мой спаситель, который оказался сильнее похитителя, оглушил последнего и в бессознательном состоянии затолкал его в чемодан, предварительно выбросив оттуда содержимое. Я ни словом не обмолвился ни о ритуале, ни о том, что таинственный незнакомец назвался моим отцом. Мне вообще не хотелось вдаваться в подробности, все эти события вполне закономерно начали обретать черты кошмарного сна, вызванного изрядной дозой хлороформа.
Но едва я назвал имя своего спасителя – Аркадий Дракул, – Брам порывисто вскочил, чуть не выронив чашку. Половина кофе выплеснулась на белую скатерть. Брат и мама переглянулись, потом она обратилась ко мне:
– Стефан, не надо ничего умалчивать. Этим ты не защитишь ни нас, ни себя. Все, о чем тебе поведал Аркадий, – правда. Я давно знала и о существовании Влада, и о договоре. Пока ты отсутствовал, я попыталась обо всем рассказать Браму, но, похоже, он до сих пор не верит. Стефан, прошу тебя, опиши еще раз, что случилось с тобой, и ничего не утаивай. Это очень важно.
Нехотя я исполнил мамину просьбу. Брам слушал очень внимательно. Он ни разу не перебил меня, на его лице не мелькнуло даже тени недоверия. Но, хорошо зная брата, я представлял, какая яростная борьба происходит сейчас у него внутри. Такова уж особенность Брама: чем сильнее он встревожен, тем спокойнее держится.
Закончив рассказ, я тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула. Только сейчас я почувствовал, насколько устал. Брам еще какое-то время сидел неподвижно, затем, обратившись к нам обоим, спросил:
– И что нам теперь делать?
– Скрыться!
Мама произнесла это слово непререкаемым тоном. Ее отливающие серебром волосы разметались по плечам, лицо пылало, озаренное пламенем, полыхавшим у нее в душе. Передо мною была не пожилая, измученная женщина, а та юная и прекрасная, которую когда-то любил порывистый и страстный Аркадий Дракул.
– Мы должны покинуть дом и разъехаться в разные стороны. Только это нас спасет. Если же мы останемся здесь, Влад превратит каждого из нас в орудие расправы над остальными.
Брам тяжело встал и воззрился на нас с мамой возмущенным взглядом. Долго сдерживаемое раздражение наконец прорвалось наружу.
– Ты предлагаешь совершенно дикие вещи. Я не собираюсь из-за какого-то бреда бросать работу, дом и расставаться с близкими мне людьми. Не знаю, что за помутнение нашло на вас обоих. Остается лишь надеяться, что оно не окажется затяжным!
Он повернулся и вышел, и коридор наполнился эхом твердых, решительных шагов. Потом громко хлопнула входная дверь.
Я не знал, кто из них прав и как нам быть дальше. Я уронил голову на ладони, чувствуя, что сейчас усну прямо за кухонным столом. Мама за руку, как малыша, отвела меня в мою комнату. Словно заболевший ребенок, я позволил себя раздеть и уложить в постель. Мама села рядом. Ее нежные пальцы приятно холодили мой пылающий лоб.
– Я поступала гадко, скрывая от вас с Брамом правду. Ты вправе ненавидеть меня за то, как с тобой обошлись. Но только я одна могу поведать тебе всю правду. Слушай...
Она рассказала мне такое, чего я себе и вообразить не мог и о чем по соображениям безопасности не рискну писать на страницах дневника. Мамина исповедь поставила меня перед выбором, и, когда я его сделал, мы оба заплакали, объединенные общей бедой.
Потом мама ушла, но я не мог спать. Я должен был облегчить свое истерзанное сердце и записать хотя бы то, что можно доверить бумаге. Когда я закончил, солнце уже вовсю сияло на небе.
Молю только об одном: чтобы помощник Аркадия действительно охранял наш дом в эти часы. Мои силы на исходе. Теперь спать. Спать...
Глава 7
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
22 ноября 1871 года
Неужели ужасные потрясения еще не закончились и нужно ожидать новых? Если вдуматься, не прошло и недели, как умер мой отец. Только три дня назад мы его похоронили. За эти дни распалась моя семья, и каждый из моих близких так или иначе оказался для меня потерян.
После фантастического исчезновения Стефана и не менее фантастического его возвращения, а также после маминых рассказов (даже не знаю, какое определение им подобрать) о дьявольском проклятии, тяготеющем над нашей семьей, мой рассудок попал в ловушку. Что-то мешает мне безоговорочно поверить во все это или столь же безоговорочно отмести. Знания, логика, наконец, собственный опыт убеждают меня, что безумие не является заразным. Тогда почему же мама и Стефан пали жертвами одинаковой формы помрачения рассудка?
