Да и много ли ей это стоило, если она врала и без всякой необходимости. На сей раз она была расторопнее, словно бы оставила в Тарту свою флегматичность: быстренько распаковала веши, одежду и белье разместила в шкафу и в комоде. «Знаешь, Арно, что мне мама посоветовала?» — сказала она, когда справилась с этим занятием.
Откуда же мне было знать.
«Она посоветовала мне готовить обеды дома. Это должно выйти гораздо дешевле, чем ресторанные».
«Еще бы! — впал я в радостное состояние, — Будем хотя бы знать, что мы едим: домашний обед гораздо сытнее. Но у тебя нет кухонной посуды».
«Ее можно купить. А мама дала мне поваренную книгу».
«О-о, в таком случае начало уже положено!» — воскликнул я, стремясь доставить Вирве удовольствие. А про себя подумал: «Дала бы в таком случае в придачу к поваренной книге две-три кастрюльки, хотя бы в качестве приданого». Но у охваченной жаждой деятельности молодой жены не было времени разводить со мной долгие разговоры. «Дай мне денег, — торопила она, — я прихвачу с собой Марту и куплю все необходимое».
Зачем же такая спешка? Пусть сначала отдохнет с дороги.
«Нет, я хочу уже сегодня скомбинировать что-нибудь вкусненькое. Это так интересно».
Мог ли я иметь что-нибудь против этого. Пусть действует, пусть действует! Удачи!
И этот обед, хотя и припозднившийся, был действительно великолепен. Я не успел толком и рот обтереть, как уже полез в знак благодарности целовать свою жену, эту повариху-искусницу. Я не мог нахвалиться ее умением.
Так и пошло. Мы с Вирве словно бы начали новую жизнь, и я, как шпротина, купался в масле, потолстел, даже стыдно было в зеркало взглянуть. «Кто тебя научил гак вкусно готовить?» — спросил я.
«Работа научила. — Польщенная, она улыбалась. — Не боги горшки обжигают, как ты сам иной раз говоришь. И не забывай, у меня есть поваренная книга, мамин подарок».
Но затем случилось так, что наша прислуга Марта упала, вывихнула себе ногу и должна была лежать в постели. Она не могла больше помогать нам, более того, сама нуждалась в помощи; и Вирве приняла в ее судьбе участие с таким воодушевлением и усердием, что не имела больше времени даже и обеды готовить. Опять мы обедали в кабаке… то бишь в ресторане.
Мне это не понравилось, и я завел об этом разговор. «Почему ты должна,
— сказал я Вирве, — просиживать всю утреннюю половину дня у Марты? Она ведь не при смерти. К тому же, за ней есть кому поухаживать и кроме тебя. Не пора ли тебе снова начать готовить для нас домашние обеды? Теперь, когда я к ним привык, ресторанная еда мне поперек горла встает».
«Но, Арно, — Вирве серьезно взглянула мне в лицо, — как ты можешь быть таким эгоистичным?!»
«Речь идет вовсе не об эгоизме, — объяснял я. — Я разговаривал с врачом, и он сказал мне, что здоровью Марты не угрожает никакая опасность, она уже вполне свободно может передвигаться по комнате без посторонней помощи».
«Ах так? Это меняет дело. Завтра же станем обедать дома».
Так мы и поступили, и я опять был счастлив, пока не подхватил легкий грипп — я слег в постель — наполовину лишь потому, что так принято — и сказал своей молодой жене, что теперь у нее есть больной и дома, незачем ей искать их по всему городу.
Уже не помню, что она на это ответила, да и так ли важно каждое слово, каким мы в том или ином случае обменивались, тем паче, что мое повествование все равно с пробелами; остаются незатронутыми даже и немалые промежутки времени, которые либо позабылись, либо не имеют особого значений. Но только я заметил уже во время первого дня своей болезни, что моя Вирве забеспокоилась.
«Ну а все же, — она остановилась возле моей кровати, может быть, ты соберешься с силами и мы пойдем пообедаем?» «Куда?» «Все туда же, куда всегда ходим. У меня сегодня нет ни малейшего желания торчать на кухне».
Тогда пусть она приготовит просто так… что-нибудь полегче, без особой возни. На улицу выходить, пожалуй, все же немного опасно: болезнь может принять более серьезный оборот. К тому же, как бы меня не увидел там кто-нибудь из коллег… Что это за больной, если он сидит в кабаке?
«Хорошо», — согласилась с этим доводом моя молодая хозяйка и направилась на кухню. Довольно долго она воевала с плитой, а вернувшись в комнату, сообщила, что сегодняшние дрова не загораются, она сготовит что-нибудь на примусе.
