошлись три наполненные рюмки. Неужели нужно было одному из них сесть в камеру, чтобы собраться воедино? И, может быть, в самом деле не нужно искать высоких материй там, где их нет? Не лучше ли довериться взгляду и порыву души?
– Надюш, у нас все-таки есть чего пожевать?
Надя, держась за обожженное коньяком горло, молча побежала на кухню. Но скорее всего не за едой послал жену Иван, а чтобы остаться им одним.
– Ты завтра свободен?
– Если не заберут, – пожал плечами Борис. Его свобода не надежнее огонька спички в грозу.
– Ясно. Что тебе предъявляют, на какой стадии следствие – дай мне картину.
Все же с сомнением – а нужно ли это? – Борис рассказал о происшедшем. Иван поинтересовался из любезности, чтобы загладить свою вспышку гнева, поэтому Соломатин остановил и его, остановился и сам:
– Слушай, а может, не стоит никуда влезать? Я ведь чего пришел? Хотел узнать, причастен ли ты каким-то боком к моему аресту или нет.
– Причастен, – неожиданно согласился Черевач. – Хотя и в самом деле лишь малым краешком. Но тем не менее наводка была моя. – Он рассказал, как выспрашивал Буслаев о нем и с какими подробностями он выполнил его просьбу.
Было видно, с каким трудом дался ему рассказ, но он договорил до конца.
– Ну, а утром… утром кое-какие детали вновь напомнили о тебе. – Про часы Иван все же не решился сказать и, хотя Борис напрягся, ожидая что-то услышать про них, ушел от темы. – Так что я не сомневаюсь, что это их рук дело. И хочу, чтобы завтра ты опознал своих друзей по электричке. Сможешь?
– Наверное, да. Только вот способ, каким ты собираешься это делать, меня смущает. Ведь камер на Петровке еще достаточно много.
– Вот что-что, а законы я все же старался никогда не нарушать. И в камере мне делать нечего. Зато есть способ хоть на время, но засадить туда твоих доброжелателей. И здесь важно, чтобы следователи, заполучив их, пощупали на предмет убийства ларечника.
– Но что все-таки ты задумал?
Ответить Иван не успел или не захотел – пригласила к столу Надя. Иван, заканчивая разговор, назначил встречу:
– Встречаемся завтра… – Он прикинул, где им лучше встретиться, и вдруг улыбнулся: – Встречаемся на нашем месте. Не забыл?
29
Нет, Борис не забыл их место – метро «Киевская».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
– Я знаю, кто, – повторил он. – Но у меня никаких доказательств. Да, никаких, – уточнил через мгновение.
Вопрос «кто?», конечно же, вертелся на языке у Бориса, и Черевач, может быть, ждал именно его. Но Соломатин сдержался, не стал помогать хозяину квартиры: решился говорить – пусть говорит то, что считает нужным.
Тот, не дождавшись, что ему помогут вести этот тяжелый разговор, обидчиво откинулся на спинку кресла. Но Борис, уловивший обиду Ивана и признавший свою неправоту, отметил более важное: а ведь права Надя – иждивенец он, Иван Черевач. Он всегда ждет. И ведь выжидает. По крайней мере с Надей получилось. Но он к нему пришел не за подачкой. Захочет – пусть говорит, нет – значит, нет.
Захотел. Пересилил себя. И отчеканил:
– Не далее как завтра вечером я их, оставшихся в живых, сдам в милицию. Если у тебя есть свой выход на уголовный розыск, пусть покрутят.
– Что значит – оставшихся в живых?
Вопрос-забота понравился Ивану, он сразу расслабился, потянулся к бутылке.
– Это если вдруг поднимется стрельба. Но уверен, что все будет чисто. Настолько чисто, что твой «крестник» Буслаев, – назвал наконец он основного исполнителя, – не успеет моргнуть и глазом.
– Тебе-то что от этого? – спросил и тут же пожалел о сказанном Соломатин.
Рука Ивана дрогнула как раз над его рюмкой. Черевач отставил неразлитую бутылку, резко встал и заходил по комнате. Остановился над гостем.
– Ты думаешь, что все оставившие армию и перешедшие в коммерческие структуры – сволочи? Что они – подонки, не способные более ни на что, кроме как лизать зад своим хозяевам? И только ты – чистый и благородный?
Выпалив эту тираду, вновь пробежался по кругу. Разволновалось, выплеснулось все, о чем думал последнее время, что сравнивал и сопоставлял. Никто не видел его душевных переживаний, для всех он оставался просто уволенным из армии капитаном, подрабатывающим в охране. Так делают десятки, сотни, тысячи офицеров. Но ведь не истуканы же они, им есть что вспоминать и с чем сравнивать…
– Если ты так думаешь, я бы посоветовал тебе уйти из налоговой полиции. Потому что ты не можешь там работать. Не имеешь права. Нельзя работать с чувством презрения к тем, с кем вынужден общаться. Иначе ты загубишь столько людей, не по своей воле оказавшихся за бортом, что этого хватит, чтобы потом всю жизнь маяться.
