общение с клириком Годфруа. Дон Родриго высоко ценил романы Кретьена де Тру а, а весь облик Годфруа, казалось, служил отображением того удивительного непритворного благочестия, которым Кретьен умел одушевлять свое повествование. Поэтому Годфруа в угоду канонику выбирал из романов Кретьена главным образом те отступления и тихие раздумья, где особенно ясно сказывалась необычайная, неповторимая способность Кретьена отрешаться от земной пошлости.
Так, однажды он перед многими слушателями прочел приключения рыцаря Иваэна с pauvres pucelles, с бедными девицами.
Вот однажды рыцарь Иваэн попал в жилище des pauvres pucelles, и вот он видит их, этих бедных девиц. Они шьют и вплетают в наряды золотые и шелковые нити; сами же они весьма жалки на вид: корсаж и платье в дырах и лохмотьях, рубахи пропотели и загрязнились, шея загрубела, лицо бледно от голода и горя.
Иваэн видит их, а они видят его и от стыда опускают головы долу и плачут. И начинают жаловаться:
Мы ткем парчу, мы плетем кружева,
А сами одеты и сыты едва.
В чем дело? Доход у нас, знать, таков:
Ни мяса не купишь, ни башмаков.
Ложимся поздно, встаем чуть свет,
Но в доме хлеба ни крошки нет.
Работа сгубила младую красу.
Кто выжмет в неделю пятнадцать су,
Себя герцогиней, богачкой мнит.
На эти деньги не будешь сыт!
Зато мы работою кормим своей
Работодателей-богачей.
Они пируют - мы спину гнем,
Не знаем покоя ни ночью, ни днем.
А коль устанешь, собьешься с ног,
Тотчас подбодрит хозяйский пинок.
Живем, как в аду, как в угрюмой келье,
Мы бедные девушки, pauvres pucelles.
Дону Родриго утешительно было слышать, что блистательный ореол рыцарей и дам не затмил для поэта Кретьена де Труа горести тех, что надрываются в труде где-то там, внизу. Однако остальные слушатели, все эти preux chevaliers и dames choisies, носившие наряды, изготовленные теми самыми pauvres pucelles, были изумлены и раздосадованы. Что за глупая причуда пришла на ум почившему труверу? Как может человек, так сладостно и благородно воспевший рыцарственную любовь и героические деяния, до такой степени опоганить свои уста? Откуда взялись у него стихи и рифмы для каких-то ничтожных швей? Одни шьют наряды, другие их носят; одни куют мечи, другие разят ими; одни строят замки, другие живут в них - так уже повелось, так тому господь в премудрости своей рассудил быть. Если же эти ничтожные создания, pauvres pucelles, восстают против такого порядка, тогда господин их должен, не долго думая, перебить им руки и ноги.
И на сей раз общие чувства выразил Бертран де Борн. Северное наречье, на коем писал этот Кретьен, и без того уже казалось ему, Бертрану, несвязным лепетом, а та слащавая рифмованная трескотня, которую ему пришлось сейчас выслушать, была, на его взгляд, чистой нелепицей.
Он уж и во время чтения не мог удержаться от смеха, а когда Годфруа кончил, он прямо заявил ему:
- Удивительно, до чего вы, северяне, тяготеете к черни и её зловонию. Хочешь знать, почтенный Годфруа, что мы здесь, на Юге, думаем на этот счет?
Дамы и кавалеры, предвкушая мужественный отпор, который Бертран, без сомнения, даст слезливой болтовне покойного Кретьена, хором закричали:
- Скажи, благородный Бертран! - И еще: - Не томи нас, скажи! - настаивали они. И тогда:
- Спой нам сирвент о виллане, друг Папполь, - злобно смеясь, приказал своему жонглеру Бертран.
Папиоль задорно и молодцевато выступил вперед и, перебирая струны маленькой арфы, запел песню о виллане, о подлом горожанине и мужике. Он пел:
Сброд торгашей, мужицкий сброд, Зловонный городской народ - Восставшие из грязи Тупые, жадные скоты! Противны мне до тошноты Повадки этой мрази.
Едва такой ничтожный пес Добудет денег - кверху нос, На все глядит без страха. Так батогами бейте их, Стригите их, срывайте с них Последнюю рубаху!
Пускай крестьянин с торгашом Зимой походят нагишом. Друзья! Забудем жалость, Чтоб чернь не размножалась. Теперь закон у нас таков:
Плетьми лупите мужиков! Плетьми - заимодавцев! Убейте их, мерзавцев! Мольбам их не внемлите вы! Топите их, кидайте во рвы! Навек свиней проклятых Сажайте в казематы! Бесчинства их и похвальбу Давно пресечь пора нам! Смерть мужикам и торгашам! Погибель горожанам!
Слушатели приветствовали рыцаря восторженными возгласами.