Я еще мог заставить себя спокойно выслушать рассказ Стефана. Но мамино предложение... Почему мы должны расколоть семью – наше главное достояние и, повинуясь неведомо чьим предостережениям, куда-то бежать? Меня взбесила эта нелепая идея. И не только она. Я не понимал: почему именно сейчас на самых близких мне людей нашло какое-то непонятное помрачение? Разве смерть отца принесла нам мало страданий?
Мне не хотелось признаваться, но, если быть с собой честным, у меня имелась еще одна причина для горечи и раздражения. Я видел, как вернувшийся Стефан посмотрел на Герду и каким взглядом ответила она.
Ну и утро! Сначала немыслимые рассказы Стефана, потом настойчивые мамины призывы бежать из Амстердама... Почувствовав, что сейчас сорвусь и наговорю им обоим резкостей, я отправился в больницу раньше обычного. Дежурство с его заботами принесло некоторое облегчение, но желаемого успокоения так и не наступило. Более того, я был настолько рассержен, что впервые не пошел домой обедать. Частных пациентов я сегодня не ждал, поскольку никого не записывал на этот день, а из тех, кто может прийти без записи... Если Стефан выспится, он их примет, или пусть обращаются завтра. Почему это всегда должно волновать только меня?
Впервые в жизни я вдруг почувствовал, как меня захлестывает волна жалости к самому себе. «Пусть-ка теперь поволнуются, где я и что со мной!» – совсем по-мальчишески подумал я и решил вообще не обедать, словно забыв, что своим упрямством делаю хуже только себе. Скажу больше: мне нравилось себя жалеть. Я получал какое-то извращенное наслаждение. Откуда-то полезли детские обиды. Я вспоминал, как родители баловали Стефана и спрашивали с него меньше, чем с меня. Зато от меня – старшего брата – всегда требовали понимания, терпения и уступчивости.
Ах, Стефан, Стефан! Если бы я преодолел свой дурацкий эгоизм и прислушался к твоим словам!
Я провел в больнице еще несколько часов (крайне разозленный, что никто из близких не хватился меня и не попросил кого-нибудь из соседских мальчишек сбегать узнать, в чем дело), а под вечер отправился навещать пациентов на дому.
Свои визиты я опять начал с Лилли. Я уже упоминал, что у этой старухи нет никого и по вечерам ей бывает особенно одиноко. Я направился к ее дешевому пансиону, находящемуся на другом конце города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Но едва я назвал имя своего спасителя – Аркадий Дракул, – Брам порывисто вскочил, чуть не выронив чашку. Половина кофе выплеснулась на белую скатерть. Брат и мама переглянулись, потом она обратилась ко мне:
– Стефан, не надо ничего умалчивать. Этим ты не защитишь ни нас, ни себя. Все, о чем тебе поведал Аркадий, – правда. Я давно знала и о существовании Влада, и о договоре. Пока ты отсутствовал, я попыталась обо всем рассказать Браму, но, похоже, он до сих пор не верит. Стефан, прошу тебя, опиши еще раз, что случилось с тобой, и ничего не утаивай. Это очень важно.
Нехотя я исполнил мамину просьбу. Брам слушал очень внимательно. Он ни разу не перебил меня, на его лице не мелькнуло даже тени недоверия. Но, хорошо зная брата, я представлял, какая яростная борьба происходит сейчас у него внутри. Такова уж особенность Брама: чем сильнее он встревожен, тем спокойнее держится.
Закончив рассказ, я тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула. Только сейчас я почувствовал, насколько устал. Брам еще какое-то время сидел неподвижно, затем, обратившись к нам обоим, спросил:
– И что нам теперь делать?
– Скрыться!
Мама произнесла это слово непререкаемым тоном. Ее отливающие серебром волосы разметались по плечам, лицо пылало, озаренное пламенем, полыхавшим у нее в душе. Передо мною была не пожилая, измученная женщина, а та юная и прекрасная, которую когда-то любил порывистый и страстный Аркадий Дракул.
– Мы должны покинуть дом и разъехаться в разные стороны. Только это нас спасет. Если же мы останемся здесь, Влад превратит каждого из нас в орудие расправы над остальными.
Брам тяжело встал и воззрился на нас с мамой возмущенным взглядом. Долго сдерживаемое раздражение наконец прорвалось наружу.
– Ты предлагаешь совершенно дикие вещи. Я не собираюсь из-за какого-то бреда бросать работу, дом и расставаться с близкими мне людьми. Не знаю, что за помутнение нашло на вас обоих. Остается лишь надеяться, что оно не окажется затяжным!
