Потом в коротком промежутке, образовавшемся между двумя тюрьмами, она ухитрилась не только познакомиться с Липовецким, но и выйти за него замуж. Не успел Зигмунд освоиться с положением женатого человека, как его уже ожидал новый экспромт – рождение дочери. После длительных дискуссий новорожденную решено было назвать Татьяной, и тогда Зигмунд узнал, что Ида назвала ее Машкой…
При одном слове «экспромт» Зигмунд бледнел и вздрагивал. Впрочем, может быть, мне это просто казалось.
Последнее время, не получая никаких вестей из Ревеля, где находилась Ида с дочерью, Липовецкий сильно нервничал. По заверению товарищей, которые ее туда направили, Ида уже успешно завершила порученное ей задание и должна была через Петроград сообщить о своем возвращении в Москву. Каждый день Зигмунд ждал телеграммы, оттягивая свою командировку в Орел. Телеграммы не было. Но стоило Липовецкому на два дня уехать в Орел, как в ту же ночь дежурная по 2-му Дому Советов вручила мне предназначавшуюся ему краткую телеграмму из Петрограда, которая начиналась со слова «встречай», а заканчивалась: «Целую Ида».
Этот очередной Идин экспромт и лишил меня возможности приехать утром в Таганский допр.
Не встретить ее было бы свинством по отношению к Зигмунду. Правда, если бы я знал, что Борин задержится, то Иде пришлось бы добираться до 2-го Дома Советов самой.
Если бы я знал…
Было раннее утро, но две афишные тумбы перед фасадом Метрополя уже белели свеженаклеенными декретами, приказами, постановлениями, призывами и сообщениями.
Еженедельная информационная сводка Чрезвычайной комиссии по изъятию шинелей, сапог и валенок для фронта; объявление Театра революционной сатиры о двух ближайших премьерах – «Деревня» и «Кукиш для Антанты»; набор студентов, делегируемых по разверстке губкомами и губисполкомами в Коммунистический университет имени Свердлова: «Студенты зачисляются после строгого медицинского осмотра. Туберкулезные, малокровные и слабые ввиду тяжелых условий московской жизни вовсе не принимаются…» Университет сулил абитуриентам фронтовой паек, стипендию в пять тысяч рублей в месяц, но заранее предупреждал, что никакой одежды и обуви в распределителях Московского потребительского общества они не получат. Обуть и одеть будущих студентов обязаны делегирующие их в университет организации.
В объявлениях многократно мелькали слова «фронт», «продовольствие», «армия», «трудовая повинность».
Центральная комиссия помощи фронту доводила до всеобщего сведения, что «из числа собранных для фронта вещей уже отправлено в действующие части: нательных рубах – 39 396, теплых рубах – 5970, теплых кальсон – 7444, брюк разных – 7376, спичек – 2454 коробки, кружек чайных – 78, махорки – 12 ящиков». Тут же обращение к «честным гражданкам Москвы и Московской губернии»: «Вас Советская Республика стремится освободить от тысячелетнего рабства. Помните о ее армии. Помните о бойцах, которые сражаются и умирают за тысячи верст от своих домов. Шлите им свои приветы не словами, а тем, что может спасти их жизни, что сохранит им здоровье, что поможет им одержать славные победы и вернуться домой к упорному труду, к бескровной войне с разрухой, к строительству нашего будущего».
Было и сообщение, имевшее самое непосредственное отношение к деятельности милиции.
Москомтруд, то есть Московский комиссариат труда, сообщал, что в городе были случаи ограбления квартир трудовых семей в то время, как члены этих семей находились на работе. Поэтому Москомтруд обязывал домовые комитеты в порядке трудовой повинности возлагать охрану таких квартир на проживающих в тех же домах нетрудовые элементы, домохозяек и лиц преклонного возраста.
Из подъезда 2-го Дома Советов вышел Ермаш.
– Гляжу, у тебя тумбы вроде газет, а?
– А как же, все новости.
– Липовецкую едешь встречать?
– А ты откуда знаешь?
– Я, брат, все знаю, – усмехнулся он. – Потому-то меня начальником Центророзыска и назначали. Сегодня у меня в номере переночуй, а завтра, если захочеш жить один, сможешь перебраться в 5-й Дом Советов. Я там договорюсь с комендантом. Но лучше у меня оставайся, вдвоем веселее.
Лето было в разгаре, но Москва готовилась к зиме. На телегах, трамваях, грузовиках везли топливо. Дрова заготовлялись трудовыми ротами и батальонами, сформированными из бывших чиновников, дельцов, куртизанок, биржевых маклеров, купчих и светских дам.
