— Киппель закуривает сигару. — Просто-напросто хотелось малость припугнуть этого короля иголки, он всю дорогу только и делал, что подначивал меня, пусть теперь хотя бы это будет ему, так сказать, встречной услугой.
— Ха-ха-ха, — смеется поселенец, — понятно. Но у этого мужичка, видать, и впрямь в голове винтиков не хватает. Что вы на этот счет думаете, господин Киппель?
— Охо-хо, винтики-то у него на месте, только труслив он не в меру, завистлив да еще и неуживчив. Взять, например, хотя бы тот факт, что он вроде бы не в состоянии жить даже в таком достаточно зажиточном поселке, как Паунвере.
— Понятно, а что вы скажете насчет его намерения купить хутор?
— Черт знает, — торговец пожимает плечами, — может быть, даже и купит. Деньги у него, похоже, есть — с чего же еще он такой самоуверенный и надутый, словно пузырь.
— Я, во всяком случае, этого человека не понимаю. Мне пришлось в жизни иметь дело со многими людьми, и почти каждого я в большей или меньшей степени видел насквозь, но этот портной для меня и впрямь остается загадкой. Ну да пусть себе будет кем и чем угодно, ведь и я тоже не вчера родился, чтобы позволить себя надуть, в случае, ежели он и впрямь станет покупать хутор.
— Нет, ну какое тут может быть надувательство, вы же человек образованный, но…
— Но?..
— Но стоит ли вам вообще продавать свой прекрасный хутор? Это главный вопрос.
— Ах, так. Ну да, разумеется, продавать не стоило бы, но я ведь говорил вам, что жена грызет меня, словно червь: продай да продай. Какая же это жизнь?! Другой бы муж, характером потверже, в любом случае поступил бы так, как сам хочет, но видите ли, именно такого характера потверже у меня и нет. Я могу командовать батареей, но против жены я пас. Я множество раз пытался поставить себя…
— Но не можете? — Киппель сочувственно улыбается.
— Мочь-то могу, да только на пять минут. А потом снова все идет по-прежнему. Если у того мужика из Пильбасте, как вы Кийру сказали, вместо сердца — нож для забоя свиней, то у меня в груди… то ли кусок воска, то ли что-то и того мягче. Небось вы, господин Киппель, не верите, что я артиллерийский капитан!
— Почему это мне не верить? Я уже вчера слышал, как батрак называл вас капитаном.
— Да, — пихлакаский хозяин опускает голову, — я и впрямь горазд жить с войною, а не с женою. Но хватит уже хныкать, — говорит он, махнув рукой, — каждому, кто хоть немного знает себя, известно: то, что Господь некогда положил ему в колыбель, с ним и пребудет до конца жизни, как бы ни рыпался, как бы ни закатывал глаза. Да, можно, конечно, себя укрощать по малости, но такая борьба с самим собою чрезмерно тяжела, однако — довольно об этом! Знаете ли, господин Киппель, что мы теперь сделаем?
— Я во всяком случае загляну тут на два-три хутора, после чего помчусь на ближайшую железнодорожную станцию. Стыдно мотаться с таким скудным товаром.
— Хорошо, вам виднее, как поступить. Но прежде чем расстаться, зайдемте сюда, к одному бобылю, и чем-нибудь подкрепимся.
— Как это — подкрепимся? Мы ведь недавно ели.
— О-о, это нечто другое. Старый Антс гонит отменное хмельное.
— Господин Паавель! — Киппель отступает на полшага. — Давайте отставим это визит.
— Нет, не отставим! Хочу снова хотя бы на полчасика почувствовать себя капитаном! Пойдемте! Вам не придемся потратить ни копейки.
— Речь не о том. Я еще никогда в жизни не был скрягой. Я лишь опасаюсь, что дома у вас выйдет ссора с женой.
— Ссора так или иначе будет. Одной больше, одной меньше — какая разница. Пойдемте со мной! — И капитан добавляет с улыбкой: — Я приказываю!
Киппель бросает на землю вконец догоревший огрызок сигары, чешет бороду и весьма неохотно следует за капитаном. Вскоре в убогой избушке бобыля Антса начинается долгая беседа, которую время от времени сопровождают жалобные стоны маленького каннеля.
А Георг Аадниель тем временем усердно утюжит большак, осуществляя форсированный марш в направлении Паунвере, и каждый новый шаг все больше приближаем портного к этому — чтобы ему ни дна ни покрышки! — поселению Пильбасте.
