Он хорошо ориентировался во всех эпизодах дела, помнил фамилии свидетелей, названия драгоценностей и даже даты.
Он рассчитывал получить от меня сведения, которые по каким-либо причинам не были зафиксированы в документах. Но тут его ждало разочарование. Ничего, кроме алапаевской истории, я ему рассказать не мог. А деятельности брата Василия Мессмера в Алапаевске Ермаш особого значения не придал.
– С Афанасием, понятно, попытаемся раскрутить. Но я не очень-то верю, что через него мы на что-нибудь выйдем.
– Недаром же тебя Фомой окрестили, – пошутил я.
Ермаш лениво улыбнулся:
– Фома неверующий? Это ты в точку… А с чего его так прозвали? Когда-то в церковноприходском учил, да запамятовал.
– Никак не хотел поверить в воскресение Христа, покуда своими собственными руками его раны не ощупал.
– Вот-вот, – кивнул Ермаш. – Так нам и толковали. А ведь правильный был апостол. Ежели все своими руками пощупаешь, не ошибешься.
Я спросил, что послужило поводом к возобновлению дела.
– Про Кустаря небось слышал? Вот от него все и пошло.
Кустарь была кличка Федора Перхотина, происходившего из крестьян Жиздринского уезда Калужской губернии.
До семнадцатого года Перхотин занимался ложкарным промыслом, то есть делал и продавал в Москве деревянные ложки. А после Февральской революции освоил более рискованную, но зато и более выгодную профессию налетчика.
Среди московских бандитов того времени Кустарь занимал довольно скромное положение. Куда ему было до таких прославленных знаменитостей, как Сашка Семинарист, Яков Кошельков, Сабан или Мишка Чума!
Он не участвовал в нападении на машину Ленина, в нашумевшем на всю Россию ограблении Сената, в налете на Народным комиссариат по военным делам. Кустарь предпочитал грабить квартиры и магазины, преимущественно ювелирные. К чужой жизни относился уважительно: на его совести было «всего» пять или шесть убийств.
И все же с этим налетчиком бандоотдел МЧК и Московский уголовный розыск намучились больше, чем с Мишкой Чумой, Сашкой Семинаристом и Яковом Кошельковым. Секрет тут заключался не в удачливости, не в особом уме или хитрости ложкаря, а в его основательности.
С той же тщательностью, с какой он некогда вырезал ложки, Кустарь совершал и свои налеты. Иной на удачу понадеется, на русское авось. Другой поленится или лихость захочет показать. А Кустарь все делал на совесть, честно, добросовестно – не придерешься.
И еще. Став налетчиком, Кустарь по своей натуре остался мужиком. Уголовный мир с его обычаями и традициями был ему чужд. Он не посещал притонов Хитровки, не нюхал кокаина, не пользовался услугами профессиональных скупщиков краденого. И за месяц до моего возвращения в Москву Ермаш решил поручить розыск Кустаря своей бригаде «Мобиль», которая занималась особо важными делами.
Так бывший ложкарь удостоился чести оказаться под опекой одного из опытнейших работников сыска, Петра Петровича Борина.
Подход Борина к поставленной перед ним задаче был одновременно и прост, и психологически точен. Он исходил из того, что ни один бандит не может действовать без сообщников. Ему всегда потребуются наводчики и те, что смогут реализовать награбленное. Если Кустарь не имеет никаких дел с профессиональными уголовниками, значит, он пользуется услугами других людей, которым полностью доверяет. Скорей всего, это его земляки. На родине налетчика Борин собрал сведения об односельчанах и родственниках Перхотина.
Список жиздринцев, осевших в разное время в Москве, оказался обширным. Но после отсева в нем осталось несколько фамилий, в том числе фамилия Марии Степановны Улимановой, двоюродной тетки Перхотина, которая некогда занималась сбытом деревянных ложек оптовикам.
Борин установил за домом Улимановой наружное наблюдение. Оно ничего не дало. Тогда он пошел на определенный риск и произвел неожиданный обыск. Его результаты превзошли все ожидания. В обширном темном чулане обнаружили под тряпьем пачки денег, золотые и серебряные вещи. В том, что это добыча Кустаря, не было никаких сомнений. Тогда же в руки Борина попало и письмо, которое послужило поводом к возобновлению дела о розыске ценностей «Алмазного фонда». Это письмо было использовано как оберточная бумага. Аккуратный и педантичный Кустарь завернул в него золотые кольца…
– В том письме «Лучезарная Екатерина» поминается, – объяснил Ермаш. – Вот мы и ухватились.
«Лучезарная Екатерина» среди драгоценностей «Алмазного фонда» занимала такое же почетное место, как «Батуринский грааль», «Два трона» и «Золотой Марк». Когда я в свое время поинтересовался у профессора Карташова ее стоимостью, он только усмехнулся: «Из тех вещей, что не покупаются и не продаются, Леонид Борисович. Уникум».
