Оставив сумку в камере хранения, стал звонить по телефонам, заглядывая в листок с записями. Не получив ответов, впрыгнул в автобус, проехал несколько остановок, отвернувшись от всех и глядя в окно. Замешался в толпе вечерних прохожих.
После безрезультатных звонков теперь уже в квартиры Данилыча и Тенгиза, переехал на другой конец города. По бетонному забору вдоль тротуара к дому Эллочки. Трижды коротко нажал на звонок. Тишина. А что же он хотел: сошел с поезда – и сразу решил все дела?
Вообще-то его тянуло в другие места – на кладбище, к дому и на базу отряда. Но еще в поезде решил для себя однозначно: к Зите он придет только тогда, когда она будет отомщена. Чтобы не опускать взгляд перед ее плачущими глазами. В квартиру тоже зайдет только для того, чтобы взять фотографии, некоторые зимние вещи и уйти навсегда. Спасибо, Россия, за приют. А куда дальше? Это менее всего важно. Это – потом. Никоим образом он не станет давать знать о себе и Щеглову. В день побега тот, умница, устроил строевой смотр отряда, поставил в строй до последнего человека и продержал на плацу весь день, тем самым сняв с ОМОНа и малейшие подозрения в соучастии к случившемуся. Раю, чтобы передать Мишкин подарок, он тоже отыщет перед самым отъездом – ни один человек не будет больше втянут в это дело. То ли преступное, то ли…
А какое еще? И почему преступное? Для кого преступное? Зло должно, обязано караться. Не пресеченное сегодня, оно заставит завтра плакать других невинных. Он берет на себя роль палача. Нет, в нашем обществе палач воспринимается как человек, лишающий жизней невиновных и мучеников. А он – просто возмездие. Неотвратимое. Неизбежное. Иначе сотни новых Зит будут лежать в могилах, общество – разглагольствовать о гуманности к преступникам, а «парусники» нагло посмеиваться, плевать на всех и наслаждаться жизнью. Хватит. Суды пусть разбираются в спорных и запутанных делах. Здесь же все ясно до последней слезинки Зиты.
Может быть, странно, но ни сомнений, ни угрызений совести Андрей не испытывал. Жажда мщения была подогрета, конечно же, и его собственным арестом, выдачей латвийским властям: загнанному в угол будет не до любезностей. Но и не будь этого, решение иным бы, наверное, не стало.
Дважды еще объехал свои «точки», прежде чем после полуночи за дверью Эллочки не послышался ее писклявый пьяненький голосок:
– Ну, кто там еще?
– Привет, Элла. Слушай, срочно нужен Данилыч, а ни дома, ни у Соньки, ни у Боксера нету, – небрежно проговорил давно отработанное Андрей. – До тебя тоже целый вечер не дозвониться.
Эллочка затихла, пытаясь угадать голос.
– Слушай, может, Мотя знает? Но его тоже что-то давно не видно. Или уже ускакал в свою первопрестольную? – продолжал шиковать тремя известными именами и двумя фактами Андрей.
– Они вчера как раз поехали к нему в Москву, – наконец, хоть и неуверенно, сообщила Эллочка.
– А что же меня не прихватили? – успокоил ее беззаботным голосом Тарасевич. – Вернуться-то когда грозились?
– Завтра.
– А, тогда все нормально. Спокойной ночи. Не забывай старых знакомых.
Небрежно протопал по лестнице. Но на тротуар выходить не стал – вдоль стеночки и за угол. Пусть поломает голову Эллочка о ночном визитере. А Данилыч с Тенгизом, значит, в Москве. Разошлись, разлетелись на каком-то перегоне их поезда. Но ничего, он сам перейдет на их рельсы, параллельных прямых для них не будет. И они сшибутся. И встанет после этой сшибки только кто?нибудь один. Или никто.
Своей смерти Андрей не боялся – притупилось это чувство, пока служил в ОМОНе. А после смерти Зиты что жизнь? Шептались ведь старушки на похоронах: ох, велик оказался гроб для одной, знать, место припасено еще для кого-то из родных. Осеклись, когда увидели его.
Припасено так припасено. Он с детдома о смерти знает, в детдоме они почему-то часто о ней говорили.
Вроде никуда конкретно теперь не шел Андрей, на ночь он облюбовал себе строительный домик, в котором однажды брали одного бомжа: ничего уголок, перекантоваться день-два можно. Но оказалось, что крутится он вокруг да около дороги, ведущей на кладбище. И, устав делать вид, что это случайность, устав отгонять мысли о Зите, остановился и признался себе: да, он хочет идти на могилу жены.
– Но не пойду, – вслух проговорил он. Даже повернулся спиной к окраине города. – Только после. Все.