Несмотря на зимний холод, со лба путника струится пот… пожалуй, уместно было бы сказать даже кровавый пот, ибо этот ужасный Пильбастеский лес так и кишит душегубами, которые точат зуб на его, Кийра, душеньку. Вместо двух глаз у портного целых четыре: одна пара спереди, вторая сзади — поди знай, подкарауливает ли «он» непременно в лесу, может, затаился где-нибудь в придорожной канаве, в одной руке — заряженное ружье, в другой — купленный у Киппеля нож. В конце концов и сам Кийр спускается в канаву и идет по ней вдоль большака, пригнувшись, словно какой-нибудь проныра, — так оно будет вернее. Жизнь дается не для того, чтобы играть ею. И все-таки лучше было бы проделать тот двадцатипятиверстный крюк — ну что значит для него, Кийра, лишний кусочек дороги, он ведь не Тоотс, которому приходится по меньшей мере час греметь своими костями, чтобы проковылять от Юлесоо до Паунвере. Будь оно трижды проклято! А теперь еще и эти давно знакомые позывы — опять они тут как тут! Ну что за чертово устройство у него внутри: стоит чуть испугаться, сразу «срабатывает»! Вот будет номер, жуткий и омерзительный, если разбойник из Пильбасте подстрелит его точнехонько в ту минуту, когда он, Кийр, будет справлять свое дело. И смотри-ка, все идет к тому: всего лишь в нескольких шагах впереди через дорогу прыгает какой-то паршивый зайчишка.
Теперь душегубец меня прикончит! — в отчаянии думает Йорх. — Когда это было, чтобы заяц перебегал дорогу к добру?» Нет, Господь свидетель, дело зашло так далеко, но хоть назад в Ныве беги. Но тогда позора не оберешься. Хотел показать себя бравым парнем и на тебе! — возвращается назад, словно ободранный пес! Правда, можно бы наврать, будто на него напали, но… но поверят ли ему? Нет, назад поворачивать нельзя. Мало что ли издевались над ним паунвересцы, чтобы пойти и сделать себя еще и в Ныве для всех собак посмешищем! Нет!
Едва закончив свое «заседание», Кийр, вновь пригнувшись, пробирается в сторону леса; дойдя до подходящего места, проделывает несколько гигантских прыжков — и вот он уже в лесу. Портной описывает бесконечно большую дугу, держась по возможности дальше от дороги останавливается за каждым деревом и прикидывает: «Ну теперь поглядим, откуда может щелкнуть первый выстрел?»
Но как это ни удивительно, никакого выстрела не следует. В лесу тихо, только то тут, то там каркает какая-нибудь голодная ворона. Вдруг на голову портного падает еловая шишка. Этот невинный предмет пугает его так страшно, что он даже тихо вскрикивает и с невероятной скоростью, почти ничего не видя перед собой, устремляется еще глубже в лес. Выстрела он вроде бы не слышал, а, может быть, и слышал все-таки, но из-за волнения не обратил на него внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Ха-ха-ха, — смеется поселенец, — понятно. Но у этого мужичка, видать, и впрямь в голове винтиков не хватает. Что вы на этот счет думаете, господин Киппель?
— Охо-хо, винтики-то у него на месте, только труслив он не в меру, завистлив да еще и неуживчив. Взять, например, хотя бы тот факт, что он вроде бы не в состоянии жить даже в таком достаточно зажиточном поселке, как Паунвере.
— Понятно, а что вы скажете насчет его намерения купить хутор?
— Черт знает, — торговец пожимает плечами, — может быть, даже и купит. Деньги у него, похоже, есть — с чего же еще он такой самоуверенный и надутый, словно пузырь.
— Я, во всяком случае, этого человека не понимаю. Мне пришлось в жизни иметь дело со многими людьми, и почти каждого я в большей или меньшей степени видел насквозь, но этот портной для меня и впрямь остается загадкой. Ну да пусть себе будет кем и чем угодно, ведь и я тоже не вчера родился, чтобы позволить себя надуть, в случае, ежели он и впрямь станет покупать хутор.
— Нет, ну какое тут может быть надувательство, вы же человек образованный, но…
— Но?..
— Но стоит ли вам вообще продавать свой прекрасный хутор? Это главный вопрос.
— Ах, так. Ну да, разумеется, продавать не стоило бы, но я ведь говорил вам, что жена грызет меня, словно червь: продай да продай. Какая же это жизнь?! Другой бы муж, характером потверже, в любом случае поступил бы так, как сам хочет, но видите ли, именно такого характера потверже у меня и нет. Я могу командовать батареей, но против жены я пас. Я множество раз пытался поставить себя…
— Но не можете? — Киппель сочувственно улыбается.
— Мочь-то могу, да только на пять минут. А потом снова все идет по-прежнему. Если у того мужика из Пильбасте, как вы Кийру сказали, вместо сердца — нож для забоя свиней, то у меня в груди… то ли кусок воска, то ли что-то и того мягче. Небось вы, господин Киппель, не верите, что я артиллерийский капитан!
— Почему это мне не верить? Я уже вчера слышал, как батрак называл вас капитаном.