Сброд там, внизу, что-то уж очень осмелел. Господа, собиравшиеся в крестовый поход, вспомнили о торгашах и банкирах, которые предлагали им за поместья куда меньше настоящей цены; и они вынуждены были соглашаться, потому что им не удалось достаточно выколотить из своих крестьян. Каждый, кто крепким словом клеймил эту мразь, выражал их заветные чувства.
Дон Родриго видел, как греховные, высокомерные стихи Бертрана еще сильнее разожгли в preux chevaliers нечестивый пыл. То, что в богопротивной заносчивости пропел этот фигляр, наполнило кроткого каноника жгучей скорбью. Но при всем своем благочестивом сокрушении он, как ученый, не преминул отметить, до чего угодливо подлаживается язык к дурным наклонностям говорящего, постепенно превращая беспристрастное определение виллана как городского и сельского жителя в кличку проходимца и бездельника.
Лицо дона Альфонсо сияло радостным возбуждением - кичливые и звонкие стихи вполне отвечали его чувствам. В этих стихах слышалась ненависть настоящего рыцаря к своре торгашей и банкиров, та ярость, которую сам он, Альфонсо, испытывал не раз, когда ему приходилось торговаться со своим Иегудой и понапрасну растрачивать драгоценное королевское время. Бертран воистину ему брат по духу.
- Послушай, благородный Бертран, - сказал он, - не хочешь ли ты идти на войну вместе со мной? Я дам тебе перчатку, и ты получишь немалую долю моей добычи.
Бертран рассмеялся своим веселым и злым смехом.
- Ты показал себя великодушным государем, щедро наградив меня за ничтожные стихи, сочиненные в твою честь, - ответил он. - Я намеревался посвятить тебе настоящий сирвент.
- Значит, ты согласен идти со мной?
- Я ленник короля Ричарда и обязался служить ему. Впрочем, я спрошу благородную даму Алиенору. Так он и сделал.
- Опять ты собрался менять господина? - сказала Алиенора.
Старая государыня и старый рыцарь обменялись веселым взглядом, и она сказала:
- Так и быть, оставайся с Альфонсо. Я походатайствую за тебя перед Ричардом.
Алиенора не хотела уезжать из Бургоса, пока не будут разработаны подробные военные планы, точно разграничены права и обязанности обоих королей.
Не раз Альфонсо и Педро приступали к ней с просьбой отдать им несколько отрядов её испытанных наёмников-брабантцев. Но Алиенора даже слышать об этом не желала.
- У вас и своих довольно, сынки мои, - отговаривалась она, - а я разве стала бы так дорого платить наемникам, если бы настоятельно не нуждалась в них, чтобы держать в страхе моих непокорных баронов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140
Так, однажды он перед многими слушателями прочел приключения рыцаря Иваэна с pauvres pucelles, с бедными девицами.
Вот однажды рыцарь Иваэн попал в жилище des pauvres pucelles, и вот он видит их, этих бедных девиц. Они шьют и вплетают в наряды золотые и шелковые нити; сами же они весьма жалки на вид: корсаж и платье в дырах и лохмотьях, рубахи пропотели и загрязнились, шея загрубела, лицо бледно от голода и горя.
Иваэн видит их, а они видят его и от стыда опускают головы долу и плачут. И начинают жаловаться:
Мы ткем парчу, мы плетем кружева,
А сами одеты и сыты едва.
В чем дело? Доход у нас, знать, таков:
Ни мяса не купишь, ни башмаков.
Ложимся поздно, встаем чуть свет,
Но в доме хлеба ни крошки нет.
Работа сгубила младую красу.
Кто выжмет в неделю пятнадцать су,
Себя герцогиней, богачкой мнит.
На эти деньги не будешь сыт!
Зато мы работою кормим своей
Работодателей-богачей.
Они пируют - мы спину гнем,
Не знаем покоя ни ночью, ни днем.
А коль устанешь, собьешься с ног,
Тотчас подбодрит хозяйский пинок.
Живем, как в аду, как в угрюмой келье,
Мы бедные девушки, pauvres pucelles.
Дону Родриго утешительно было слышать, что блистательный ореол рыцарей и дам не затмил для поэта Кретьена де Труа горести тех, что надрываются в труде где-то там, внизу. Однако остальные слушатели, все эти preux chevaliers и dames choisies, носившие наряды, изготовленные теми самыми pauvres pucelles, были изумлены и раздосадованы. Что за глупая причуда пришла на ум почившему труверу? Как может человек, так сладостно и благородно воспевший рыцарственную любовь и героические деяния, до такой степени опоганить свои уста? Откуда взялись у него стихи и рифмы для каких-то ничтожных швей? Одни шьют наряды, другие их носят; одни куют мечи, другие разят ими; одни строят замки, другие живут в них - так уже повелось, так тому господь в премудрости своей рассудил быть. Если же эти ничтожные создания, pauvres pucelles, восстают против такого порядка, тогда господин их должен, не долго думая, перебить им руки и ноги.
