Нет, тут было только предчувствие! Предчувствие весны.
«Я не нахожу слов, чтобы передать, что мы все, видевшие „Снегурочку“, тогда переживали, – вспоминал брат Станиславского Владимир Сергеевич Алексеев. – Чудесные, полные поэзии слова Островского не только зажили новой для нас жизнью, но все герои „Снегурочки“ представились нам только такими, какими их показал Васнецов. Это был переворот, революция в театральном деле, замечательное открытие нашей старой, далекой жизни».
Это было не ослепление новизною. И. Э. Грабарь много лет спустя писал: «Рисунки к „Снегурочке“, находящиеся в Третьяковской галерее, в смысле проникновенности и чутья русского духа, не превзойдены до сих пор, несмотря на то, что целых полстолетия отделяет их от наших дней, изощренных последующими театральными постановками К. Коровина, А. Я. Головина, И. И. Билибина и др.».
Илья Муромец тридцать три года сиднем сидел. Васнецов же был великим непоседою, но его тридцатитрехлетие тоже вполне замечательное: «Три богатыря», храм в Абрамцеве, рисунки и декорации к «Снегурочке».
Расставаясь с 1881 годом, стоит помянуть еще об одном летнем эпизоде абрамцевской жизни.
Как-то за обедом Савва Иванович прочитал лермонтовское стихотворение «Желание».
– Вот вам, художники, прекрасная тема для живописи.
Поленов и Васнецов друг перед дружкою сочинили эскизы, но Поленов тотчас и охладел к замыслу, а Васнецов не только написал картину, но и экспонировал ее на Передвижной.
«Я прихожу на выставку, – вспоминал Васнецов. – „Ваша картина продана“. Осмотрел картины, спросил – А кто купил? – Поленов. – Ну, это высшая похвала для художника, когда художник же покупает произведение своего собрата».
Картина Васнецова «Зачем я не птица, не ворон степной», решенная совершенно необычайно для Васнецова, была приобретена Поленовым за 600 рублей.
Весна 1882 года началась в Абрамцеве большими хлопотами. Мамонтов для «Трех богатырей» приказал переоборудовать сенной сарай, примыкавший к Яшкиному дому. Мастерская получилась высокая, просторная, светлая. Работай, художник, старайся!
Много дел было в храме. Устраивали алтарь, приготовленный за зиму в Москве специально нанятыми резчиками по дереву. Вернувшийся из Палестины Поленов для царских врат написал икону Благовещенья и, освоив новое для себя дело, майоликовую икону Нерукотворного Спаса для входной двери. Писал и малые иконы: «Тайную вечерю», «Царицу Александру», «Князя Всеволода». Неврев создал Николая-чудотворца, Васнецов – Сергия Радонежского.
Помня ярославские храмы, хотели под куполом сделать изразцовый поясок, но цветных изразцов купить было негде. Занялись самодеятельностью: выписали белые изразцы, раскрасили керамическими красками, обожгли в специально построенной печи. Большинство изразцов пошло в брак, но выбрали то, что было получше, и украсили верхний край купольного барабана.
Кровлю закончили, пришла пора под ноги посмотреть. Мамонтов хотел выстлать пол чугунными узорчатыми плитами, но тоже подходящих не нашли. Тогда, махнув рукой, Савва Иванович приказал пол забетонировать.
Вот тут-то Васнецов и восстал.
– Да как же так?! Мы камни, красоты ради, лето напролет строгали, и вдруг взять и погубить все дело.
– Виктор! – поднял руки Мамонтов. – Рабочие к твоим услугам – твори, но помни: до освящения остались уже даже не недели, а считанные дни.
Рисунок мозаичного пола – невиданный сказочный цветок – был готов в тот же день, а на следующий его уже выкладывали. Автор то и дело оставлял свои картины и прибегал поглядеть, как идет работа, сам принимался подбирать камни, заботясь о верности цветовых тонов.
В самые последние дни перед освящением вспомнили о клиросах. Неврев выкрасил их в сине-зеленый цвет, и вышло скучно, казарменно.
– Несите мне цветы! – приказал абрамцевской ребятне Васнецов.
Букеты были тотчас доставлены, и чудо совершилось на глазах. Вооружась палитрой и кистью, Виктор Михайлович нарисовал на клиросах волшебные цветы, похожие на те, что расцветут в его сказочном лесу, через который на волке мчится Иван Царевич с царевною.
Обратимся еще раз к прекрасным воспоминаниям Всеволода Саввича Мамонтова. Они касаются судьбы Василия Дмитриевича Поленова и Натальи Васильевны Якунчиковой. Четырехлетним мукам Наташи пришел конец. Во время хлопот по устройству внутреннего убранства собора Василий Дмитриевич сделал предложение и получил согласие.