– А чье письмо? Кто писал?
– Покуда не установлено.
– Но адресат известен?
– Нет. Копать нужно, Косачевский. Глубоко копать.
– Кто же у тебя занимается… земляными работами?
– Борин и занимается. Кому ж еще?
Ермаш улыбнулся той простодушной улыбкой, которая меньше всего свидетельствует о простодушии.
– А хочешь, чтобы занялся я?
Такого лобового вопроса он не ожидал и несколько опешил.
– А ты не лыком шит, Косачевский.
– Это точно. Не лыком – дратвой.
– Я тут о тебе с Рычаловым беседовал…
– Ну и как?
– Что – как?
– Подхожу тебе?
Ермаш засмеялся:
– Иначе бы с тобой разговора не затевал.
– Ну, разговор-то, положим, затеял я. Ты все возле да около ходил.
– Пойдешь к нам начальником бригады «Мобиль»?
– Надо подумать.
– А чего думать? Ты всю эту кашу с «Фондом» заварил, тебе ее и расхлебывать.
– Сними с веревки белье. Высохло.
– А ведь верно, – сказал он, – и впрямь просушилось. Выходит, не зря с тобой толковали: один добрый совет я от тебя уже получил. Ну так как? Договорились?
Я поднялся:
– Отложим до завтра.
– Думать будешь?
– Ничего не поделаешь, – извинился я, – привычка.
Из описания драгоценностей «Алмазного фонда»,
выполненного по указанию заместителяпредседателя Московского советанародной милиции тов. Косачевскогопрофессором истории изящных искусств Карташовым,
приват-доцентом Московского университета Шперком,
ювелирами Гейштором,
Оглоблинским и Кербелем в апреле 1918 г.
«ЛУЧЕЗАРНАЯ ЕКАТЕРИНА» – первый экземпляр дамского ордена, учрежденного Петром Первым в ознаменование заслуг императрицы Екатерины в Прутском походе.
«Лучезарная Екатерина» сделана по эскизу императора придворным ювелиром Францем Мерлингом.
История ордена святой великомученицы Екатерины, или ордена Освобождения, такова.
Прутский поход сложился для Петра крайне неблагоприятно. Окруженному и прижатому к реке русскому войску грозила гибель. «Извещаю вам… – писал император Сенату 10 июля 1711 года, – что я, без особливыя Божия помощи, ничего инаго предвидеть не могу, кроме совершеннаго поражения, или что я впаду в турецкий плен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142
Он рассчитывал получить от меня сведения, которые по каким-либо причинам не были зафиксированы в документах. Но тут его ждало разочарование. Ничего, кроме алапаевской истории, я ему рассказать не мог. А деятельности брата Василия Мессмера в Алапаевске Ермаш особого значения не придал.
– С Афанасием, понятно, попытаемся раскрутить. Но я не очень-то верю, что через него мы на что-нибудь выйдем.
– Недаром же тебя Фомой окрестили, – пошутил я.
Ермаш лениво улыбнулся:
– Фома неверующий? Это ты в точку… А с чего его так прозвали? Когда-то в церковноприходском учил, да запамятовал.
– Никак не хотел поверить в воскресение Христа, покуда своими собственными руками его раны не ощупал.
– Вот-вот, – кивнул Ермаш. – Так нам и толковали. А ведь правильный был апостол. Ежели все своими руками пощупаешь, не ошибешься.
Я спросил, что послужило поводом к возобновлению дела.
– Про Кустаря небось слышал? Вот от него все и пошло.
Кустарь была кличка Федора Перхотина, происходившего из крестьян Жиздринского уезда Калужской губернии.
До семнадцатого года Перхотин занимался ложкарным промыслом, то есть делал и продавал в Москве деревянные ложки. А после Февральской революции освоил более рискованную, но зато и более выгодную профессию налетчика.
Среди московских бандитов того времени Кустарь занимал довольно скромное положение. Куда ему было до таких прославленных знаменитостей, как Сашка Семинарист, Яков Кошельков, Сабан или Мишка Чума!
Он не участвовал в нападении на машину Ленина, в нашумевшем на всю Россию ограблении Сената, в налете на Народным комиссариат по военным делам. Кустарь предпочитал грабить квартиры и магазины, преимущественно ювелирные. К чужой жизни относился уважительно: на его совести было «всего» пять или шесть убийств.
И все же с этим налетчиком бандоотдел МЧК и Московский уголовный розыск намучились больше, чем с Мишкой Чумой, Сашкой Семинаристом и Яковом Кошельковым. Секрет тут заключался не в удачливости, не в особом уме или хитрости ложкаря, а в его основательности.
С той же тщательностью, с какой он некогда вырезал ложки, Кустарь совершал и свои налеты. Иной на удачу понадеется, на русское авось. Другой поленится или лихость захочет показать. А Кустарь все делал на совесть, честно, добросовестно – не придерешься.