Ночь проворочался на узкой лавке среди тряпья, пустых бутылок, мотков проволоки – в воспоминаниях, думах о завтрашнем дне, в боязни проспать утро. Днем еще по нескольку минут забывался в залах ожидания аэропорта, автовокзала и железнодорожной станции. Поезд и самолет из Москвы прибывали почти одновременно, и, чтобы не дергаться, поехал сразу к дому Данилыча. Устроился в подъезде напротив, через несколько минут впервые в жизни уже завидуя курящим – тем есть хоть чем заняться. Прутиком вычистил весь подоконник на лестничном пролете, а похожих на Данилыча все не появлялось. Не вытерпел, позвонил из ближайшего телефона в справочное: рейсы из Москвы прибыли без опозданий. То есть давно. Подумав, набрал телефон. Тишина. Перезвонил Тенгизу. А вот там мгновенно подняли трубку.
– Да-а, слушаю, говорите, – пропищал голос Эллочки. Нет, не дурочка она, и пьянка из колеи не выбила. Наверняка встретила дружков, рассказала про гостя и какие-то варианты в группе уже просчитаны.
– Да-а, слушаю, – опять отозвалась, напомнила о себе девица.
– Извините, мне бы Тенгиза, – не стал изменять голос Андрей. В ситуацию надо внедряться, и чем решительнее, тем меньше времени останется на подготовку у той, другой стороны. – Кажется, это я с вами вчера разговаривал?
– Да-да, здравствуйте, – заторопилась залюбезничать Эллочка. Не надо спешить выражать восторги, девочка. Еще неизвестно, что на вашем крючке. – Вы знаете, а они… – она непроизвольно сделала секундную паузу, видимо, оглядываясь как раз на «них», – они ушли в гараж. Знаете, где новые гаражи вдоль железной дороги? Если считать от станции, то двенадцатый. Алло, вы слышите?
Он слышит. И прекрасно ее понимает.
– Да, конечно. А я застану их там? – «заглатывал» все глубже крючок Тарасевич.
– Конечно, – опять не смогла скрыть ноток удовлетворения собеседница. – Они привезли из Москвы новую резину, собираются менять скаты. Завтра утром собираются куда-то уезжать, чуть ли не на всю неделю. Так что если хотите увидеть… – подбивала она Тарасевича на решительные действия.
Так и сделаем.
Бегом, через оградки и песочницы, кусты и разрытую теплотрассу – к улице. Такси, частник – стой. Стой кто угодно, хоть самосвал. Четвертной – к вокзалу. За скорость – еще столько же: невеста уезжает, Данилыч с Тенгизом сейчас тоже рвут к гаражам. Тот, кто прибудет первым, станет охотником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
После безрезультатных звонков теперь уже в квартиры Данилыча и Тенгиза, переехал на другой конец города. По бетонному забору вдоль тротуара к дому Эллочки. Трижды коротко нажал на звонок. Тишина. А что же он хотел: сошел с поезда – и сразу решил все дела?
Вообще-то его тянуло в другие места – на кладбище, к дому и на базу отряда. Но еще в поезде решил для себя однозначно: к Зите он придет только тогда, когда она будет отомщена. Чтобы не опускать взгляд перед ее плачущими глазами. В квартиру тоже зайдет только для того, чтобы взять фотографии, некоторые зимние вещи и уйти навсегда. Спасибо, Россия, за приют. А куда дальше? Это менее всего важно. Это – потом. Никоим образом он не станет давать знать о себе и Щеглову. В день побега тот, умница, устроил строевой смотр отряда, поставил в строй до последнего человека и продержал на плацу весь день, тем самым сняв с ОМОНа и малейшие подозрения в соучастии к случившемуся. Раю, чтобы передать Мишкин подарок, он тоже отыщет перед самым отъездом – ни один человек не будет больше втянут в это дело. То ли преступное, то ли…
А какое еще? И почему преступное? Для кого преступное? Зло должно, обязано караться. Не пресеченное сегодня, оно заставит завтра плакать других невинных. Он берет на себя роль палача. Нет, в нашем обществе палач воспринимается как человек, лишающий жизней невиновных и мучеников. А он – просто возмездие. Неотвратимое. Неизбежное. Иначе сотни новых Зит будут лежать в могилах, общество – разглагольствовать о гуманности к преступникам, а «парусники» нагло посмеиваться, плевать на всех и наслаждаться жизнью. Хватит. Суды пусть разбираются в спорных и запутанных делах. Здесь же все ясно до последней слезинки Зиты.
Может быть, странно, но ни сомнений, ни угрызений совести Андрей не испытывал. Жажда мщения была подогрета, конечно же, и его собственным арестом, выдачей латвийским властям: загнанному в угол будет не до любезностей. Но и не будь этого, решение иным бы, наверное, не стало.
Дважды еще объехал свои «точки», прежде чем после полуночи за дверью Эллочки не послышался ее писклявый пьяненький голосок:
– Ну, кто там еще?
