Не понимаю, зачем принимать близко к сердцу, что говорят злые языки?! Пусть себе болтают! Я, к примеру, прекрасно знаю, что мне дали прозвище «Клодвиг», ну и что с того? Клодвиг… Хорошо, Клодвиг так Клодвиг!
– Ну что ты разболталась! – перебивает старшая сестра младшую.
Но Маали, как всегда, в хорошем настроении, она обхватывает шею Юули руками, мнет сестру, теребит, чуть ли не переворачивает вместе со стулом на пол и продолжает щебетать:
– Сестричка Юули нервная. У нашего маленького, крохотного Мальчика с Пальчик, у нашего Помощника Начальника Станции хворь точно такая же, как у больших господ: она нервная. Стоит кому-нибудь в деревне сказать какое-нибудь словечко, и сестричка Юули уже несчастна, смотрит, нет ли жилетки, чтобы в нее поплакаться, мечтает о душевном друге, с которым можно было бы разделить свое страшное горе… Да, да-а, ищет защиты, маленькая… на чьей-нибудь верной груди. Иди сюда, малышка, я поцелую тебя и поглажу по головке, и господин Кийр тоже сменит гнев на милость.
Юули вырывается из рук сестры, шаловливо бросает в нее хлебной коркой, приглаживает себе волосы, говорит, обращаясь к Кийру:
– Да, на чужой роток замка не повесишь. Но мне было бы вполовину легче жить, стань наши отношения с семьей Кийр более дружескими. Меня не покидает чувство, будто нас, в особенности меня, считают бессовестными завоевателями, которые только затем тут и появились, чтобы отобрать у кого-то работу. Мне уже давно хотелось поговорить с вами об этом поподробнее, господин Кийр, хотелось объяснить вам, что все обстоит далеко не так. Надо жить, и потому приходится что-то делать.
– Ну вот, снова начинается! – упрекает сестру Маали.
– Ну и пусть начинается. Я хочу в открытую высказать господину Кийру все, что лежит у меня на душе.
– Наше семейство, – произносит Кийр торжественно, причем склоняет свою рыжую голову набок, – всегда относилось к вам доброжелательно. Мой папа работает в Паунвере всю свою жизнь и, насколько я помню, у него доселе ни с кем не случалось распрей. К тому же он человек богобоязненный, так же, как и мама. Неужели вы и вправду думаете, будто для этих двух старых людей мир сразу стал тесным? Что же до меня, я за собой никогда не замечал такого стремления – вмешиваться в жизнь ближних своих… тем более, если эти ближние не сделали мне ничего плохого. О своих младших братьях говорить не стану – оба они еще мальчики, и в нашей семье им вообще не позволено выражать свое мнение, в этом вопросе у нас в доме царит суровый порядок.
Аадниель делает небольшую паузу, моргает ресницами, чешет нос, бросает на каждую из сестер испытующий взгляд и заканчивает свое высказывание следующими словами:
– Так что нашему семейству можете вполне доверять, иной вопрос, сумеете ли вы поладить кое с кем другим. Ах да, я особенно предостерегаю вас еще от одного жителя Паунвере…
– Господи! – восклицает Помощник Начальника Станции. – Неужели тут и вправду столько недобрых людей?! Вы меня даже пугаете, господин Кийр.
– Ничего не попишешь. Лучше поостеречься, чем потом сожалеть. Если вы так уж не хотите, я могу и не называть его.
– Нет, отчего же! Так и быть, назовите – по крайней мере, мы будем знать, кого опасаться.
– Хорошо. Имейте в виду, самый злоязычный да и вообще самый испорченный человек в Паунвере – звонарь Либле.
– Ог-го-о! Тот самый, одноглазый?
– Да, именно тот самый. – Кийр кивает головой.
Внезапно в прихожей раздаются чьи-то на редкость тяжелые шаги, затем дверь открывается, и посетитель входит в совершенно темную рабочую комнату сестер.
– Кто бы это мог быть? – пожимает Клодвиг плечами, затем с некоторой долей неуверенности берет лампу и с порога освещает темное помещение. Кийр тоже вытягивает шею. Вначале ему видны лишь отливающая стальным блеском вязальная машина, мотки пряжи и какие-то черные бугры на стульях вдоль стены, и только потом он различает внушительный мужской силуэт вблизи дверей и испуганно отдергивает голову назад. Хейнрих Георг Аадниель знает этого человека, даже в известной мере имел с ним дело, – недели две-три тому назад тот заказал Кийрам костюм из домотканого сукна цвета ржавчины. Подобного сорта материи у заказчика, как видно, был солидный запасец: надетые на нем старый костюм и пальто были точно такого же цвета. «Он» – это младший (а может быть и старший) брат паунвереского корчмаря, появившийся тут так… в сретенье, приехав откуда-то из-под Тарту, где был (поди, проверь!) каким-то дельцом. По «Его» собственным словам, «Он» в свое время крупно торговал, однако некоторые жители округи упорно предпочитали видеть в нем барышника с темной репутацией, который не пропускал ни одной ярмарки. Кроме костюма и пальто цвета ржавчины у «Него» были еще такой же окраски волосы и брови. Его неопределенного размера сапоги хлябали на ногах и при каждом шаге описывали носами дугу, словно лезвия кос. Приходилось лишь удивляться тому, что эти странные обувки никогда не слетали с ног их хозяина. Вдобавок ко всему, от одежды и бороды описанного выше лица исходила острая вонь табака и трубочного нагара, а ужасные брань и проклятия, которые этот человек цвета ржавчины изрыгал, примеряя свой новый костюм, и которые Аадниель Кийр вынужден был выслушать, последний не забудет до конца жизни.