Теперь привстал со своего места Борис. Интересно, кто кому должен читать нотацию? Он что, пришел сюда, чтобы выслушивать предсказания о своем попадании в ад? Заглянула даже Надя, взволнованная возбужденным голосом мужа.
– Да, вы оба можете меня презирать, – все более распаляясь, крикнул уже для обоих Черевач. – Можете послать меня ко всем чертям и будете правы.
– Ваня! – бросилась к нему Надя, демонстративно не замечая Бориса, предлагая ему уйти, чтобы не распалять больше мужа и не рвать то еще нежное, только наживленное между ними, но не укрепленное петлями.
– Нет, я договорю.
– Не надо, – как бы извиняясь, попросил и Борис. И за что Господь наградил человека гордостью? И нет большего порока в людях и большего разрушителя их судеб, чем гордыня. Вроде разные вещи, но сколь тонка, неуловима меж ними грань… – Дайте лучше я скажу. – Он сам доразлил спиртное.
Торопясь заполнить короткую паузу между искрами, сам дотянулся своей рюмкой до остальных.
– Наверное, будет неправдой, если я начну сейчас говорить, будто не люблю Надю. – Он не посмотрел в ее сторону, но почувствовал ее напряжение. – Но никто не упрекнет меня и в том, что я каким-то образом, в обход тебя, – указал он на Ивана, согласно кивнувшего головой, – в обход нашей дружбы домогался Нади. Так?
– Так, – подтвердил Черевач. Он вертел рюмку в пальцах, задумчиво глядя в пол. Надя стояла почти за спиной, но и на этот раз Борис не осмелился повернуться к ней.
– И так будет всегда, пока вы будете вместе, – проговорил спасительную для Нади фразу Борис.
Она ждала, наверняка ждала чего-то подобного, чтобы объяснить, оправдать свои встречи с Борисом. И сейчас он расставил все точки над «i». Даже больше – невидимо укрепил те нити, что вновь связали ее и Ивана: «…пока вы будете вместе».
– Кто знает, сколько той жизни нам осталось, – не то что по-стариковски мудро, а просто уже оттуда, из будущей тюремной камеры, вырвалось у него. – И лично мне хочется, чтобы мы не стеснялись смотреть в глаза друг другу.
Поднял голову Иван. Вышла наконец из-за спины Надя. Встретились три взгляда. Сошлись три наполненные рюмки. Неужели нужно было одному из них сесть в камеру, чтобы собраться воедино? И, может быть, в самом деле не нужно искать высоких материй там, где их нет? Не лучше ли довериться взгляду и порыву души?
– Надюш, у нас все-таки есть чего пожевать?
Надя, держась за обожженное коньяком горло, молча побежала на кухню. Но скорее всего не за едой послал жену Иван, а чтобы остаться им одним.
– Ты завтра свободен?
– Если не заберут, – пожал плечами Борис. Его свобода не надежнее огонька спички в грозу.
– Ясно. Что тебе предъявляют, на какой стадии следствие – дай мне картину.
Все же с сомнением – а нужно ли это? – Борис рассказал о происшедшем. Иван поинтересовался из любезности, чтобы загладить свою вспышку гнева, поэтому Соломатин остановил и его, остановился и сам:
– Слушай, а может, не стоит никуда влезать? Я ведь чего пришел? Хотел узнать, причастен ли ты каким-то боком к моему аресту или нет.
– Причастен, – неожиданно согласился Черевач. – Хотя и в самом деле лишь малым краешком. Но тем не менее наводка была моя. – Он рассказал, как выспрашивал Буслаев о нем и с какими подробностями он выполнил его просьбу.
Было видно, с каким трудом дался ему рассказ, но он договорил до конца.
– Ну, а утром… утром кое-какие детали вновь напомнили о тебе. – Про часы Иван все же не решился сказать и, хотя Борис напрягся, ожидая что-то услышать про них, ушел от темы. – Так что я не сомневаюсь, что это их рук дело. И хочу, чтобы завтра ты опознал своих друзей по электричке. Сможешь?
– Наверное, да. Только вот способ, каким ты собираешься это делать, меня смущает. Ведь камер на Петровке еще достаточно много.
– Вот что-что, а законы я все же старался никогда не нарушать. И в камере мне делать нечего. Зато есть способ хоть на время, но засадить туда твоих доброжелателей. И здесь важно, чтобы следователи, заполучив их, пощупали на предмет убийства ларечника.
– Но что все-таки ты задумал?
Ответить Иван не успел или не захотел – пригласила к столу Надя. Иван, заканчивая разговор, назначил встречу:
– Встречаемся завтра… – Он прикинул, где им лучше встретиться, и вдруг улыбнулся: – Встречаемся на нашем месте. Не забыл?
29
Нет, Борис не забыл их место – метро «Киевская».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78