Ну а потом уже стоило подумать о том, кто же виноват и что, черт возьми, делать.
То, что Ольга не сама сиганула с моста, было фактом несомненным. В ее понимании самоубийство было грехом смертным. А значит, и поступить так она не могла. В ней очень сильна была жажда жизни и вера в Того, перед кем придется держать ответ. Алексея же, с его верой в изначальные силы, в Гром, Солнце и Молнию, Мать-Землю, она называла язычником. И была права. Это был ее выбор - верить в того, кто пришел после. Но сначала, считал Алексей, были силы природы, олицетворенные людьми в пантеоны богов. Эллинами и Романцами - вера в олимийцев-вседержителей, народов, не вкусивших гнилостной цивилизации Рима - в богов и духов, населявших Мать-Землю. Однако никакие божества не защищали человека и не управляли им. Боги, любые, только давали человеку жизнь и после смерти спрашивали: «Достойно ли прожил отмеренное»?
Взгляд Фатеева бегло скользнул по комнате, ни на чем особо не задерживаясь. Он отметил, что и тут все расставлено и разложено в соответствии с правилами фэн-шуй. У мебели в гостиной даже не было острых углов, дабы поток «ци» беспрепятственно устремлялся от одного окна к другому. Острых углов не было и в самой комнате. Мягкие и скругленные очертания располагали, манили. «Присядь, отдохни, отринь размышления о бренном и насущном. Подумай о вечном». Насущным, однако, сейчас был душ, зубная щетка и кусок мыла. Душ контрастный. Мыло душистое, а полотенце, по возможности, вафельное. И стоило для начала разыскать ванную. А после уже завтраки и размышления о бренном и вечном.
Но вдруг, как за ржавый гвоздь, взгляд зацепился за нечто, стоящее на низеньком плетенном из лозы столике. Камера… На столе стояла цифровая видеокамера, близняшка Ольгиной, или та самая.
Алексей неуверенно подошел к столику, присел перед ним на колени, молча уставился на камеру, как на ядовитого гада, пытаясь загипнотизировать взглядом. Маленький цифровой «Панасоник» был нем и безжизнен. Осторожно протянув руку, Фатеев взял камеру, бережно, как хрупкую драгоценность. Откинул панель видоискателя и замер в раздумье. Его ли это аппарат? Конечно его, сомнений нет. Вот, в правом углу дисплея глубокая царапина - это когда он первый раз взял с собой Ольгу и оставил ее снимать события. Она испугалась и уронила камеру. Вот откуда царапина. Что он увидит, включив камеру? Он догадывался: на восьми гигабайтах памяти были запечатлены события вчерашнего дня. Не весь день, конечно же, только то, что происходило у дома. То, чего Алексей не знал. И, кажется, знать не хотел… Но включить и увидеть своими глазами то, что там происхоило, было просто необходимо. Ведь надо было решить две проблемы: первая - что дальше делать с домом и метущимися душами, там поселившимися, и второе - есть ли связь между домом и теми событиями, которые стали происходить вокруг Алексея с той самой минуты, как он приблизился к этой обители зла в сопровождении Ольги. Для начала надо было сделать так мало… включить воспроизведение.
Палец неуверенно коснулся кнопки с маленьким зеленым треугольничком. Услужливый японский механизм предложил выбрать, какой файл будет воспроизведен. Их почему-то оказалось два. Алексей решил начать с первого. Зачем перескакивать? Хотя и странно, почему файлов два. Может, Ольга выключила, а потом снова включила камеру? «Разберемся по ходу», - решил Алексей.
Ультраяркие цвета на дисплее резанули глаз. Все было каким-то ненастоящим, нереальным: ядовито-желтые листья, ярко-синее, с каким-то фиолетовым отливом небо и силуэт дома, смотревшийся на экране пятном чернил настолько глубокого черного цвета, что, казалось, сам свет, не отражаясь, тонул в нем без следа. Бесстрастная оптика и на этот раз осталась безответна к буйству сил, которые стремились взять верх друг над другом, поэтому Алексей увидел только, как его пригнуло к земле, как налетевший непонятно откуда ветер сорвал одежду, услышал голос Ольги, бормотавшей слова моливы, кажется, «Отче наш». Затем щелчки выстрелов, приглушенные маленьким динамиком рекордера, мир закружился в окошке видоискателя: камера упала на землю. Все закончилось. Изображение погасло. - Так, теперь второй посмотрим… - пробубнил под нос Алексей и включил воспроизведение второго файла.