«Свадьба их была первой в только что освященной новой абрамцевской церкви, – писал Всеволод Саввич. – И сейчас, как живая, стоит у меня перед глазами любимая стройная фигура Василия Дмитриевича во время венчания с венцом на голове. Он не захотел иметь шаферов, которые, по обычаю того времени, держали во время венчания над головами венчающихся венцы, а надел себе на голову венец скромного вида, исполненный по древнему образцу специально для абрамцевской церкви.
После женитьбы „молодые“ Поленовы провели лето в Абрамцеве в только что отстроенном доме, с той поры так и носящем название поленовского».
Все это было в начале летнего сезона, а в августе праздновали еще одну свадьбу. Племянница Мамонтова Мария Федоровна вышла замуж за Владимира Васильевича Якунчикова. По случаю торжества был устроен день театра и сыграно сразу три вещи: «Камоэнс» Жуковского, третий акт оперы Гуно «Фауст» и водевиль Саввы Ивановича «Веди и Мыслете» – инициалы новобрачных. Главная интрига водевиля заключалась в том, что действующими лицами были Репин, Васнецов, Поленов и Неврев, роли которых исполняли: Репин, Васнецов, Поленов и Неврев.
Писал Виктор Михайлович в то лето «Трех богатырей» и начал «Ивана Царевича на Сером Волке». Вот где ему сгодились абрамцевские дубы, вот где сказка пришла на полотно полной хозяйкой. Как знать, сколько еще сюжетов из русского фольклора роилось в голове Виктора Михайловича, вполне осознавшего свою роль в русском искусстве, но жизнь про нас знает больше, чем мы знаем про себя.
В те годы в самом центре Москвы, на Красной площади, было закончено строительство здания, специально сооруженного под Исторический музей. Устройством музея занимались Иван Егорович Забелин и граф Алексей Сергеевич Уваров, председатель археологического общества. Он-то и обратился однажды к Адриану Викторовичу Прахову:
– Вы хорошо знаете таланты наших художников, укажите мне такого, которого я мог бы пригласить написать «Каменный век» для фриза нашего музея.
– Васнецов, – не раздумывая, ответил Прахов.
– Как, это того самого, которого выгнали из Академии художеств?
– Нет, не того самого, которого выгнали из Академии художеств, а того, который сам ушел из Академии, не выдержав ее рутины.
Память у графа была слабовата, и через некоторое время он чуть ли не слово в слово обратился к Прахову с тем же вопросом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
«Я не нахожу слов, чтобы передать, что мы все, видевшие „Снегурочку“, тогда переживали, – вспоминал брат Станиславского Владимир Сергеевич Алексеев. – Чудесные, полные поэзии слова Островского не только зажили новой для нас жизнью, но все герои „Снегурочки“ представились нам только такими, какими их показал Васнецов. Это был переворот, революция в театральном деле, замечательное открытие нашей старой, далекой жизни».
Это было не ослепление новизною. И. Э. Грабарь много лет спустя писал: «Рисунки к „Снегурочке“, находящиеся в Третьяковской галерее, в смысле проникновенности и чутья русского духа, не превзойдены до сих пор, несмотря на то, что целых полстолетия отделяет их от наших дней, изощренных последующими театральными постановками К. Коровина, А. Я. Головина, И. И. Билибина и др.».
Илья Муромец тридцать три года сиднем сидел. Васнецов же был великим непоседою, но его тридцатитрехлетие тоже вполне замечательное: «Три богатыря», храм в Абрамцеве, рисунки и декорации к «Снегурочке».
Расставаясь с 1881 годом, стоит помянуть еще об одном летнем эпизоде абрамцевской жизни.
Как-то за обедом Савва Иванович прочитал лермонтовское стихотворение «Желание».
– Вот вам, художники, прекрасная тема для живописи.
Поленов и Васнецов друг перед дружкою сочинили эскизы, но Поленов тотчас и охладел к замыслу, а Васнецов не только написал картину, но и экспонировал ее на Передвижной.
«Я прихожу на выставку, – вспоминал Васнецов. – „Ваша картина продана“. Осмотрел картины, спросил – А кто купил? – Поленов. – Ну, это высшая похвала для художника, когда художник же покупает произведение своего собрата».
Картина Васнецова «Зачем я не птица, не ворон степной», решенная совершенно необычайно для Васнецова, была приобретена Поленовым за 600 рублей.
Весна 1882 года началась в Абрамцеве большими хлопотами. Мамонтов для «Трех богатырей» приказал переоборудовать сенной сарай, примыкавший к Яшкиному дому. Мастерская получилась высокая, просторная, светлая. Работай, художник, старайся!