Будто не все равно, на чем и как. В конце концов Вирве появилась с чайником, от которого шел пар, и мы поели сухую и холодную пищу, запивая ее горячей водой.
На следующий день у Вирве получилась осечка: жаркое не удалось до такой степени, что она не рискнула подать его на стол.
Пусть по меньшей мере покажет, попросил я. Нет, и показать не захотела.
На третий день, когда я случайно оказался на кухне, я увидел, как Вирве со слезами на глазах вырывала страницы из до небес расхваленной маминой поваренной книги и швыряла их под плиту, в огонь.
Теперь мне стало ясно, каково поварское искусство моей жены.
Как только на горизонте появилась Марта, мы снова стали вкусно обедать.
Так мы и жили — в атмосфере большого и маленького вранья и всяческих странностей. Ты, мой дружочек, конечно, удивляешься, что несмотря на все это я все-таки был к ней привязан и даже не собирался делать какой-нибудь более или менее серьезный шаг. Да, я любил ее со всеми ее недостатками, и если время от времени противился, то есть играл в молчанку, за этим следовали мольбы и просьбы о прощении. Что я мог поделать, если каждые пять минут у меня шесть раз менялось настроение. Конечно же, и у Вирве тоже случались перепады настроения и «душевные порывы» — она была неизменно холодной и сдержанной лишь по отношению ко мне. Незначительные же и редкие исключения обусловливались скорее всего ничем иным, как чувством долга, и не могли изменить наших взаимоотношений.
Вновь и вновь передо мной вставал все тот же вопрос: почему она вышла за меня замуж, если терпела меня рядом с собой лишь как неизбежное зло? С точки зрения Вирве, — рассуждал я иной раз, — я оказался для нее все же приемлемой партией; известные материальные блага были теперь за нею закреплены… так же, как сама она, по моему мнению, была закреплена за мною таинством перед святым алтарем.
На Пасху Вирве снова поехала в Тарту, однако надолго там не задержалась: город, по ее словам, был пустой и жуткий, и еще скучнее, чем Таллинн. Вскоре разговор у нас зашел о моем летнем отпуске, о том, куда на это время отправиться. Большого значения это для меня не имело, но все же я предпочитал побывать тут, в Паунвере и, главное, на хуторе Сааре. Однако уже в первый же день нашего приезда сюда мне стало ясно, что жизнь в деревне Вирве не по нутру. Да и могло ли быть иначе! Что говорить о здешнем захолустье, если и город Тарту казался ей пустым и жутким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Откуда же мне было знать.
«Она посоветовала мне готовить обеды дома. Это должно выйти гораздо дешевле, чем ресторанные».
«Еще бы! — впал я в радостное состояние, — Будем хотя бы знать, что мы едим: домашний обед гораздо сытнее. Но у тебя нет кухонной посуды».
«Ее можно купить. А мама дала мне поваренную книгу».
«О-о, в таком случае начало уже положено!» — воскликнул я, стремясь доставить Вирве удовольствие. А про себя подумал: «Дала бы в таком случае в придачу к поваренной книге две-три кастрюльки, хотя бы в качестве приданого». Но у охваченной жаждой деятельности молодой жены не было времени разводить со мной долгие разговоры. «Дай мне денег, — торопила она, — я прихвачу с собой Марту и куплю все необходимое».
Зачем же такая спешка? Пусть сначала отдохнет с дороги.
«Нет, я хочу уже сегодня скомбинировать что-нибудь вкусненькое. Это так интересно».
Мог ли я иметь что-нибудь против этого. Пусть действует, пусть действует! Удачи!
И этот обед, хотя и припозднившийся, был действительно великолепен. Я не успел толком и рот обтереть, как уже полез в знак благодарности целовать свою жену, эту повариху-искусницу. Я не мог нахвалиться ее умением.
Так и пошло. Мы с Вирве словно бы начали новую жизнь, и я, как шпротина, купался в масле, потолстел, даже стыдно было в зеркало взглянуть. «Кто тебя научил гак вкусно готовить?» — спросил я.
«Работа научила. — Польщенная, она улыбалась. — Не боги горшки обжигают, как ты сам иной раз говоришь. И не забывай, у меня есть поваренная книга, мамин подарок».
Но затем случилось так, что наша прислуга Марта упала, вывихнула себе ногу и должна была лежать в постели. Она не могла больше помогать нам, более того, сама нуждалась в помощи; и Вирве приняла в ее судьбе участие с таким воодушевлением и усердием, что не имела больше времени даже и обеды готовить. Опять мы обедали в кабаке… то бишь в ресторане.