Темнота. Видимо, не хватало света для того, чтобы картинка стала отчетливой и ясной. Но вместе с тем создавалось впечатление, будто включенную камеру несли в руке по плохо освещенному помещению. Вот появилось яркое пятно выезда из гаража, несущий камеру на мгновение остановился, выйдя из полумрака. Ольга, конечно же это была она, привыкнув к свету, двинулась дальше. В ее прогулке от Арбата до Бородинского моста не было решительно ничего интересного. Но финал ролика, снятого Ольгой и срежесированного неизвестным постановщиком, захватил Алексея. Ольга установила камеру на ограждении моста и молча стала переходить проезжую часть, как зомби. В походке ее, обычно легкой и подвижной, была какая-то тяжесть. Неуклюже переставляя ноги, она подошла к ограждению моста на противоположной стороне, и, повернувшись к камере лицом, помахала рукой, как будто прощаясь. А потом просто перевалилась через перила. Так же молча и тяжко, как до этого шла к ограждению. Взвизгнули тормоза, несколько машин остановились у места происшествия. Пассажиры и водители кинулись к ограждению. Один из них бежал, на ходу снимая куртку. У тротуара он будто споткнулся о невидимую веревку, протянутую на уровне голени и, кувыркнувшись головой вперед, рухнул на тротуар, так и оставшись лежать на нем. По его лицу расползалась восковая бледность. Кажется, он что-то сломал. Потом Алексей увидел, как к камере шмыгнул тип, за несколько минут до этого вылезший из такси, протянул руку, и изображение снова пропало. Вышедший из кухни Олег застал друга на полу у столика. Тот раскачивался вперед-назад, зажав голову руками. Из уголков плотно зажмуренных глаз по щекам текли слезы. Алексей издавал тихое, зарождающееся где-то под сердцем рычание. Олег положил руку на плечо товарища. Тот встрепенулся и красными от слез глазами посмотрел на Олега.
– Откуда? - только и произнес он.
– Ее у того таксиста забрали. Свидетелей менты опрашивали, а эта крыса камеру им не показала. Только когда на него ребята надавили, отдал. Ладно, Леха, вставай. Пошли позавтракаем. Тебе сейчас горячего похлебать. Ты вчера нажрался в стельку.
С двух стаканов. Совсем пить не умеешь.
– Умею, - Алексей шмыгнул носом и поднялся. - Просто я вчера выложился почти полностью, вот и… - Ага, видел. Ты, это… прости, что сразу не поверил.
– Завтракать мы не будем, Олег. Может статься, что завтрак этот будет для одного из нас последним. И вообще, мне сейчас лучше уехать отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
То, что Ольга не сама сиганула с моста, было фактом несомненным. В ее понимании самоубийство было грехом смертным. А значит, и поступить так она не могла. В ней очень сильна была жажда жизни и вера в Того, перед кем придется держать ответ. Алексея же, с его верой в изначальные силы, в Гром, Солнце и Молнию, Мать-Землю, она называла язычником. И была права. Это был ее выбор - верить в того, кто пришел после. Но сначала, считал Алексей, были силы природы, олицетворенные людьми в пантеоны богов. Эллинами и Романцами - вера в олимийцев-вседержителей, народов, не вкусивших гнилостной цивилизации Рима - в богов и духов, населявших Мать-Землю. Однако никакие божества не защищали человека и не управляли им. Боги, любые, только давали человеку жизнь и после смерти спрашивали: «Достойно ли прожил отмеренное»?
Взгляд Фатеева бегло скользнул по комнате, ни на чем особо не задерживаясь. Он отметил, что и тут все расставлено и разложено в соответствии с правилами фэн-шуй. У мебели в гостиной даже не было острых углов, дабы поток «ци» беспрепятственно устремлялся от одного окна к другому. Острых углов не было и в самой комнате. Мягкие и скругленные очертания располагали, манили. «Присядь, отдохни, отринь размышления о бренном и насущном. Подумай о вечном». Насущным, однако, сейчас был душ, зубная щетка и кусок мыла. Душ контрастный. Мыло душистое, а полотенце, по возможности, вафельное. И стоило для начала разыскать ванную. А после уже завтраки и размышления о бренном и вечном.
Но вдруг, как за ржавый гвоздь, взгляд зацепился за нечто, стоящее на низеньком плетенном из лозы столике. Камера… На столе стояла цифровая видеокамера, близняшка Ольгиной, или та самая.
