– Еще как не один. Папаша у него просто смерч.
– Ого! – Чарли тут же задумался, так ли уж ему хочется идти в подобные гости.
– Хотел бы я знать, куда подевались все остальные? – Габриэль оглянулся на дверь. – Опаздывают на десять минут. Манфред же всегда первым приходит.
На пороге Королевской комнаты возник Лизандр с пачкой набросков. Обычно жизнерадостный, сейчас он выглядел озабоченным и недовольным.
– А где все? – удивился он. – Я-то думал, опаздываю!
Чарли в ответ пожал плечами.
– Все исчезли – как Танкред, – сказал он и тут же пожалел о своих словах, потому что Лизандр сделался совсем как в воду опущенный.
– Из-за чего вы с ним поссорились? – осторожно поинтересовался Габриэль.
– Никто не ссорился, просто он меня неправильно понял, – буркнул Лизандр. – А все из-за Манфреда, будь он неладен. Додумался тоже, что спросить: не может ли Танкред устроить для меня погоду потеплее, а тот разозлился и сказал, мол, это не по его части, а я хотел его поддержать и говорю, дескать, ладно тебе, Танкред, и на том спасибо, я не в претензии.
– Танкред разве умеет управлять температурой?
– Нет, конечно, в том-то все и дело. – Лизандр плюхнулся на стул. – Он вообще к своему дару относится ужасно нервно, вот и взорвался. Ах да, вы ведь при этом были. Надо же мне было забыть, что с Танкредом на эти темы лучше не шутить! Вообще я подозреваю, что это Манфред подстроил, чтобы я забыл. Гипноза он на меня не наводил, но пялился – знаете, как он пялится. Я был как в тумане.
– Мы в субботу собираемся в «Громовой дом», – сообщил Габриэль. – Айда с нами. Тебя-то он точно послушается.
– Насчет этого не уверен. – Лизандр мрачно покачал курчавой головой. – Но пойду обязательно.
Некоторое время трое мальчишек сидели погруженные в угрюмое молчание, а потом Чарли вспомнил про черную перчатку и выложил ее на стол.
– Вот, нашел в холле, когда Танкред удалился, – объявил он.
– Это не его. Она, похоже, дамская. – Лизандр рассматривал находку. – Наверно, старинная, лежала себе в каком-нибудь пыльном шкафу сто лет.
Перчатка была из мягкой кожи самой тонкой выделки, с длинными пальцами, и застегивалась на запястье на ряд крошечных пуговок.
Габриэль смотрел на перчатку с сосредоточенным интересом, потом потянулся к ней.
– Не тронь! – неожиданно для себя завопил Чарли.
Но было поздно. Габриэль уже натянул черную перчатку. Его лицо внезапно исказилось от боли, из груди вырвался стон.
Чарли хотел было помочь ему снять перчатку, но Габриэль упал лицом на стол и остался неподвижен.
– Обморок! – пронзительно крикнул Лизандр. – Что с ним? Почему?
– Из-за перчатки, – поспешно объяснил Чарли. – Ты же знаешь, у него дар насчет вещей. Он чувствует то, что чувствовали предыдущие владельцы.
– Да уж, значит, владельцу этой перчатки пришлось совсем туго. – Лизандр озабоченно щупал лоб Габриэля. – Слушай, он похолодел!
– Габриэль! Габриэль, да очнись же! – заголосил Чарли, пытаясь стянуть черную перчатку с руки бесчувственного мальчика. Но тщетно: злосчастная перчатка сидела как влитая. Можно было подумать, будто она прилипла.
Габриэль с трудом повернул голову.
– Рука… больно… о-о-о… – невнятно простонал он.
– Это из-за перчатки, – объяснил ему Чарли. – Нам никак не удается ее с тебя стащить.
– М-м-м… – Габриэль выпрямился и принялся сдирать перчатку с правой руки. –
Больно-то как! У меня все пальцы переломаны! Помогите! Пожалуйста!
Чарли стал тянуть за кончики перчаточных пальцев, а Лизандр одновременно пытался подцепить кайму на запястье. Но у них ничего не получалось. Габриэль тяжело дышал, превозмогая стоны. Ему удалось выдавить:
– Она пыталась придержать дверь, а он с размаху захлопнул ее и прищемил ей пальцы и сломал.
– Кто? Кто это сделал? – спросил Чарли.
– По-моему… ох… по-моему, это была женщина. Она пыталась выбраться, она мотала головой, хотела сказать им, что не станет их слушаться… – Габриэль вновь застонал. – А он… мальчик, мне кажется, это был Манфред, так вот, он захлопнул дверь и давил и давил, пока не сломал ей пальцы. О-о-о… Больно… Точно, это Манфред, но он тогда был младше… Ай! – Габриэль опять упал лицом на парту.
Тут в дверь поскреблись, и в Королевскую комнату заглянула Оливия.
– Вот вы где! – воскликнула она. – Фиделио послал меня на поиски. Сам он не мог уйти, потому что сидит в первом ряду.
– В первом ряду? – переспросил Чарли.
– Только не говорите, что вы все забыли. В театре сегодня концерт. Ой, а что с Габриэлем?
– Ему плохо, – отозвался Лизандр.
– Это видно невооруженным глазом. Только лучше все равно оттащите его в театр, если не хотите, чтобы вас оставили после уроков.
– Габриэль, ты идти сможешь? – мягко спросил Лизандр.
– Раз надо, значит, пойду, – простонал бедняга Муар.
– Тогда идем. Чарли, помоги мне! Вдвоем они поставили Габриэля на ноги, он положил руки им на плечи. Чарли как раз поддерживал Габриэля справа, и у него сердце упало, когда на плечо ему легла скрюченная мальчишеская рука в черной дамской перчатке.
– Пойду-ка я вперед и подыщу вам три свободных места где-нибудь в последних рядах. – И Оливия умчалась.
Они дотащились до зала как раз к началу концерта.
– Сейчас тебе придется пройти немного самому, – шепнул Лизандр Габриэлю.
– Угу, – проворчал тот.
Чарли осторожно натянул рукав его плаща так, чтобы прикрыть перчатку, а потом помог Лизандру усадить несчастного страдальца на одно из трех мест, которые верная Оливия отыскала для них в последнем ряду.
К несчастью, их запоздалое появление в зале не укрылось от бдительного ока доктора Солтуэзера. Он грозно насупился, многообещающе покачал всклокоченной головой, затем вновь повернулся к сцене. Собственно, концерт еще не начинался: посреди сцены высился доктор Блур и говорил пространную речь о музыке. Вскоре до опоздавших дошло, что он излагает жизнеописание гостя академии, знаменитого пианиста Альберта Терцини.
Сама знаменитость, смуглый кудрявый мужчина с непроницаемым лицом, сидел за роялем, скрестив руки на груди, и терпеливо ждал окончания речи. Время от времени он косился на алый бархатный задник.
Наконец директор договорил. Зал бурно зааплодировал. Альберто Терцини крутанулся на круглом вертящемся табурете, взмахнул руками, и его длинные пальцы легли на клавиатуру.
Габриэль Муар и сам учился на музыкальном, причем играл именно на фортепиано, и теперь он с возрастающим вниманием слушал игру Терцини. Постепенно дыхание мальчика выровнялось, искаженное лицо разгладилось, он забыл о боли и с удовольствием слушал сложные фиоритуры и пассажи.
Вторая пьеса, которую исполнял Терцини, отчего-то показалась Чарли знакомой, но откуда – он вспомнить не мог. Какое-то давнее туманное воспоминание, может быть, из совсем раннего детства – вот что навевала эта музыка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61