«Вы извели мое дорогое сукно! – гаркал тогда этот пахнущий гарью человек. – Вы страшнее моли. Моль может всего лишь побить сукно, всего лишь проделать в нем маленькие дырочки, а вы его кромсаете – чик-чик! – потом опять кое-как сметываете и думаете, будто то, что вы состряпали – костюм. А я вам скажу: эту одежду и на свинью надеть негоже, это – мешок!»
Все эти страшные слова молодой мастер хорошо помнит. Ему запомнилось также, как ужасный заказчик в конце концов схватил под мышку сверток с костюмом и кинул папе – прямо в его лысую голову! – один единственный серебряный рубль. Только один рубль за шитье целого костюма! «Жрите, чертовы отродья!» – рявкнул он при этом, и это было последнее, что от него слышали. Страшный заказчик вышел за двери и в сенях так поддал своим окованным железом сапогом их красивому петуху Плууту, что тот подлетел чуть ли не до потолка. Но вообще-то этот достойный представитель рода человеческого говорил мало, вообще-то он имел, так сказать, весьма массивный характер, и душа его была для окружающих за семью печатями. «Ух-Петух» – такое прозвище придумал ему какой-то зубоскал, и вскоре нашелся второй, который к этому добавил – «Который-Моложе», так что полностью титул младшего (?) брата корчмаря звучал так: «Ух-Петух-Который-Моложе». В числе его теперешних прямых обязанностей входило прежде всего посиживание в принадлежащем брату заведении, где он должен был оказывать помощь посетителям корчмы в опустошении стопок… с утра до вечера… а иногда, случалось, и наоборот, потому что человеку не пристало быть односторонним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Ну что ты разболталась! – перебивает старшая сестра младшую.
Но Маали, как всегда, в хорошем настроении, она обхватывает шею Юули руками, мнет сестру, теребит, чуть ли не переворачивает вместе со стулом на пол и продолжает щебетать:
– Сестричка Юули нервная. У нашего маленького, крохотного Мальчика с Пальчик, у нашего Помощника Начальника Станции хворь точно такая же, как у больших господ: она нервная. Стоит кому-нибудь в деревне сказать какое-нибудь словечко, и сестричка Юули уже несчастна, смотрит, нет ли жилетки, чтобы в нее поплакаться, мечтает о душевном друге, с которым можно было бы разделить свое страшное горе… Да, да-а, ищет защиты, маленькая… на чьей-нибудь верной груди. Иди сюда, малышка, я поцелую тебя и поглажу по головке, и господин Кийр тоже сменит гнев на милость.
Юули вырывается из рук сестры, шаловливо бросает в нее хлебной коркой, приглаживает себе волосы, говорит, обращаясь к Кийру:
– Да, на чужой роток замка не повесишь. Но мне было бы вполовину легче жить, стань наши отношения с семьей Кийр более дружескими. Меня не покидает чувство, будто нас, в особенности меня, считают бессовестными завоевателями, которые только затем тут и появились, чтобы отобрать у кого-то работу. Мне уже давно хотелось поговорить с вами об этом поподробнее, господин Кийр, хотелось объяснить вам, что все обстоит далеко не так. Надо жить, и потому приходится что-то делать.
– Ну вот, снова начинается! – упрекает сестру Маали.
– Ну и пусть начинается. Я хочу в открытую высказать господину Кийру все, что лежит у меня на душе.
– Наше семейство, – произносит Кийр торжественно, причем склоняет свою рыжую голову набок, – всегда относилось к вам доброжелательно. Мой папа работает в Паунвере всю свою жизнь и, насколько я помню, у него доселе ни с кем не случалось распрей. К тому же он человек богобоязненный, так же, как и мама. Неужели вы и вправду думаете, будто для этих двух старых людей мир сразу стал тесным? Что же до меня, я за собой никогда не замечал такого стремления – вмешиваться в жизнь ближних своих… тем более, если эти ближние не сделали мне ничего плохого. О своих младших братьях говорить не стану – оба они еще мальчики, и в нашей семье им вообще не позволено выражать свое мнение, в этом вопросе у нас в доме царит суровый порядок.