Он повернулся и вышел, и коридор наполнился эхом твердых, решительных шагов. Потом громко хлопнула входная дверь.
Я не знал, кто из них прав и как нам быть дальше. Я уронил голову на ладони, чувствуя, что сейчас усну прямо за кухонным столом. Мама за руку, как малыша, отвела меня в мою комнату. Словно заболевший ребенок, я позволил себя раздеть и уложить в постель. Мама села рядом. Ее нежные пальцы приятно холодили мой пылающий лоб.
– Я поступала гадко, скрывая от вас с Брамом правду. Ты вправе ненавидеть меня за то, как с тобой обошлись. Но только я одна могу поведать тебе всю правду. Слушай...
Она рассказала мне такое, чего я себе и вообразить не мог и о чем по соображениям безопасности не рискну писать на страницах дневника. Мамина исповедь поставила меня перед выбором, и, когда я его сделал, мы оба заплакали, объединенные общей бедой.
Потом мама ушла, но я не мог спать. Я должен был облегчить свое истерзанное сердце и записать хотя бы то, что можно доверить бумаге. Когда я закончил, солнце уже вовсю сияло на небе.
Молю только об одном: чтобы помощник Аркадия действительно охранял наш дом в эти часы. Мои силы на исходе. Теперь спать. Спать...
Глава 7
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
22 ноября 1871 года
Неужели ужасные потрясения еще не закончились и нужно ожидать новых? Если вдуматься, не прошло и недели, как умер мой отец. Только три дня назад мы его похоронили. За эти дни распалась моя семья, и каждый из моих близких так или иначе оказался для меня потерян.
После фантастического исчезновения Стефана и не менее фантастического его возвращения, а также после маминых рассказов (даже не знаю, какое определение им подобрать) о дьявольском проклятии, тяготеющем над нашей семьей, мой рассудок попал в ловушку. Что-то мешает мне безоговорочно поверить во все это или столь же безоговорочно отмести. Знания, логика, наконец, собственный опыт убеждают меня, что безумие не является заразным. Тогда почему же мама и Стефан пали жертвами одинаковой формы помрачения рассудка?
Я еще мог заставить себя спокойно выслушать рассказ Стефана. Но мамино предложение... Почему мы должны расколоть семью – наше главное достояние и, повинуясь неведомо чьим предостережениям, куда-то бежать? Меня взбесила эта нелепая идея. И не только она. Я не понимал: почему именно сейчас на самых близких мне людей нашло какое-то непонятное помрачение? Разве смерть отца принесла нам мало страданий?
Мне не хотелось признаваться, но, если быть с собой честным, у меня имелась еще одна причина для горечи и раздражения. Я видел, как вернувшийся Стефан посмотрел на Герду и каким взглядом ответила она.
Ну и утро! Сначала немыслимые рассказы Стефана, потом настойчивые мамины призывы бежать из Амстердама... Почувствовав, что сейчас сорвусь и наговорю им обоим резкостей, я отправился в больницу раньше обычного. Дежурство с его заботами принесло некоторое облегчение, но желаемого успокоения так и не наступило. Более того, я был настолько рассержен, что впервые не пошел домой обедать. Частных пациентов я сегодня не ждал, поскольку никого не записывал на этот день, а из тех, кто может прийти без записи... Если Стефан выспится, он их примет, или пусть обращаются завтра. Почему это всегда должно волновать только меня?
Впервые в жизни я вдруг почувствовал, как меня захлестывает волна жалости к самому себе. «Пусть-ка теперь поволнуются, где я и что со мной!» – совсем по-мальчишески подумал я и решил вообще не обедать, словно забыв, что своим упрямством делаю хуже только себе. Скажу больше: мне нравилось себя жалеть. Я получал какое-то извращенное наслаждение. Откуда-то полезли детские обиды. Я вспоминал, как родители баловали Стефана и спрашивали с него меньше, чем с меня. Зато от меня – старшего брата – всегда требовали понимания, терпения и уступчивости.
Ах, Стефан, Стефан! Если бы я преодолел свой дурацкий эгоизм и прислушался к твоим словам!
Я провел в больнице еще несколько часов (крайне разозленный, что никто из близких не хватился меня и не попросил кого-нибудь из соседских мальчишек сбегать узнать, в чем дело), а под вечер отправился навещать пациентов на дому.
Свои визиты я опять начал с Лилли. Я уже упоминал, что у этой старухи нет никого и по вечерам ей бывает особенно одиноко. Я направился к ее дешевому пансиону, находящемуся на другом конце города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77