– Знаете, что меня больше всего бесит? Я до сих пор так и не знаю, он ли ее убил. Можете в это поверить? Я прожил с Дюраном в одной комнате три года и был ему как брат. Но он мог это сделать. Действительно мог. Он просто преклонялся перед Паулиной, абсолютно, перед каждой частичкой ее существа, но, возможно, он и убил ее... Знаете, я же виделся с ним в тюрьме. Поехал в этот чертов Синг-Синг навестить его. В своем тюремном наряде Эдди словно стал на два фута ниже ростом. Никого рядом не было, мы могли говорить откровенно, и я спросил его. Я спросил: это ты ее убил? Но он смог ответить лишь одно: «Не знаю. Богом клянусь, не знаю!» И как это прикажете понимать? Ты или убил ее, или не убивал. Но уверяю вас – если бы он сказал кому-то правду, то мне. Мы были как братья.
– А что у него за отец?
– Ублюдок. Костюм от Пола Стюарта с отложными манжетами. В суде я как-то раз выступал против него. Помните Риббентропа на Нюрнбергском процессе? Как высокомерно он держался до последней минуты? Вот так же и Дюран-старший. Все говорили, что смерть Эдварда его сломила, но мне он совсем не показался сломленным.
– Привет, Сэм.
– Привет, Вероника.
Хотя она была от меня в двух часах езды и в восьмидесяти милях, я резко выпрямился в кресле и оглядел комнату, словно Вероника могла находиться одновременно на другом конце телефонного провода и здесь, рядом.
– Здравствуй, милый. Извини, что побеспокоила, но у меня невероятные новости. Ты знал, что Паулина и Дюран были женаты?
– Женаты? Откуда ты знаешь?
Она рассмеялась, как ребенок.
– Я же тебе говорила: я великий сыщик! Заглянув в ее записные книжки, я увидела запись: «Мотель „Навеки ваш“, Вегас» с большим красным вопросительным знаком в конце. По наитию я позвонила в Лас-Вегас, в мэрию, и вуаля* [Voila (фр.) – вот (зд.: готово).]! Свидетельство о браке, выданное за три месяца до ее смерти.
– Невероятно! Не знаю, что это означает, но какую-то роль должно было сыграть.
– Знаю! А что если Гордон Кадмус пронюхал об этом? Если он был в нее влюблен или хотя бы просто ревнив, что бы он сделал, узнав о ее замужестве? Может быть, он действительно убил ее в приступе ревности!
– Тогда почему кто-то посылает мне записки, и почему застрелили его сына?
– Не знаю. Но это придает делу совершенно новый оборот, а? Знаешь, что я думаю? Я бы могла на пятичасовом утреннем поезде приехать к тебе, чтобы мы это отпраздновали. Завтра мне все равно нечего делать, ну, и мы бы могли хорошо провести вечер.
Я прищурился.
– Ничего, если отложим на другой раз, Вероника? Сказать по правде, я сегодня немножко раздражен.
– Я смогу тебя развеселить.
– Не думаю.
Ее молчание весило тонну. Один удар сердца. Другой. Потом она начала насвистывать. Я был так поражен, что не сразу узнал мелодию. Тема из музыкальной сказки Прокофьева «Петя и волк». Вероника все свистела.
– Вероника!
Свист.
– Вероника, мне пора.
– Ладно. Пока.
Она все свистела, когда я осторожно повесил трубку.
Одно за другим произошли два события, которые еще больше отдалили меня от Вероники.
В супермаркете я делал обычные покупки на неделю и, проходя между полками, увидел поразительной красоты женщину с упакованной курицей в руке. Потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к ее красоте, и только тогда я осознал, что она разговаривает с упаковкой. Я не слышал ее слов, но было ясно, что она совершенно сумасшедшая. Мое сердце и душа затрепетали, потом оцепенели.
В мое сознание вторглась одна личность и заняла его целиком. Вероника. Глядя на безумную красавицу, мирно разговаривающую с замороженной курицей, словно Гамлет – с черепом Йорика, я думал только о Веронике. Как она свистела по телефону... Она тоже сумасшедшая?
Потом я обнаружил, что в день беседы с Эдвардом Дюраном-старшим у меня пропала моя любимая перьевая ручка. Я неаккуратен, но в отношении своих письменных принадлежностей – настоящий фанатик. И Касс, и уборщица знали, что нельзя даже приближаться к моему письменному столу. Там все должно лежать на своем месте, особенно эта счастливая авторучка. Если что-то пропадало, даже дурацкий скотч, я выходил из себя и не успокаивался, пока не найду пропажу. Потеря ручки была ударом в самое сердце. Я обшарил весь дом, но тщетно. Я даже осмотрел собачью подстилку на кухне, к тому времени так разозлившись, что заподозрил пса в преднамеренной краже с целью досадить мне. Я представил себе, как он жует ее, и не удержался от улыбки. Но и у Луи ничего не нашлось. Я позвонил Касс в Нью-Йорк, но она ничего не знала. Когда моя дочь посоветовала спросить Веронику, каменная дверь в моем мозгу со страшным шумом захлопнулась. Вероника! Она уже однажды прокрадывалась в дом. Она знала, как важна для меня эта ручка...
– Да, она у меня.
Ничего более. Никаких объяснений, извинений – просто «да». Я не решился спросить, когда она ее утащила, так как не хотел услышать, что она снова пробралась ко мне в дом без моего ведома.
– Она нужна мне. Ты же знаешь, как мне нужна эта ручка.
Совершенно непринужденно Вероника сказала:
– Что ж, это просто: я отдам ее тебе при встрече.
– Не надо, Вероника! Ты переходишь границы, так нельзя. На эту территорию ты не вхожа. Отдай мне ручку. Она нужна мне для работы.
– А как насчет того, что нужно мне, Сэм? Ты избегаешь меня, как зачумленную! Что происходит? Что творится у тебя голове? Мы же договорились. Мы собирались вместе работать над твоей книгой, и...
– Нет, это ты так решила, Вероника, не я. Я никогда ни с кем не работаю в соавторстве. Ты подошла слишком близко, понимаешь? Рядом с тобой мне нечем дышать.
– А что мне делать, Сэм, если ты запираешься в своем кабинете вместе со всем этим воздухом?
– Не знаю. Поговорим об этом в другой раз. Сейчас мне нужно идти. Пожалуйста, пришли мне ручку.
– Меня тошнит от этих разговоров, Сэм. Не думаю, что в данную минуту я что-то тебе должна. – Она повесила трубку.
Ручка прибыла на следующее утро экспресс-почтой. Она была разрезана на две совершенно равные части.
* * *
Таппан оказался милым городком. На газоне в центре, как старая бурая жаба, красовалась оставшаяся после какой-то войны пушка. И кому пришло в голову выставлять на обозрение большие ржавеющие орудия как напоминание о смерти и утратах?
Когда я ехал, за огромными старыми деревьями вдоль дороги мелькал Гудзон. Таппанские дома представляли собой смесь колониального стиля и современного. На многих виднелись таблички «продается», и я задумался, почему. Следуя веселым указаниям Дюрана, я легко нашел его дом.
После всего, что я слышал об этом человеке, я ожидал увидеть пятнадцатикомнатное колоссальное здание с колоннами и раскинувшейся на многие акры лужайкой перед входом. Но это оказался простой двухуровневый домик постройки пятидесятых годов, с подъездной дорожкой и маленьким, но ухоженным двориком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67