И еще. Став налетчиком, Кустарь по своей натуре остался мужиком. Уголовный мир с его обычаями и традициями был ему чужд. Он не посещал притонов Хитровки, не нюхал кокаина, не пользовался услугами профессиональных скупщиков краденого. И за месяц до моего возвращения в Москву Ермаш решил поручить розыск Кустаря своей бригаде «Мобиль», которая занималась особо важными делами.
Так бывший ложкарь удостоился чести оказаться под опекой одного из опытнейших работников сыска, Петра Петровича Борина.
Подход Борина к поставленной перед ним задаче был одновременно и прост, и психологически точен. Он исходил из того, что ни один бандит не может действовать без сообщников. Ему всегда потребуются наводчики и те, что смогут реализовать награбленное. Если Кустарь не имеет никаких дел с профессиональными уголовниками, значит, он пользуется услугами других людей, которым полностью доверяет. Скорей всего, это его земляки. На родине налетчика Борин собрал сведения об односельчанах и родственниках Перхотина.
Список жиздринцев, осевших в разное время в Москве, оказался обширным. Но после отсева в нем осталось несколько фамилий, в том числе фамилия Марии Степановны Улимановой, двоюродной тетки Перхотина, которая некогда занималась сбытом деревянных ложек оптовикам.
Борин установил за домом Улимановой наружное наблюдение. Оно ничего не дало. Тогда он пошел на определенный риск и произвел неожиданный обыск. Его результаты превзошли все ожидания. В обширном темном чулане обнаружили под тряпьем пачки денег, золотые и серебряные вещи. В том, что это добыча Кустаря, не было никаких сомнений. Тогда же в руки Борина попало и письмо, которое послужило поводом к возобновлению дела о розыске ценностей «Алмазного фонда». Это письмо было использовано как оберточная бумага. Аккуратный и педантичный Кустарь завернул в него золотые кольца…
– В том письме «Лучезарная Екатерина» поминается, – объяснил Ермаш. – Вот мы и ухватились.
«Лучезарная Екатерина» среди драгоценностей «Алмазного фонда» занимала такое же почетное место, как «Батуринский грааль», «Два трона» и «Золотой Марк». Когда я в свое время поинтересовался у профессора Карташова ее стоимостью, он только усмехнулся: «Из тех вещей, что не покупаются и не продаются, Леонид Борисович. Уникум».
– А чье письмо? Кто писал?
– Покуда не установлено.
– Но адресат известен?
– Нет. Копать нужно, Косачевский. Глубоко копать.
– Кто же у тебя занимается… земляными работами?
– Борин и занимается. Кому ж еще?
Ермаш улыбнулся той простодушной улыбкой, которая меньше всего свидетельствует о простодушии.
– А хочешь, чтобы занялся я?
Такого лобового вопроса он не ожидал и несколько опешил.
– А ты не лыком шит, Косачевский.
– Это точно. Не лыком – дратвой.
– Я тут о тебе с Рычаловым беседовал…
– Ну и как?
– Что – как?
– Подхожу тебе?
Ермаш засмеялся:
– Иначе бы с тобой разговора не затевал.
– Ну, разговор-то, положим, затеял я. Ты все возле да около ходил.
– Пойдешь к нам начальником бригады «Мобиль»?
– Надо подумать.
– А чего думать? Ты всю эту кашу с «Фондом» заварил, тебе ее и расхлебывать.
– Сними с веревки белье. Высохло.
– А ведь верно, – сказал он, – и впрямь просушилось. Выходит, не зря с тобой толковали: один добрый совет я от тебя уже получил. Ну так как? Договорились?
Я поднялся:
– Отложим до завтра.
– Думать будешь?
– Ничего не поделаешь, – извинился я, – привычка.
Из описания драгоценностей «Алмазного фонда»,
выполненного по указанию заместителяпредседателя Московского советанародной милиции тов. Косачевскогопрофессором истории изящных искусств Карташовым,
приват-доцентом Московского университета Шперком,
ювелирами Гейштором,
Оглоблинским и Кербелем в апреле 1918 г.
«ЛУЧЕЗАРНАЯ ЕКАТЕРИНА» – первый экземпляр дамского ордена, учрежденного Петром Первым в ознаменование заслуг императрицы Екатерины в Прутском походе.
«Лучезарная Екатерина» сделана по эскизу императора придворным ювелиром Францем Мерлингом.
История ордена святой великомученицы Екатерины, или ордена Освобождения, такова.
Прутский поход сложился для Петра крайне неблагоприятно. Окруженному и прижатому к реке русскому войску грозила гибель. «Извещаю вам… – писал император Сенату 10 июля 1711 года, – что я, без особливыя Божия помощи, ничего инаго предвидеть не могу, кроме совершеннаго поражения, или что я впаду в турецкий плен».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142