Мне это не понравилось, и я завел об этом разговор. «Почему ты должна,
— сказал я Вирве, — просиживать всю утреннюю половину дня у Марты? Она ведь не при смерти. К тому же, за ней есть кому поухаживать и кроме тебя. Не пора ли тебе снова начать готовить для нас домашние обеды? Теперь, когда я к ним привык, ресторанная еда мне поперек горла встает».
«Но, Арно, — Вирве серьезно взглянула мне в лицо, — как ты можешь быть таким эгоистичным?!»
«Речь идет вовсе не об эгоизме, — объяснял я. — Я разговаривал с врачом, и он сказал мне, что здоровью Марты не угрожает никакая опасность, она уже вполне свободно может передвигаться по комнате без посторонней помощи».
«Ах так? Это меняет дело. Завтра же станем обедать дома».
Так мы и поступили, и я опять был счастлив, пока не подхватил легкий грипп — я слег в постель — наполовину лишь потому, что так принято — и сказал своей молодой жене, что теперь у нее есть больной и дома, незачем ей искать их по всему городу.
Уже не помню, что она на это ответила, да и так ли важно каждое слово, каким мы в том или ином случае обменивались, тем паче, что мое повествование все равно с пробелами; остаются незатронутыми даже и немалые промежутки времени, которые либо позабылись, либо не имеют особого значений. Но только я заметил уже во время первого дня своей болезни, что моя Вирве забеспокоилась.
«Ну а все же, — она остановилась возле моей кровати, может быть, ты соберешься с силами и мы пойдем пообедаем?» «Куда?» «Все туда же, куда всегда ходим. У меня сегодня нет ни малейшего желания торчать на кухне».
Тогда пусть она приготовит просто так… что-нибудь полегче, без особой возни. На улицу выходить, пожалуй, все же немного опасно: болезнь может принять более серьезный оборот. К тому же, как бы меня не увидел там кто-нибудь из коллег… Что это за больной, если он сидит в кабаке?
«Хорошо», — согласилась с этим доводом моя молодая хозяйка и направилась на кухню. Довольно долго она воевала с плитой, а вернувшись в комнату, сообщила, что сегодняшние дрова не загораются, она сготовит что-нибудь на примусе.
Будто не все равно, на чем и как. В конце концов Вирве появилась с чайником, от которого шел пар, и мы поели сухую и холодную пищу, запивая ее горячей водой.
На следующий день у Вирве получилась осечка: жаркое не удалось до такой степени, что она не рискнула подать его на стол.
Пусть по меньшей мере покажет, попросил я. Нет, и показать не захотела.
На третий день, когда я случайно оказался на кухне, я увидел, как Вирве со слезами на глазах вырывала страницы из до небес расхваленной маминой поваренной книги и швыряла их под плиту, в огонь.
Теперь мне стало ясно, каково поварское искусство моей жены.
Как только на горизонте появилась Марта, мы снова стали вкусно обедать.
Так мы и жили — в атмосфере большого и маленького вранья и всяческих странностей. Ты, мой дружочек, конечно, удивляешься, что несмотря на все это я все-таки был к ней привязан и даже не собирался делать какой-нибудь более или менее серьезный шаг. Да, я любил ее со всеми ее недостатками, и если время от времени противился, то есть играл в молчанку, за этим следовали мольбы и просьбы о прощении. Что я мог поделать, если каждые пять минут у меня шесть раз менялось настроение. Конечно же, и у Вирве тоже случались перепады настроения и «душевные порывы» — она была неизменно холодной и сдержанной лишь по отношению ко мне. Незначительные же и редкие исключения обусловливались скорее всего ничем иным, как чувством долга, и не могли изменить наших взаимоотношений.
Вновь и вновь передо мной вставал все тот же вопрос: почему она вышла за меня замуж, если терпела меня рядом с собой лишь как неизбежное зло? С точки зрения Вирве, — рассуждал я иной раз, — я оказался для нее все же приемлемой партией; известные материальные блага были теперь за нею закреплены… так же, как сама она, по моему мнению, была закреплена за мною таинством перед святым алтарем.
На Пасху Вирве снова поехала в Тарту, однако надолго там не задержалась: город, по ее словам, был пустой и жуткий, и еще скучнее, чем Таллинн. Вскоре разговор у нас зашел о моем летнем отпуске, о том, куда на это время отправиться. Большого значения это для меня не имело, но все же я предпочитал побывать тут, в Паунвере и, главное, на хуторе Сааре. Однако уже в первый же день нашего приезда сюда мне стало ясно, что жизнь в деревне Вирве не по нутру. Да и могло ли быть иначе! Что говорить о здешнем захолустье, если и город Тарту казался ей пустым и жутким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82