Барати, краснея, поднимался на цыпочки. Хофбург уступать не велел.
Царь выслушал расстроенного Лефорта спокойно. Сказал, щекоча мартышку:
– Что ж, у них свой устав. Высказал им? Добро. А то заважничают.
– Баронишка болтайт, кирасир нет, кирасир на Венгрия, – жаловался первый посол.
Петр отмахнулся:
– Ладно, пора кормиться. Кишки подводит.
За столом Барати, жуя фазана, таращил глаза на двух молодых господ, одетых не по-дворянски. Обвязали платками шеи, словно сельские бурши, громко чавкают. Неужели один из них – царь?
Адам Стилла сел рядом с Меншиковым, заговорил по-русски. Вокруг стола носились, взапуски с мартышкой, шуты, визжали, боролись. Попугай первого посла разражался бранью. Если бы Барати и секретарь знали русский, все равно не разобрали бы ни слова из секретной беседы.
Вечером Алексашка докладывал:
– Стилле я сто золотых дал. Ох, загребущий! Кирасир воистину нет, мин херц. Венгерцы шалят.
– Надоели вы с кирасирами. Еще что?
– Цесарь авденцию тебе дать не хотел. Я, мол, не обязан, коли он ин… инког…
– Инкогнито, чучело!
– Во-во! Едва умаслили. И то, чтобы о делах ни-ни… Гутен морген и прощай. Для дел у него набольший – граф…
– Кинский?
– Кажись, он, херц мой. Ох, неспроста цесарь брыкается! Согласился втихомолку с султаном, стыд чувствует.
Петр потемнел, щека задергалась.
– Кони тут шибко дороги, – затараторил Алексашка, чтобы отвлечь друга. – Сторговал я двух вороных. Угадай, почем?
Старший волонтер доверил ему казну. Писать Алексашка не умеет и не хочет, все расходы удерживает в памяти.
Огорчения только начинались.
У Дуная, перед самой столицей цесарской задержка. Переправа была занята. Наплавные мосты хлюпали, черные от нестройно топочущей пехоты. Великие послы въехали в Вену голодные, злые. Сидели в каретах прямые, как палки, голов ни на что не оборачивали.
Иностранные дипломаты, носясь по залам Хофбурга, ловили Кинского. Гадали, добьется ли аудиенции настойчивый царь? Дворец полнился слухами. Император занемог. Император потерял аппетит – вчера отверг суфле из щуки, любимое свое блюдо.
Припертый к угловому дивану китайской гостиной, Кинский умоляюще поднял руки.
– Ничего неизвестно, господа.
Дверь императорского кабинета закрылась за ним надолго.
Проекты статей договора с султаном, планы войны с Бурбонами – все сейчас отложено. Взгляд Леопольда нерешительно бродит по чертежу Фавориты – загородного дворца, недавно отстроенного после турецкого разорения.
– Вот здесь, – повторял Кинский. – У пятого окна, ваше величество…
Император и царь войдут в галерею с двух концов, ровно в пять часов тридцать минут пополудни. Царь обещал шагать не очень быстро.
– Не ручайтесь за Голиафа. Он выкинет нам сюрприз.
– Отсчитать четыре окна сумеет, ваше величество.
Кинский изучил Фавориту досконально, прежде чем поставил пером крестик на галерее, смотрящей девятью окнами в сад. О чем думает Леопольд? Два человека, двигаясь с одинаковой скоростью, неминуемо сойдутся у пятого окна.
– Хорошо, – вздохнул император. – Вы отдаете меня на растерзание московиту. Бог вам судья.
Царь варваров не стеснялся же принимать короля Вильгельма полуодетым. Бесцеремонно выталкивал из комнаты придворных курфюрста Бранденбургского. Кинский сам рассказывал об этом Леопольду.
– Вас, ваше величество, царь чтит беспредельно.
Он все же робел, «пражский аптекарь», рассчитавший все наперед. Робел, поднимаясь по парадной лестнице Фавориты, глядя на хилые подагрические ноги Леопольда, одолевавшие ступени медленно и нехотя.
В саду буянил ветер, по галерее пробегал, зажигая рамы портретов, подвески люстр, солнечный огонь. В пляшущем свете возник великан в темном камзоле. Шляпа его сдвинулась набок. Спутников он оставил позади, гул его широких шагов быстро приближался.
Кинского пронзил ужас. Царь забыл условие или пренебрег им. Император не успеет дойти до пятого окна.
Отчаянный московит, чего доброго, припрет Леопольда к стене, захочет услышать из его уст, как далеко зашли переговоры с султаном. Не утерпит, станет просить императора продолжать войну. Не нужно этого, не нужно…
Впоследствии Кинский так вспоминал тот миг растерянности:
– Мирные предложения султана были получены. Мы еще не решили, как быть. Ознакомить с ними московитов немедленно или сначала послать ответ в Стамбул и поставить царя перед свершившимся фактом. И вот, вообразите, нависла этакая громадина над нами… Что мог император сказать Петру? И чего мог ожидать я, кроме гнева на мою бедную голову!
Леопольд дошел лишь до третьего окна. Петр с разбегу остановился и сдернул шляпу.
Голиаф заговорил. Для Кинского, владевшего чешским и польским, его речь была понятна, но звучала грубо.
– Мы прибыли, дабы изъявить превосходнейшее почтение нашему брату, величайшему государю в христианском мире…
Кинский заметил, что царь запнулся, стесняясь назвать императора братом.
– Кроме сего, желательно нам подтвердить союз, заключенный против общего неприятеля.
Лефорт переводил. Выпученные глаза Леопольда метнулись к Кинскому. Царь стоял подавшись вперед, губы его шевелились. «Что еще он нам приготовил?» – подумал граф, стараясь унять сердцебиение.
Кажется, обошлось… Кинский поймал начало учтивой тирады, царь благодарит за гостеприимство. Монархи отошли в нишу окна, в тень. С ними один Лефорт.
Леопольд предложил гостю сесть, надеть шляпу. Тот долго упирался, потом неловко рухнул в кресло, заерзал и снял шляпу. Император тотчас снял свою.
– Московит трогательно вежлив, – прошептал Кинскому обергофмейстер Дидрихштейн.
– Царь несомненно извлек пользу из заграничного путешествия, – ответил министр.
Монархи разошлись через четверть часа, исчерпав все предписанные этикетом любезности. На другой день свитские вельможи утоляли любопытство дипломатов.
«Он не кажется здесь вовсе таким, – сообщил о царе посол Испании, – каким его описывали при других дворах, но гораздо более цивилизованным, разумным, с хорошими манерами и скромным».
Мало кто видел Петра, когда он, после свидания с цесарем, спустился по боковой лестнице в сад. За молодыми деревьями блестел пруд, ветер высекал мелкую, резвую волну. Вода, словно магнит, притянула Петра, он кинулся туда, прыгнул в лодку. Его раздирал странный, мучительный смех.
Погнал лодку, изо всей мочи отталкиваясь веслами. Делал круг за кругом. Темная листва померанцев, мрамор скульптур завертелись бешеной каруселью. Нужно было до боли утомить мышцы, отдать воде, ветру свою досаду.
Вечером Фаворита вспыхнула огнями, грянул костюмированный бал в честь посольства Московии. Петр силился быть веселым, его куртка голландского матроса мелькала среди танцующих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135