Аадниель делает небольшую паузу, моргает ресницами, чешет нос, бросает на каждую из сестер испытующий взгляд и заканчивает свое высказывание следующими словами:
– Так что нашему семейству можете вполне доверять, иной вопрос, сумеете ли вы поладить кое с кем другим. Ах да, я особенно предостерегаю вас еще от одного жителя Паунвере…
– Господи! – восклицает Помощник Начальника Станции. – Неужели тут и вправду столько недобрых людей?! Вы меня даже пугаете, господин Кийр.
– Ничего не попишешь. Лучше поостеречься, чем потом сожалеть. Если вы так уж не хотите, я могу и не называть его.
– Нет, отчего же! Так и быть, назовите – по крайней мере, мы будем знать, кого опасаться.
– Хорошо. Имейте в виду, самый злоязычный да и вообще самый испорченный человек в Паунвере – звонарь Либле.
– Ог-го-о! Тот самый, одноглазый?
– Да, именно тот самый. – Кийр кивает головой.
Внезапно в прихожей раздаются чьи-то на редкость тяжелые шаги, затем дверь открывается, и посетитель входит в совершенно темную рабочую комнату сестер.
– Кто бы это мог быть? – пожимает Клодвиг плечами, затем с некоторой долей неуверенности берет лампу и с порога освещает темное помещение. Кийр тоже вытягивает шею. Вначале ему видны лишь отливающая стальным блеском вязальная машина, мотки пряжи и какие-то черные бугры на стульях вдоль стены, и только потом он различает внушительный мужской силуэт вблизи дверей и испуганно отдергивает голову назад. Хейнрих Георг Аадниель знает этого человека, даже в известной мере имел с ним дело, – недели две-три тому назад тот заказал Кийрам костюм из домотканого сукна цвета ржавчины. Подобного сорта материи у заказчика, как видно, был солидный запасец: надетые на нем старый костюм и пальто были точно такого же цвета. «Он» – это младший (а может быть и старший) брат паунвереского корчмаря, появившийся тут так… в сретенье, приехав откуда-то из-под Тарту, где был (поди, проверь!) каким-то дельцом. По «Его» собственным словам, «Он» в свое время крупно торговал, однако некоторые жители округи упорно предпочитали видеть в нем барышника с темной репутацией, который не пропускал ни одной ярмарки. Кроме костюма и пальто цвета ржавчины у «Него» были еще такой же окраски волосы и брови. Его неопределенного размера сапоги хлябали на ногах и при каждом шаге описывали носами дугу, словно лезвия кос. Приходилось лишь удивляться тому, что эти странные обувки никогда не слетали с ног их хозяина. Вдобавок ко всему, от одежды и бороды описанного выше лица исходила острая вонь табака и трубочного нагара, а ужасные брань и проклятия, которые этот человек цвета ржавчины изрыгал, примеряя свой новый костюм, и которые Аадниель Кийр вынужден был выслушать, последний не забудет до конца жизни.
«Вы извели мое дорогое сукно! – гаркал тогда этот пахнущий гарью человек. – Вы страшнее моли. Моль может всего лишь побить сукно, всего лишь проделать в нем маленькие дырочки, а вы его кромсаете – чик-чик! – потом опять кое-как сметываете и думаете, будто то, что вы состряпали – костюм. А я вам скажу: эту одежду и на свинью надеть негоже, это – мешок!»
Все эти страшные слова молодой мастер хорошо помнит. Ему запомнилось также, как ужасный заказчик в конце концов схватил под мышку сверток с костюмом и кинул папе – прямо в его лысую голову! – один единственный серебряный рубль. Только один рубль за шитье целого костюма! «Жрите, чертовы отродья!» – рявкнул он при этом, и это было последнее, что от него слышали. Страшный заказчик вышел за двери и в сенях так поддал своим окованным железом сапогом их красивому петуху Плууту, что тот подлетел чуть ли не до потолка. Но вообще-то этот достойный представитель рода человеческого говорил мало, вообще-то он имел, так сказать, весьма массивный характер, и душа его была для окружающих за семью печатями. «Ух-Петух» – такое прозвище придумал ему какой-то зубоскал, и вскоре нашелся второй, который к этому добавил – «Который-Моложе», так что полностью титул младшего (?) брата корчмаря звучал так: «Ух-Петух-Который-Моложе». В числе его теперешних прямых обязанностей входило прежде всего посиживание в принадлежащем брату заведении, где он должен был оказывать помощь посетителям корчмы в опустошении стопок… с утра до вечера… а иногда, случалось, и наоборот, потому что человеку не пристало быть односторонним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31