Много дел было в храме. Устраивали алтарь, приготовленный за зиму в Москве специально нанятыми резчиками по дереву. Вернувшийся из Палестины Поленов для царских врат написал икону Благовещенья и, освоив новое для себя дело, майоликовую икону Нерукотворного Спаса для входной двери. Писал и малые иконы: «Тайную вечерю», «Царицу Александру», «Князя Всеволода». Неврев создал Николая-чудотворца, Васнецов – Сергия Радонежского.
Помня ярославские храмы, хотели под куполом сделать изразцовый поясок, но цветных изразцов купить было негде. Занялись самодеятельностью: выписали белые изразцы, раскрасили керамическими красками, обожгли в специально построенной печи. Большинство изразцов пошло в брак, но выбрали то, что было получше, и украсили верхний край купольного барабана.
Кровлю закончили, пришла пора под ноги посмотреть. Мамонтов хотел выстлать пол чугунными узорчатыми плитами, но тоже подходящих не нашли. Тогда, махнув рукой, Савва Иванович приказал пол забетонировать.
Вот тут-то Васнецов и восстал.
– Да как же так?! Мы камни, красоты ради, лето напролет строгали, и вдруг взять и погубить все дело.
– Виктор! – поднял руки Мамонтов. – Рабочие к твоим услугам – твори, но помни: до освящения остались уже даже не недели, а считанные дни.
Рисунок мозаичного пола – невиданный сказочный цветок – был готов в тот же день, а на следующий его уже выкладывали. Автор то и дело оставлял свои картины и прибегал поглядеть, как идет работа, сам принимался подбирать камни, заботясь о верности цветовых тонов.
В самые последние дни перед освящением вспомнили о клиросах. Неврев выкрасил их в сине-зеленый цвет, и вышло скучно, казарменно.
– Несите мне цветы! – приказал абрамцевской ребятне Васнецов.
Букеты были тотчас доставлены, и чудо совершилось на глазах. Вооружась палитрой и кистью, Виктор Михайлович нарисовал на клиросах волшебные цветы, похожие на те, что расцветут в его сказочном лесу, через который на волке мчится Иван Царевич с царевною.
Обратимся еще раз к прекрасным воспоминаниям Всеволода Саввича Мамонтова. Они касаются судьбы Василия Дмитриевича Поленова и Натальи Васильевны Якунчиковой. Четырехлетним мукам Наташи пришел конец. Во время хлопот по устройству внутреннего убранства собора Василий Дмитриевич сделал предложение и получил согласие.
«Свадьба их была первой в только что освященной новой абрамцевской церкви, – писал Всеволод Саввич. – И сейчас, как живая, стоит у меня перед глазами любимая стройная фигура Василия Дмитриевича во время венчания с венцом на голове. Он не захотел иметь шаферов, которые, по обычаю того времени, держали во время венчания над головами венчающихся венцы, а надел себе на голову венец скромного вида, исполненный по древнему образцу специально для абрамцевской церкви.
После женитьбы „молодые“ Поленовы провели лето в Абрамцеве в только что отстроенном доме, с той поры так и носящем название поленовского».
Все это было в начале летнего сезона, а в августе праздновали еще одну свадьбу. Племянница Мамонтова Мария Федоровна вышла замуж за Владимира Васильевича Якунчикова. По случаю торжества был устроен день театра и сыграно сразу три вещи: «Камоэнс» Жуковского, третий акт оперы Гуно «Фауст» и водевиль Саввы Ивановича «Веди и Мыслете» – инициалы новобрачных. Главная интрига водевиля заключалась в том, что действующими лицами были Репин, Васнецов, Поленов и Неврев, роли которых исполняли: Репин, Васнецов, Поленов и Неврев.
Писал Виктор Михайлович в то лето «Трех богатырей» и начал «Ивана Царевича на Сером Волке». Вот где ему сгодились абрамцевские дубы, вот где сказка пришла на полотно полной хозяйкой. Как знать, сколько еще сюжетов из русского фольклора роилось в голове Виктора Михайловича, вполне осознавшего свою роль в русском искусстве, но жизнь про нас знает больше, чем мы знаем про себя.
В те годы в самом центре Москвы, на Красной площади, было закончено строительство здания, специально сооруженного под Исторический музей. Устройством музея занимались Иван Егорович Забелин и граф Алексей Сергеевич Уваров, председатель археологического общества. Он-то и обратился однажды к Адриану Викторовичу Прахову:
– Вы хорошо знаете таланты наших художников, укажите мне такого, которого я мог бы пригласить написать «Каменный век» для фриза нашего музея.
– Васнецов, – не раздумывая, ответил Прахов.
– Как, это того самого, которого выгнали из Академии художеств?
– Нет, не того самого, которого выгнали из Академии художеств, а того, который сам ушел из Академии, не выдержав ее рутины.
Память у графа была слабовата, и через некоторое время он чуть ли не слово в слово обратился к Прахову с тем же вопросом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108