«Даешь топливо!» – кричали плакаты.
Подъезжая к вокзалу, я обогнал разношерстную гомонящую толпу с пилами и топорами. Судя по знамени, которое нес впереди толстый господин в котелке, это был 1-й лесозаготовительный батальон Сокольнического района имени Розы Люксембург.
Играл оркестр.
«Ать– два! Левой!» – стараясь перекрыть звенящую медь, командовал человек в кителе с алым бантом на груди. Но толпа уныло тащилась вразброд, никак не желая оправдывать свое почетное название.
На перроне перед разрисованными художником теплушками – три васнецовских богатыря с пилами и топорами, готовые хоть сейчас завалить Москву, а ежели потребуется, то и всю республику первосортными дровами – теснились жеманные дамы из лесозаготовительной роты Городского района.
– Вы есть кто, дорогие гражданочки? – риторически вопрошал своих трудармеек командир роты, приземистый рабочий в надвинутом на лоб картузе. – Вы есть бывшие эксплуататорши. А республика что? Республика доверие вам оказывает, дровишки заготовлять отправляет. Верно? Верно. Значит, по теплушкам – и за дело. Ударная работа – ударный паек. Не обидим. Так что, как говаривали до революции, с богом!
Вопреки моим ожиданиям, Идин поезд опоздал всего за час. Кто-то мне говорил, что после многих лет совместной жизни муж и жена становятся похожими друг на друга и внешне и внутренне. Раньше я этого как-то не замечал. Но когда Ида впилась в меня своими близорукими, широко открытыми глазами, а затем оседлала переносицу болтавшимся на шнурке пенсне, я понял, что этот «кто-то» был прав.
– Косачевский? – спросила она и выдернула за руку из круговерти толпы Машку.
– Косачевский.
– Живой?
– Живой, – покорно подтвердил я и в доказательство сказанного взял у нее чемодан.
– Странно, – сказала Ида, продолжая изучать меня через стеклышки пенсне. – Мы тебя давно считали мертвым.
– Знаю.
– Говорили, что тебя расстреляли махновцы…
– Знаю.
– …и что ты перед смертью пел «Интернационал».
– Слышал.
– Выходит, врали?
– Получается, что так.
– Чудеса, – раздумчиво сказала она и добавила: – Я очень рада, что ты жав.
– Я тоже.
Все до мелочей напоминало первую встречу с Зигмундом. Теперь нам лишь оставалось поцеловаться. Но тут выяснилось, что «кто-то» несколько преувеличивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
При одном слове «экспромт» Зигмунд бледнел и вздрагивал. Впрочем, может быть, мне это просто казалось.
Последнее время, не получая никаких вестей из Ревеля, где находилась Ида с дочерью, Липовецкий сильно нервничал. По заверению товарищей, которые ее туда направили, Ида уже успешно завершила порученное ей задание и должна была через Петроград сообщить о своем возвращении в Москву. Каждый день Зигмунд ждал телеграммы, оттягивая свою командировку в Орел. Телеграммы не было. Но стоило Липовецкому на два дня уехать в Орел, как в ту же ночь дежурная по 2-му Дому Советов вручила мне предназначавшуюся ему краткую телеграмму из Петрограда, которая начиналась со слова «встречай», а заканчивалась: «Целую Ида».
Этот очередной Идин экспромт и лишил меня возможности приехать утром в Таганский допр.
Не встретить ее было бы свинством по отношению к Зигмунду. Правда, если бы я знал, что Борин задержится, то Иде пришлось бы добираться до 2-го Дома Советов самой.
Если бы я знал…
Было раннее утро, но две афишные тумбы перед фасадом Метрополя уже белели свеженаклеенными декретами, приказами, постановлениями, призывами и сообщениями.
Еженедельная информационная сводка Чрезвычайной комиссии по изъятию шинелей, сапог и валенок для фронта; объявление Театра революционной сатиры о двух ближайших премьерах – «Деревня» и «Кукиш для Антанты»; набор студентов, делегируемых по разверстке губкомами и губисполкомами в Коммунистический университет имени Свердлова: «Студенты зачисляются после строгого медицинского осмотра. Туберкулезные, малокровные и слабые ввиду тяжелых условий московской жизни вовсе не принимаются…» Университет сулил абитуриентам фронтовой паек, стипендию в пять тысяч рублей в месяц, но заранее предупреждал, что никакой одежды и обуви в распределителях Московского потребительского общества они не получат. Обуть и одеть будущих студентов обязаны делегирующие их в университет организации.
В объявлениях многократно мелькали слова «фронт», «продовольствие», «армия», «трудовая повинность».