Алексей неуверенно подошел к столику, присел перед ним на колени, молча уставился на камеру, как на ядовитого гада, пытаясь загипнотизировать взглядом. Маленький цифровой «Панасоник» был нем и безжизнен. Осторожно протянув руку, Фатеев взял камеру, бережно, как хрупкую драгоценность. Откинул панель видоискателя и замер в раздумье. Его ли это аппарат? Конечно его, сомнений нет. Вот, в правом углу дисплея глубокая царапина - это когда он первый раз взял с собой Ольгу и оставил ее снимать события. Она испугалась и уронила камеру. Вот откуда царапина. Что он увидит, включив камеру? Он догадывался: на восьми гигабайтах памяти были запечатлены события вчерашнего дня. Не весь день, конечно же, только то, что происходило у дома. То, чего Алексей не знал. И, кажется, знать не хотел… Но включить и увидеть своими глазами то, что там происхоило, было просто необходимо. Ведь надо было решить две проблемы: первая - что дальше делать с домом и метущимися душами, там поселившимися, и второе - есть ли связь между домом и теми событиями, которые стали происходить вокруг Алексея с той самой минуты, как он приблизился к этой обители зла в сопровождении Ольги. Для начала надо было сделать так мало… включить воспроизведение.
Палец неуверенно коснулся кнопки с маленьким зеленым треугольничком. Услужливый японский механизм предложил выбрать, какой файл будет воспроизведен. Их почему-то оказалось два. Алексей решил начать с первого. Зачем перескакивать? Хотя и странно, почему файлов два. Может, Ольга выключила, а потом снова включила камеру? «Разберемся по ходу», - решил Алексей.
Ультраяркие цвета на дисплее резанули глаз. Все было каким-то ненастоящим, нереальным: ядовито-желтые листья, ярко-синее, с каким-то фиолетовым отливом небо и силуэт дома, смотревшийся на экране пятном чернил настолько глубокого черного цвета, что, казалось, сам свет, не отражаясь, тонул в нем без следа. Бесстрастная оптика и на этот раз осталась безответна к буйству сил, которые стремились взять верх друг над другом, поэтому Алексей увидел только, как его пригнуло к земле, как налетевший непонятно откуда ветер сорвал одежду, услышал голос Ольги, бормотавшей слова моливы, кажется, «Отче наш». Затем щелчки выстрелов, приглушенные маленьким динамиком рекордера, мир закружился в окошке видоискателя: камера упала на землю. Все закончилось. Изображение погасло. - Так, теперь второй посмотрим… - пробубнил под нос Алексей и включил воспроизведение второго файла.
Темнота. Видимо, не хватало света для того, чтобы картинка стала отчетливой и ясной. Но вместе с тем создавалось впечатление, будто включенную камеру несли в руке по плохо освещенному помещению. Вот появилось яркое пятно выезда из гаража, несущий камеру на мгновение остановился, выйдя из полумрака. Ольга, конечно же это была она, привыкнув к свету, двинулась дальше. В ее прогулке от Арбата до Бородинского моста не было решительно ничего интересного. Но финал ролика, снятого Ольгой и срежесированного неизвестным постановщиком, захватил Алексея. Ольга установила камеру на ограждении моста и молча стала переходить проезжую часть, как зомби. В походке ее, обычно легкой и подвижной, была какая-то тяжесть. Неуклюже переставляя ноги, она подошла к ограждению моста на противоположной стороне, и, повернувшись к камере лицом, помахала рукой, как будто прощаясь. А потом просто перевалилась через перила. Так же молча и тяжко, как до этого шла к ограждению. Взвизгнули тормоза, несколько машин остановились у места происшествия. Пассажиры и водители кинулись к ограждению. Один из них бежал, на ходу снимая куртку. У тротуара он будто споткнулся о невидимую веревку, протянутую на уровне голени и, кувыркнувшись головой вперед, рухнул на тротуар, так и оставшись лежать на нем. По его лицу расползалась восковая бледность. Кажется, он что-то сломал. Потом Алексей увидел, как к камере шмыгнул тип, за несколько минут до этого вылезший из такси, протянул руку, и изображение снова пропало. Вышедший из кухни Олег застал друга на полу у столика. Тот раскачивался вперед-назад, зажав голову руками. Из уголков плотно зажмуренных глаз по щекам текли слезы. Алексей издавал тихое, зарождающееся где-то под сердцем рычание. Олег положил руку на плечо товарища. Тот встрепенулся и красными от слез глазами посмотрел на Олега.
– Откуда? - только и произнес он.
– Ее у того таксиста забрали. Свидетелей менты опрашивали, а эта крыса камеру им не показала. Только когда на него ребята надавили, отдал. Ладно, Леха, вставай. Пошли позавтракаем. Тебе сейчас горячего похлебать. Ты вчера нажрался в стельку.
С двух стаканов. Совсем пить не умеешь.
– Умею, - Алексей шмыгнул носом и поднялся. - Просто я вчера выложился почти полностью, вот и… - Ага, видел. Ты, это… прости, что сразу не поверил.
– Завтракать мы не будем, Олег. Может статься, что завтрак этот будет для одного из нас последним. И вообще, мне сейчас лучше уехать отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76