– Привет, Элла. Слушай, срочно нужен Данилыч, а ни дома, ни у Соньки, ни у Боксера нету, – небрежно проговорил давно отработанное Андрей. – До тебя тоже целый вечер не дозвониться.
Эллочка затихла, пытаясь угадать голос.
– Слушай, может, Мотя знает? Но его тоже что-то давно не видно. Или уже ускакал в свою первопрестольную? – продолжал шиковать тремя известными именами и двумя фактами Андрей.
– Они вчера как раз поехали к нему в Москву, – наконец, хоть и неуверенно, сообщила Эллочка.
– А что же меня не прихватили? – успокоил ее беззаботным голосом Тарасевич. – Вернуться-то когда грозились?
– Завтра.
– А, тогда все нормально. Спокойной ночи. Не забывай старых знакомых.
Небрежно протопал по лестнице. Но на тротуар выходить не стал – вдоль стеночки и за угол. Пусть поломает голову Эллочка о ночном визитере. А Данилыч с Тенгизом, значит, в Москве. Разошлись, разлетелись на каком-то перегоне их поезда. Но ничего, он сам перейдет на их рельсы, параллельных прямых для них не будет. И они сшибутся. И встанет после этой сшибки только кто?нибудь один. Или никто.
Своей смерти Андрей не боялся – притупилось это чувство, пока служил в ОМОНе. А после смерти Зиты что жизнь? Шептались ведь старушки на похоронах: ох, велик оказался гроб для одной, знать, место припасено еще для кого-то из родных. Осеклись, когда увидели его.
Припасено так припасено. Он с детдома о смерти знает, в детдоме они почему-то часто о ней говорили.
Вроде никуда конкретно теперь не шел Андрей, на ночь он облюбовал себе строительный домик, в котором однажды брали одного бомжа: ничего уголок, перекантоваться день-два можно. Но оказалось, что крутится он вокруг да около дороги, ведущей на кладбище. И, устав делать вид, что это случайность, устав отгонять мысли о Зите, остановился и признался себе: да, он хочет идти на могилу жены.
– Но не пойду, – вслух проговорил он. Даже повернулся спиной к окраине города. – Только после. Все.
Ночь проворочался на узкой лавке среди тряпья, пустых бутылок, мотков проволоки – в воспоминаниях, думах о завтрашнем дне, в боязни проспать утро. Днем еще по нескольку минут забывался в залах ожидания аэропорта, автовокзала и железнодорожной станции. Поезд и самолет из Москвы прибывали почти одновременно, и, чтобы не дергаться, поехал сразу к дому Данилыча. Устроился в подъезде напротив, через несколько минут впервые в жизни уже завидуя курящим – тем есть хоть чем заняться. Прутиком вычистил весь подоконник на лестничном пролете, а похожих на Данилыча все не появлялось. Не вытерпел, позвонил из ближайшего телефона в справочное: рейсы из Москвы прибыли без опозданий. То есть давно. Подумав, набрал телефон. Тишина. Перезвонил Тенгизу. А вот там мгновенно подняли трубку.
– Да-а, слушаю, говорите, – пропищал голос Эллочки. Нет, не дурочка она, и пьянка из колеи не выбила. Наверняка встретила дружков, рассказала про гостя и какие-то варианты в группе уже просчитаны.
– Да-а, слушаю, – опять отозвалась, напомнила о себе девица.
– Извините, мне бы Тенгиза, – не стал изменять голос Андрей. В ситуацию надо внедряться, и чем решительнее, тем меньше времени останется на подготовку у той, другой стороны. – Кажется, это я с вами вчера разговаривал?
– Да-да, здравствуйте, – заторопилась залюбезничать Эллочка. Не надо спешить выражать восторги, девочка. Еще неизвестно, что на вашем крючке. – Вы знаете, а они… – она непроизвольно сделала секундную паузу, видимо, оглядываясь как раз на «них», – они ушли в гараж. Знаете, где новые гаражи вдоль железной дороги? Если считать от станции, то двенадцатый. Алло, вы слышите?
Он слышит. И прекрасно ее понимает.
– Да, конечно. А я застану их там? – «заглатывал» все глубже крючок Тарасевич.
– Конечно, – опять не смогла скрыть ноток удовлетворения собеседница. – Они привезли из Москвы новую резину, собираются менять скаты. Завтра утром собираются куда-то уезжать, чуть ли не на всю неделю. Так что если хотите увидеть… – подбивала она Тарасевича на решительные действия.
Так и сделаем.
Бегом, через оградки и песочницы, кусты и разрытую теплотрассу – к улице. Такси, частник – стой. Стой кто угодно, хоть самосвал. Четвертной – к вокзалу. За скорость – еще столько же: невеста уезжает, Данилыч с Тенгизом сейчас тоже рвут к гаражам. Тот, кто прибудет первым, станет охотником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67