Центральная комиссия помощи фронту доводила до всеобщего сведения, что «из числа собранных для фронта вещей уже отправлено в действующие части: нательных рубах – 39 396, теплых рубах – 5970, теплых кальсон – 7444, брюк разных – 7376, спичек – 2454 коробки, кружек чайных – 78, махорки – 12 ящиков». Тут же обращение к «честным гражданкам Москвы и Московской губернии»: «Вас Советская Республика стремится освободить от тысячелетнего рабства. Помните о ее армии. Помните о бойцах, которые сражаются и умирают за тысячи верст от своих домов. Шлите им свои приветы не словами, а тем, что может спасти их жизни, что сохранит им здоровье, что поможет им одержать славные победы и вернуться домой к упорному труду, к бескровной войне с разрухой, к строительству нашего будущего».
Было и сообщение, имевшее самое непосредственное отношение к деятельности милиции.
Москомтруд, то есть Московский комиссариат труда, сообщал, что в городе были случаи ограбления квартир трудовых семей в то время, как члены этих семей находились на работе. Поэтому Москомтруд обязывал домовые комитеты в порядке трудовой повинности возлагать охрану таких квартир на проживающих в тех же домах нетрудовые элементы, домохозяек и лиц преклонного возраста.
Из подъезда 2-го Дома Советов вышел Ермаш.
– Гляжу, у тебя тумбы вроде газет, а?
– А как же, все новости.
– Липовецкую едешь встречать?
– А ты откуда знаешь?
– Я, брат, все знаю, – усмехнулся он. – Потому-то меня начальником Центророзыска и назначали. Сегодня у меня в номере переночуй, а завтра, если захочеш жить один, сможешь перебраться в 5-й Дом Советов. Я там договорюсь с комендантом. Но лучше у меня оставайся, вдвоем веселее.
Лето было в разгаре, но Москва готовилась к зиме. На телегах, трамваях, грузовиках везли топливо. Дрова заготовлялись трудовыми ротами и батальонами, сформированными из бывших чиновников, дельцов, куртизанок, биржевых маклеров, купчих и светских дам.
«Даешь топливо!» – кричали плакаты.
Подъезжая к вокзалу, я обогнал разношерстную гомонящую толпу с пилами и топорами. Судя по знамени, которое нес впереди толстый господин в котелке, это был 1-й лесозаготовительный батальон Сокольнического района имени Розы Люксембург.
Играл оркестр.
«Ать– два! Левой!» – стараясь перекрыть звенящую медь, командовал человек в кителе с алым бантом на груди. Но толпа уныло тащилась вразброд, никак не желая оправдывать свое почетное название.
На перроне перед разрисованными художником теплушками – три васнецовских богатыря с пилами и топорами, готовые хоть сейчас завалить Москву, а ежели потребуется, то и всю республику первосортными дровами – теснились жеманные дамы из лесозаготовительной роты Городского района.
– Вы есть кто, дорогие гражданочки? – риторически вопрошал своих трудармеек командир роты, приземистый рабочий в надвинутом на лоб картузе. – Вы есть бывшие эксплуататорши. А республика что? Республика доверие вам оказывает, дровишки заготовлять отправляет. Верно? Верно. Значит, по теплушкам – и за дело. Ударная работа – ударный паек. Не обидим. Так что, как говаривали до революции, с богом!
Вопреки моим ожиданиям, Идин поезд опоздал всего за час. Кто-то мне говорил, что после многих лет совместной жизни муж и жена становятся похожими друг на друга и внешне и внутренне. Раньше я этого как-то не замечал. Но когда Ида впилась в меня своими близорукими, широко открытыми глазами, а затем оседлала переносицу болтавшимся на шнурке пенсне, я понял, что этот «кто-то» был прав.
– Косачевский? – спросила она и выдернула за руку из круговерти толпы Машку.
– Косачевский.
– Живой?
– Живой, – покорно подтвердил я и в доказательство сказанного взял у нее чемодан.
– Странно, – сказала Ида, продолжая изучать меня через стеклышки пенсне. – Мы тебя давно считали мертвым.
– Знаю.
– Говорили, что тебя расстреляли махновцы…
– Знаю.
– …и что ты перед смертью пел «Интернационал».
– Слышал.
– Выходит, врали?
– Получается, что так.
– Чудеса, – раздумчиво сказала она и добавила: – Я очень рада, что ты жав.
– Я тоже.
Все до мелочей напоминало первую встречу с Зигмундом. Теперь нам лишь оставалось поцеловаться. Но тут выяснилось, что «кто-то» несколько преувеличивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142