Произносить его настоящее имя у нас не принято: при этом все чувствуют себя ужасно неловко. Конечно, нам с тобой можно, но я как-то уже отвыкла. Так вот, ты знаешь, как у Гракха обстоит дело с греческим языком. Он прекрасно может отдавать на нем приказы и все такое — это называют гарнизонным греческим, — но когда за дело берутся профессиональные риторы, бедняга просто теряется. Он не имел ни малейшего представления, о чем шла речь в Никее. Он хотел только одного — единогласного решения. А половина собора не желала даже вступать в споры, просто не желала слушать. Евсевий мне все про это рассказал. Он сказал, что увидел, как они там сидят, и сразу понял: их не переубедишь. «Такова вера, в которой мы воспитаны», — говорили они. «Но это же противоречит здравому смыслу, — говорил Арий. — Сын не может не быть моложе отца». — «Это таинство», — отвечали они, как будто этим можно все объяснить. А кроме того, там было еще и множество борцов за веру. Конечно, ими нельзя не восхищаться, это потрясающе — что им пришлось претерпеть. Но ведь то, что человеку выкололи глаз или отрезали ногу, еще не делает его теологом, верно? А Гракх, конечно, как солдат питает к ним особое уважение. Так вот, из-за них, и еще из-за упрямых епископов Среднего Запада и пограничных провинций — их было не так уж много, но они самые твердолобые, — эти старые тупоумные мракобесы легко одержали верх, Гракх получил свое единогласное решение и был счастлив. Только сейчас он начинает понимать, что на самом деле ничего не было решено. Вселенский собор — самый негодный способ решать такие проблемы. Все это нужно было без всякой огласки уладить во дворце и потом объявить императорским указом. Тогда никто не смог бы возражать. А так мы сталкиваемся с массой формальных сложностей, и все из-за того, что к делу припутали Святого Духа. Все это — чисто практические вопросы, которые следовало бы решить Гракху. Я хочу сказать — должен же быть какой-то прогресс! Гомоусия давно устарела. Все-все авторитеты против гомоусии — или наоборот? Жаль, что здесь нет Евсевия, он бы нам объяснил. У него всегда получается так понятно. Теология — вещь очень увлекательная, только немного туманная. Иногда мне даже немного не хватает прежней тавроболии , а тебе?
Императрица Фавста привыкла высказываться свободно, не боясь встретить возражения. Евсевий часто говорил ей, что у нее мужской ум и хватка. Но теперь, когда ее краткая лекция подходила к концу, у нее появилось чувство, что добиться полного успеха ей не удалось. Императрица Елена смотрела на нее недовольно, и вид ее предвещал грозу.
После пугающей паузы Елена спросила:
— А как там Крисп?
— Мы всегда называем его Тарквином.
— Ах да. Прошу тебя, не прими это как назидание, только своего сына и внука я уж буду называть их настоящими именами.
— Ну, и ты увидишь, что все будут пугаться. И вообще о Тарквине сейчас почти не говорят. По-моему, у него какие-то неприятности.
— Это крайне странно.
— Только не ссылайся на меня. Я в эти дела не вхожу. Знаю только одно: о нем сейчас почти не говорят, и все. Очень жаль — ведь он такой милый юноша.
— Вот я скоро сама поеду на Палатин и все выясню.
Да, конечно. Только я не знаю толком, кого ты там застанешь. Гракх сейчас никого не принимает. На него опять что-то нашло. Дорогая моя, я сама его давно не видела. Но я, конечно, буду очень рада тебя там принять. Я хочу показать тебе мою баню. Гракх устроил ее для меня, когда я переезжала из Латеранского дворца. Это что-то необыкновенное. Я готова никогда из нее не выходить — все остальное по сравнению с этим кажется пустой тратой времени. Даже умереть там было бы наслаждением. В сущности, должна признаться, что мне следовало бы быть там и сейчас. Если я не проведу в бане своих двух часов во второй половине дня, то за ужином никуда не гожусь.
Когда Елена в этот вечер отправилась к себе в спальню, ее ожидал там неприятный сюрприз — на подушке она нашла клочок бумаги, на котором было написано: «Фавста изменяет мужу».
Она с отвращением сожгла записку, подняла на ноги и допросила всех домочадцев. Но никто не смог ей сказать, откуда взялась эта гнусная записка.
Фавста не сразу догадалась, что произвела неблагоприятное впечатление на Елену. Она пришла и на следующий день — в сопровождении Евсевия, знаменитого епископа Никомедийского. «Точь-в-точь Марсий, только в большем масштабе», — подумала Елена сразу, как только его увидела. У него были прекрасные темные глаза и мелодичный голос. И он хорошо знал, как надо вести себя со знатными дамами.
— А как поживает наш друг Лактанций? — спросил он. — Скажи мне, царица, что ты думаешь про его сочинение «О смерти гонителей Христовой церкви»? Должен признаться, мне оно не очень понравилось. Там есть такие места, что я даже подумал — он ли это писал. Как-то грубо все. Я считаю, он сделал ошибку, когда переехал на Запад.
— В Трире много превосходных молодых поэтов, — заметила Елена.
— Конечно, конечно, и я знаю, сколь многим они обязаны твоему покровительству, царица. Но сомневаюсь, чтобы молодые поэты были для Лактанция вполне подходящей компанией. У этих серьезных молодых провинциалов богатое воображение, глубокое чувство природы и множество простейших добродетелей, что весьма похвально. Но такому писателю, как Лактанций, надо бы жить в центре событий.
— А ты, епископ, чувствуешь себя здесь в центре событий? Или считаешь римлян тоже провинциалами?
Евсевий бросил на нее лукавый, вкрадчивый взгляд, который, как он знал, оказывал неотразимое действие на всех или почти на всех; но на Елену он никак не подействовал.
— Ты, царица, задаешь слишком прямые вопросы. Можно ли требовать ответа на них от простого священника? Конечно, центр событий — всегда там, где находится двор императора. Но только — если мне будет тоже позволено высказаться напрямик — повсюду идут разговоры о Великом Движении на Восток, ведь верно?
— А что, идут такие разговоры?
— Я бы сказал так: у Рима, конечно, великое прошлое. Рим сам — прошлое. Но вот будущее... Может быть, это слишком смелое предположение, но я думаю, что через несколько сотен лет люди будут смеяться, когда кто-нибудь назовет Рим центром христианского мира. Крупным торговым центром — да, несомненно. Все еще главным церковным престолом — возможно. Я уверен, что в вопросах церемониала епископ Римский всегда будет занимать первенствующее место. Но если говорить о великих светочах христианской цивилизации, то где надо будет искать их в будущем? В Антиохии, в Александрии, в Карфагене.
— А также в Никомедии и в Кесарии, — вставила Фавста.
— Может быть, даже и в этих скромных епархиях, царица. Но безусловно не в Риме. Римляне никогда не смогут стать христианами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47