И на сей раз общие чувства выразил Бертран де Борн. Северное наречье, на коем писал этот Кретьен, и без того уже казалось ему, Бертрану, несвязным лепетом, а та слащавая рифмованная трескотня, которую ему пришлось сейчас выслушать, была, на его взгляд, чистой нелепицей.
Он уж и во время чтения не мог удержаться от смеха, а когда Годфруа кончил, он прямо заявил ему:
- Удивительно, до чего вы, северяне, тяготеете к черни и её зловонию. Хочешь знать, почтенный Годфруа, что мы здесь, на Юге, думаем на этот счет?
Дамы и кавалеры, предвкушая мужественный отпор, который Бертран, без сомнения, даст слезливой болтовне покойного Кретьена, хором закричали:
- Скажи, благородный Бертран! - И еще: - Не томи нас, скажи! - настаивали они. И тогда:
- Спой нам сирвент о виллане, друг Папполь, - злобно смеясь, приказал своему жонглеру Бертран.
Папиоль задорно и молодцевато выступил вперед и, перебирая струны маленькой арфы, запел песню о виллане, о подлом горожанине и мужике. Он пел:
Сброд торгашей, мужицкий сброд, Зловонный городской народ - Восставшие из грязи Тупые, жадные скоты! Противны мне до тошноты Повадки этой мрази.
Едва такой ничтожный пес Добудет денег - кверху нос, На все глядит без страха. Так батогами бейте их, Стригите их, срывайте с них Последнюю рубаху!
Пускай крестьянин с торгашом Зимой походят нагишом. Друзья! Забудем жалость, Чтоб чернь не размножалась. Теперь закон у нас таков:
Плетьми лупите мужиков! Плетьми - заимодавцев! Убейте их, мерзавцев! Мольбам их не внемлите вы! Топите их, кидайте во рвы! Навек свиней проклятых Сажайте в казематы! Бесчинства их и похвальбу Давно пресечь пора нам! Смерть мужикам и торгашам! Погибель горожанам!
Слушатели приветствовали рыцаря восторженными возгласами.
Сброд там, внизу, что-то уж очень осмелел. Господа, собиравшиеся в крестовый поход, вспомнили о торгашах и банкирах, которые предлагали им за поместья куда меньше настоящей цены; и они вынуждены были соглашаться, потому что им не удалось достаточно выколотить из своих крестьян. Каждый, кто крепким словом клеймил эту мразь, выражал их заветные чувства.
Дон Родриго видел, как греховные, высокомерные стихи Бертрана еще сильнее разожгли в preux chevaliers нечестивый пыл. То, что в богопротивной заносчивости пропел этот фигляр, наполнило кроткого каноника жгучей скорбью. Но при всем своем благочестивом сокрушении он, как ученый, не преминул отметить, до чего угодливо подлаживается язык к дурным наклонностям говорящего, постепенно превращая беспристрастное определение виллана как городского и сельского жителя в кличку проходимца и бездельника.
Лицо дона Альфонсо сияло радостным возбуждением - кичливые и звонкие стихи вполне отвечали его чувствам. В этих стихах слышалась ненависть настоящего рыцаря к своре торгашей и банкиров, та ярость, которую сам он, Альфонсо, испытывал не раз, когда ему приходилось торговаться со своим Иегудой и понапрасну растрачивать драгоценное королевское время. Бертран воистину ему брат по духу.
- Послушай, благородный Бертран, - сказал он, - не хочешь ли ты идти на войну вместе со мной? Я дам тебе перчатку, и ты получишь немалую долю моей добычи.
Бертран рассмеялся своим веселым и злым смехом.
- Ты показал себя великодушным государем, щедро наградив меня за ничтожные стихи, сочиненные в твою честь, - ответил он. - Я намеревался посвятить тебе настоящий сирвент.
- Значит, ты согласен идти со мной?
- Я ленник короля Ричарда и обязался служить ему. Впрочем, я спрошу благородную даму Алиенору. Так он и сделал.
- Опять ты собрался менять господина? - сказала Алиенора.
Старая государыня и старый рыцарь обменялись веселым взглядом, и она сказала:
- Так и быть, оставайся с Альфонсо. Я походатайствую за тебя перед Ричардом.
Алиенора не хотела уезжать из Бургоса, пока не будут разработаны подробные военные планы, точно разграничены права и обязанности обоих королей.
Не раз Альфонсо и Педро приступали к ней с просьбой отдать им несколько отрядов её испытанных наёмников-брабантцев. Но Алиенора даже слышать об этом не желала.
- У вас и своих довольно, сынки мои, - отговаривалась она, - а я разве стала бы так дорого платить наемникам, если бы настоятельно не нуждалась в них, чтобы держать в страхе моих непокорных баронов?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140