— Да, — пихлакаский хозяин опускает голову, — я и впрямь горазд жить с войною, а не с женою. Но хватит уже хныкать, — говорит он, махнув рукой, — каждому, кто хоть немного знает себя, известно: то, что Господь некогда положил ему в колыбель, с ним и пребудет до конца жизни, как бы ни рыпался, как бы ни закатывал глаза. Да, можно, конечно, себя укрощать по малости, но такая борьба с самим собою чрезмерно тяжела, однако — довольно об этом! Знаете ли, господин Киппель, что мы теперь сделаем?
— Я во всяком случае загляну тут на два-три хутора, после чего помчусь на ближайшую железнодорожную станцию. Стыдно мотаться с таким скудным товаром.
— Хорошо, вам виднее, как поступить. Но прежде чем расстаться, зайдемте сюда, к одному бобылю, и чем-нибудь подкрепимся.
— Как это — подкрепимся? Мы ведь недавно ели.
— О-о, это нечто другое. Старый Антс гонит отменное хмельное.
— Господин Паавель! — Киппель отступает на полшага. — Давайте отставим это визит.
— Нет, не отставим! Хочу снова хотя бы на полчасика почувствовать себя капитаном! Пойдемте! Вам не придемся потратить ни копейки.
— Речь не о том. Я еще никогда в жизни не был скрягой. Я лишь опасаюсь, что дома у вас выйдет ссора с женой.
— Ссора так или иначе будет. Одной больше, одной меньше — какая разница. Пойдемте со мной! — И капитан добавляет с улыбкой: — Я приказываю!
Киппель бросает на землю вконец догоревший огрызок сигары, чешет бороду и весьма неохотно следует за капитаном. Вскоре в убогой избушке бобыля Антса начинается долгая беседа, которую время от времени сопровождают жалобные стоны маленького каннеля.
А Георг Аадниель тем временем усердно утюжит большак, осуществляя форсированный марш в направлении Паунвере, и каждый новый шаг все больше приближаем портного к этому — чтобы ему ни дна ни покрышки! — поселению Пильбасте.
Несмотря на зимний холод, со лба путника струится пот… пожалуй, уместно было бы сказать даже кровавый пот, ибо этот ужасный Пильбастеский лес так и кишит душегубами, которые точат зуб на его, Кийра, душеньку. Вместо двух глаз у портного целых четыре: одна пара спереди, вторая сзади — поди знай, подкарауливает ли «он» непременно в лесу, может, затаился где-нибудь в придорожной канаве, в одной руке — заряженное ружье, в другой — купленный у Киппеля нож. В конце концов и сам Кийр спускается в канаву и идет по ней вдоль большака, пригнувшись, словно какой-нибудь проныра, — так оно будет вернее. Жизнь дается не для того, чтобы играть ею. И все-таки лучше было бы проделать тот двадцатипятиверстный крюк — ну что значит для него, Кийра, лишний кусочек дороги, он ведь не Тоотс, которому приходится по меньшей мере час греметь своими костями, чтобы проковылять от Юлесоо до Паунвере. Будь оно трижды проклято! А теперь еще и эти давно знакомые позывы — опять они тут как тут! Ну что за чертово устройство у него внутри: стоит чуть испугаться, сразу «срабатывает»! Вот будет номер, жуткий и омерзительный, если разбойник из Пильбасте подстрелит его точнехонько в ту минуту, когда он, Кийр, будет справлять свое дело. И смотри-ка, все идет к тому: всего лишь в нескольких шагах впереди через дорогу прыгает какой-то паршивый зайчишка.
Теперь душегубец меня прикончит! — в отчаянии думает Йорх. — Когда это было, чтобы заяц перебегал дорогу к добру?» Нет, Господь свидетель, дело зашло так далеко, но хоть назад в Ныве беги. Но тогда позора не оберешься. Хотел показать себя бравым парнем и на тебе! — возвращается назад, словно ободранный пес! Правда, можно бы наврать, будто на него напали, но… но поверят ли ему? Нет, назад поворачивать нельзя. Мало что ли издевались над ним паунвересцы, чтобы пойти и сделать себя еще и в Ныве для всех собак посмешищем! Нет!
Едва закончив свое «заседание», Кийр, вновь пригнувшись, пробирается в сторону леса; дойдя до подходящего места, проделывает несколько гигантских прыжков — и вот он уже в лесу. Портной описывает бесконечно большую дугу, держась по возможности дальше от дороги останавливается за каждым деревом и прикидывает: «Ну теперь поглядим, откуда может щелкнуть первый выстрел?»
Но как это ни удивительно, никакого выстрела не следует. В лесу тихо, только то тут, то там каркает какая-нибудь голодная ворона. Вдруг на голову портного падает еловая шишка. Этот невинный предмет пугает его так страшно, что он даже тихо вскрикивает и с невероятной скоростью, почти ничего не видя перед собой, устремляется еще глубже в лес. Выстрела он вроде бы не слышал, а, может быть, и слышал все-таки, но из-за волнения не обратил на него внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82