Что могло связывать полубезумного Корейшу, мечтавшего о новой религии под сенью черного знамени анархии, с практичным приятелем Кустаря, который устраивал свои темные делишки, пользуясь смутным временем?
На всякий случай я заехал к заведующему подотделом минц-кабинетов и ювелирных коллекций Народного комиссариата художественно-исторических имуществ, который оказался весьма милым и весьма разговорчивым человеком, а затем, не заезжая в Центророзыск, связался по телеграфу с бандотделом Харьковской ЧК. Это заняло у меня целый день. Взамен же я получил более чем скромные данные, которые ничем не могли помочь разобраться в происшедшем.
Да, действительно, летом 1919 года теплушка с коллекциями университета была разграблена. В настоящее время установлено, что нападение на поезд совершила банда Лупача, оперировавшая тогда в Белгородском уезде. По сведениям Белгородской ЧК, вышеуказанную банду летом того же года ликвидировали отступавшие под напором белых части Красной Армии. Однако ценности университета обнаружены не были. Видимо, Лупачу удалось их где-то укрыть. Банда Лупача являлась так называемым «летучим отрядом» махновской армии, поэтому не исключено, что экспонаты музея могли оказаться у Махно.
Из экспонатов Харьковской ЧК найдены пока лишь две вырезанные на агате геммы Abraxas и золотая медаль работы Витторио Пизанелло. Эти вещи изъяты у харьковского спекулянта Кробуса. На допросе Кробус показал, что приобрел их во время оккупации Харькова белыми у неизвестного гражданина возле гостиницы «Метрополь».
Сотрудниками Харьковской ЧК опрашивались также махновцы и анархисты из группы «Набат», однако ничего существенного выяснить не удалось, хотя некоторые наметки и имеются.
Дознание продолжается. Сотрудник бандотдела, который по вызову ВЧК в ближайшее время прибудет в Москву, обязательно посетит меня и подробно проинформирует по всем затронутым вопросам. Бандотдел Харьковской ЧК рассчитывает, что сотрудничество с бригадой «Мобиль» Центророзыска окажется плодотворным. Вот, пожалуй, и все.
А на следующий день в Москву вернулся командированный мною в Петроград и на Валаам Хвощиков.
II
Большеухий, нескладный и, как всегда, какой-то пришибленный, Хвощиков появился у меня рано утром, сразу же с вокзала. Осторожно приоткрыл дверь кабинета:
– Разрешите?
– Входите, Григорий Ксенофонтович.
– Не помешаю?
– Наоборот, с нетерпением жду свидания с вами.
За время своей долголетней службы Хвощиков усвоил, что, когда начальник шутит, обязательно надо улыбаться. От улыбки его и без того некрасивое лицо стало еще более непривлекательным.
Швейцарский поэт, богослов и физиономист Лафатер считал лицо человека зеркалом его души. И я подумал, что если даже у Сократа проницательный швейцарец разглядел задатки глупости и склонность к пьянству, то физиономия Хвощикова привела бы его в ужас.
К счастью, несмотря на свою непривлекательную внешность, Хвощиков все-таки не был прирожденным висельником, хотя и ничто человеческое не было ему чуждо. Исполнительный чиновник, привыкший беспрекословно повиноваться вышестоящим, в том числе и улыбаться, когда того требовали ситуация и начальство, он совсем неплохо справлялся со своими обязанностями. Хвощиков обладал интуицией, знанием человеческой натуры, практической сметкой, умением найти подход к тому или иному человеку и даже некоторым представлением о морали. Во всяком случае, Борин, несколько склонный к идеализации коллег, утверждал, что Хвощиков не брал взяток даже тогда, когда их ему предлагала, – ни при паре, ни при Керенском. Прав ли был Борин – садить не берусь. Но я никогда не жалел, что вернул Хвощикова в лоно уголовного розыска. А когда он докладывал результаты своей поездки, я испытывал к нему даже нечто похожее на уважение.
Бывший полицейский, а после революции полноправный член московской артели «Раскрепощенный лудильщик» потрудился не за страх, а за совесть. Впрочем, вернее было бы сказать: и за страх и за совесть, так как перспектива вновь заняться лудильным делом его не устраивала и он всячески старался избежать этой возможности.
Всего за неделю Хвощиков ухитрился собрать весьма обширный и важный материал, которому предстояло сыграть существенную роль в распутывании всех узлов и узелков этого трудоемкого дела.
Первое, что я узнал, – это то, что Елена Эгерт вовсе не переодетая английская королева, а дочь парикмахера. Правда, парикмахера не обычного, а придворного. Потомственного придворного парикмахера, занимающего на иерархической лестнице почетное место где-то между лейб-акушером и гофкондитером или камер-фурьером.
Не чуждый тщеславия отец Елены, Поль Эгерт, любил говорить, что род Эгертов имеет перед Россией исторические заслуги. И действительно, по семейным преданиям, прадед Поля, Эжен Эгерт, незадолго до Бородинского сражения был удостоен чести подстригать и расчесывать великолепные бакенбарды Александра Первого, что не могло, разумеется, не сказаться на духе и стойкости русских войск, боготворивших твоего красавца монарха. Не остался в долгу перед Россией и дед Поля, который ежедневно в поте лица трудился над прической супруги Николая Первого, любимейшей дочери прусского короля.
Самому Полю Эгерту повезло значительно меньше. Из-за каких-то сложных придворных интриг непосредственно к царствующей чете его не подпустили. Но все-таки он не остался на обочине истории. Его пригрела сестра царицы Елизавета Федоровна, с помощью которой он выстриг себе к концу жизни чин девятого класса, несколько медалей и весьма приличный пенсион.
После смерти Поля Эгерта обе его дочери оказались под высоким покровительством сестры царицы, которая хотела обеспечить их будущее. Но обеим не повезло. Старшую выдали замуж за подающего надежды чиновника. Но чиновник возлагавшихся на него надежд не оправдал, запил горькую и утонил свое чиновничье будущее в стакане водки. Еще меньше преуспела младшая, к которой Елизавета Федоровна особенно благоволила. Она попала в историю, которая наделала слишком много шума, чтобы из нее можно было благополучно выбраться.
Еще когда я занимался расследованием ограбления патриаршей ризницы, меня заинтересовало, почему полковой адъютант лейб-гвардии гусарского полка барон Олег Мессмер в 1912 году отказался от карьеры и вышел в отставку, а затем принял пострижение. Беседуя с архимандритом Димитрием, я как-то затронул эту тему, но Димитрий уклонился от ответа на мой вопрос, а особой необходимости докапываться до сути у меня тогда не было. Суть же заключалась не в ком ином, как в Елене Эгерт…
Познакомившись с ней в 1911 году, Мессмер увлекся ею. И увлекся всерьез. Как высокопарно и уважительно выразился Хвощиков, «воспылал страстью».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142